Купе смертников - Жапризо Себастьян - Страница 19

• Предыдущая
• 19/40
• Следующая

Кабина лифта застряла между этажами. Она стала по очереди нажимать на все кнопки, лифт то поднимался, то спускался, наконец он вроде бы заработал нормально. И вот, когда он действительно пошел вниз, он снова остановился. Она подумала: какой-то болван или любитель глупых шуток открывает, видимо, наверху решетчатую дверь, лифт в конце концов сломается, надо кликнуть консьержа.

Она не любит консьержа, тот никогда не здоровается и одевается ужасно неряшливо.

Она нажала на кнопку последнего, шестого этажа, лифт стал подниматься, но остановился на пятом, она не понимала почему и снова попыталась нажать на другие кнопки.

Странно, но как раз перед этим она вспомнила Эрика. Однажды вечером, когда он ждал ее на лестничной площадке, он именно так и поступил: открыл решетчатую дверь на ее этаже, когда она поднималась. Она перепробовала все кнопки, он заставил ее бесконечное число раз то подниматься, то спускаться, пока она наконец не позвала на помощь. Сделал он это просто так, чтобы позабавиться, потому что ему было всего двадцать лет или даже девятнадцать и у него был красивый капризный рот, как у них у всех, и он-то ее раздел, не торопясь, на ее широкой кровати, где она спала одна, потому что из-за них вы теряете голову и они это прекрасно знают.

Она расплакалась, выходя из кабины, он сказал: я тоже взбешен, столько времени пришлось прождать. И это было действительно так, ему пришлось долго дожидаться ее, тогда она дала ему ключ от своей квартиры и иногда по вечерам заставала его спящим прямо на ковре, словно кошка, обхватив руками затылок (теперь лифт наверняка испортился), вытянув на ковре свои длинные ноги, разметав черные волосы, улыбаясь красивым ртом (придется ей все-таки позвать консьержа), лежа спокойно и тихо, как все спящие дети.

Эрик приходил месяца полтора или два, а потом бывали дни, когда она не могла устоять и заходила в кафе на площади Дантона. Он задолжал ей: вполне приличный предлог, чтобы вновь увидеть его, попытаться его найти, не терять надежды на что-то, что все-таки лучше, чем кинотеатр и мятные конфеты в антракте, о чем думаешь, когда тебя убивают?

Она снова стала нажимать на кнопки и вдруг совершенно ясно поняла-поняла даже прежде, чем подняла вверх голову, даже прежде, чем воспоминание о том, как все произошло в прошлом году, заставило ее поднять голову, — что ее убивают; она подумала: он все это время находился надо мной, у кабины нет крыши, все это время он наблюдал за мной, издеваясь надо мной, о чем думаешь, когда тебя любят?

Она подняла голову, чтобы взглянуть на шестой этаж, который был уже близко, и в это мгновение раздался выстрел, отбросивший ее, словно куклу, к деревянной стенке кабины, пробивший ей грудь, она успела подумать: это же невозможно, это неправда, — и ударилась плечом и затылком о деревянную стенку кабины; кто-то, как тогда Эрик, стоит надо мной, я узнаю их в темноте, словно все они целовали меня своими красивыми и мокрыми губами, я слышу, как они шепчутся и смеются, словно ученики пансиона, когда воспитательницы нет поблизости, как тот паренек и девушка из Авиньона тогда в темноте, убитая снарядом лошадь на военной фотографии 1914 года, моя пробитая грудь, палец, коснувшийся моего колена, когда я возвращалась от парикмахера, все та же дурочка, упавшая на спину в кабине лифта, это я, та девчонка, в темноте.

Эрнст Жорж Жак Риволани, шофер грузовика, родившийся 17 октября 1915 года в городе Мо (департамент Сена и Марна), проживающий в Клиши (департамент Сена) в доме № 3 в тупике Вийу, был убит выстрелом в упор в затылок из револьвера системы «Смит-и-Вессон» 45-го калибра около 23 часов, ровно за одиннадцать дней до своего дня рождения, по случаю которого жена уже купила ему теплые сапоги на меху.

Он лежал лицом вниз в своем выходном костюме, левая рука подсунута под живот, правая же согнута над головой, лежал у поднятых железных дверей бокса, где обычно стоял его «ситроен» выпуска 1952 года, который он на этот раз не успел загнать в гараж, и мотор в конце концов сам заглох во дворе; он оставил вдову, которой еще предстояло выключить фары машины, и троих ребят, старший из которых заканчивал школу.

— Прескверная история, — сказал Малле.

Он, должно быть, всю ночь так и не сомкнул глаз, ведь это ему позвонили по телефону в час ночи, и теперь он стоял в расстегнутом пальто и только тряс заросшим щетиной, торчащим вперед подбородком, глядя в одну точку, ошалев от усталости. Накануне, в воскресенье, пока Грацци и Габер ездили от Риволани к актрисе, а от актрисы к Кабуру, он носился по Парижу с записной книжкой Жоржетты Тома в кармане.

Грацци, который так и не поставил себе телефона, потому что это обошлось бы ему в тридцать пять тысяч франков, а ему их всегда не хватало, проспал неправедным сном с одиннадцати вечера до четверти девятого утра. Он стоял здесь, хорошо выбритый, раздосадованный, но бодрый, в чистой рубашке. А Таркен еще не появлялся, он, вероятно, пребывал в панике и решил сперва заехать на набережную Орфевр, переговорить с кем-нибудь, кто бы мог его «подстраховать», он, конечно, неплохой полицейский, но прежде всего надо обеспечить себе прикрытие, если ты понимаешь, что я хочу этим сказать.

— Прескверная история, — повторил Малле, покачивая головой с заросшим жесткой черной щетиной подбородком. — Но страшнее всего — это его жена. Вначале она кричала, а теперь, когда дети рядом, молчит и смотрит на тебя так, словно ты можешь вернуть ей мужа. А если вдруг заговорит, то начинает что-то твердить о сапогах на меху, я уже столько раз все это слышал. Она купила их ему ко дню рождения. Она только об этом и думает: он всегда мерз в своем грузовике. Ей-Богу, это правда.

Грацци утвердительно кивал и думал, глядя на распростертое перед ним тело: я просто круглый идиот, что не стал возражать, когда мне подсунули это дело, мог бы научиться за двадцать лет, что не следует браться за то, что тебе не под силу. А Таркена все нет.

Риволани упал вперед лицом вниз, словно картонный манекен, которого отшвырнул выстрел из крупнокалиберного револьвера. Он пролетел больше метра, в него стреляли в упор, удар был такой силы, что ему снесло полголовы, и кровь залила весь бокс.

Один из жандармов делал какие-то замеры. Грацци отвел глаза и подошел к «ситроену». Малле последовал за ним, словно Грацци притягивал его к себе как магнит, он держался так близко, что Грацци чувствовал запах его волос. Волосы, как и борода, были у него густые и жесткие. Он по два раза в день смазывал их дешевым бриллиантином.

В покрытом цементом дворе в три метра шириной друг против друга стояло десять бетонных боксов с железными поднимающимися дверьми, на которых висели замки. Дом Риволани находился в самом конце улицы, в заросшем травой тупике, где не было тротуаров.

Как и обычно по субботам, шофер, если он находился в Париже, отправился в кино с женой и младшим сыном, тринадцатилетним мальчуганом, который пропустит в этот день школу и на какое-то время станет знаменитостью в глазах товарищей.

— В котором часу они вернулись?

— В одиннадцать, четверть двенадцатого. Они были в одном из кинотеатров Сен-Лазара. Риволани хотел, чтобы они посмотрели что-нибудь веселое после той истории в поезде. Он довез их до самых дверей дома, потом приехал сюда, чтобы поставить машину в гараж. Жена говорит, что он пользовался автомобилем только по воскресеньям, когда они ездили за город или в кино. Через час он все не возвращался, и она забеспокоилась. Она пошла взглянуть, думала, у него какие-то неполадки с мотором или лопнула шина. Она стала кричать, позвала соседей. А уже они сообщили в комиссариат Клиши.

Грацци смотрел на чистые, без единого пятнышка, сиденья машины, на приборный щиток. Вероятно, когда Риволани бывал свободен, то приходил с мальчуганом в гараж, они драили свой «ситроен», толковали о моторах, обсуждали достоинства разных марок машин, уверенный в себе отец, уверенный в отце сын, именно так будет и у Грацци с Дино, когда малыш подрастет и они купят автомобиль.

• Предыдущая
• 19/40
• Следующая