Под властью фаворита - Жданов Лев Григорьевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/55
• Следующая

Пользуясь наступившей тишиной, поднявшись во весь рост, Бирон по-немецки, с особенной суровостью обратился к принцу:

– Замысел преступный, и только перст Божий не допустил сего до выполнения. Конечно, кровавая междоусобица могла возникнуть из сего дерзновенного покушения. Но… справедливость побуждает и то сказать: на другой же день принц Антон выразил твердо следующее мнение.

Глядя в бумаги, он прочел по-немецки, очевидно по готовой выписке:

– «Видно, на все есть воля Божия!.. что министры и правительство приняли определение на регентство ненавистного им самим Бирона. Принцесса, молчит. И я уж себя успокоил. Мы лучше с супругою моею хотим терпеть, нежели чрез нас государство целое обеспокоить распрею всеобщей…» Эти слова прошу помнить, господа министры и прочие, кто сюда собрался. По ним мы должны и все дело ценить, а не по более тяжким обстоятельствам, выясненным при дознании… А что меня касаемо…

Тяжелым взглядом обведя не только принца, но и всех окружающих, так что многие поежились невольно, Бирон с лицемерным смирением, в тоне которого скрывались и презрение и угроза, проговорил веско:

– Я на хулу, против меня извергаемую, забвеньем отвечаю.

Кончил и сел, неподвижный, громоздкий, держа обе руки со сжатыми пальцами на столе перед собой, как изваяние сфинкса, но с мужской, не с женской головою.

– Так вот уж как!.. – негромко проговорил Левенвольде, наклоняясь к соседу, Густаву Бирону.

– Да, это не шутка! – пробасил Бисмарк вполголоса на другом конце стола.

– Не ждали, право. Каков принц! – прозвучали еще голоса…

И разом умолкли, едва Бирон дал знак, что желает еще что-то сказать.

– Вы все слышали, что главнейшего явилось из дела о конспирации, ныне раскрытой и осужденной. Теперь остается допросить самого принца: так ли оно все, как тут изложено?

И, обратясь к Антону, Бирон в упор задал вопрос:

– Ваше высочество, признаете вы все сказанное или отрицаете? Хотя при допросе пытки не было, исключая, что троим заговорщикам дано было по семнадцать ударов. Но… ежели вы отрицаете… – Бирон угрожающе усилил голос: – Тогда их снова, и Грамматина, и Семенова, и других – крепко пытать станут о правде, пока оную не обнаружим!..

Сидящие против раскрытой двери судьи могли видеть, как заволновалась в соседнем покое принцесса Анна, поднялась с кресла, словно готова была броситься сюда… Потом, удержанная фрейлиной фон Менгден, снова опустилась назад, закрыв лицо руками, как бы от ужаса…

Принц Антон, еще больше побледневший, вскочил, весь дрожа, и срывающимся голосом забормотал, подняв опущенную до сих пор голову:

– Нннет… ннет!.. Проо-оошу вас… Ннне пыы-тайте… Нннет!..

– Так, значит, все, сказанное здесь, правда? – продолжал допытываться методично регент.

Принц Антон кивнул утвердительно опущенной снова на грудь головой.

– Вы видели, государи мои! – победоносно бросил всем Бирон, подымая свой сильный голос почти до крика. – Теперь второй вопрос, – уже более спокойно, снисходительно даже, обратился он к принцу. – Чего желали вы сами, ваше высочество, входя в подобные сношения, произнося столь непристойные вам речи? Питая тем несносную крамолу, подбивая к недовольству изменников, офицеров и нижних чинов гвардии его величества, императора нашего и государя?

Антон молчал.

– Отвечайте по доброй совести и правдиво, – продолжал настаивать регент. – Тем только уменьшите тяжкую вину свою, содеянную лишь по незнанию, по юности лет. Я только так и могу полагать, и верю этому… Говорите же, мы ждем!

Не поднимая головы, принц сделал было усилие, чтобы заговорить. Но стыд, обида, и страх, и жгучее негодование словно стальным кольцом сжали горло и грудь. И он, не говоря ни слова, порывисто отвернулся от стола, чтобы окружающие не видели редких, тяжелых слез, выжатых из глаз невыносимой нравственной пыткой, сейчас переживаемой под ударами жестокого человека. Быстрым движением отерев эти слезы, Антон снова обернулся к столу, с лицом, которое сразу как-то осунулось и постарело здесь, на глазах у всех.

Подавленный, уничтоженный окончательно, этот принц, и раньше мало кому внушавший опасение, теперь стал жалок почти всем сидящим вокруг него судьям.

Сочувственные взгляды, сдержанные вздохи, легкое перешептывание выдавало общее настроение, явно изменившееся в пользу принца, раздавленного тяжелой пятой диктатора, как давит копыто кабана жалкого червя, ползущего по лесной тропе.

Заметив это, Бирон понял, что зашел чересчур далеко.

И он снова заговорил, гораздо дружелюбнее, принуждая себя смягчить тон и выражение своего тупо-неподвижного лица.

– Зачем молчать, ваше высочество? Ответ не должен вам казаться столь трудным. Мы здесь пока не судьи. Правительство желает знать все дело вполне, чтобы принять меры, охранить спокойствие в государстве. Но против вас нет пока столь тяжких улик, как против закоренелых преступников, изловленных при сем заговоре. Правда, были попытки с вашей стороны войти в сношения и с членами правительства…

Хотя Бирон не глядел ни на кого, но многие почувствовали себя неловко при этих словах регента. Особенно стал беспокоен Ушаков, который, чтобы скрыть свое волнение, усиленно начал проглядывать бумаги, лежащие перед ним, приготовленные для доклада.

Остерману также изменило его постоянное самообладание, и он снова закашлялся, хотя не так сильно, как раньше.

Замечая все это, Бирон, подавив мгновенную кривую усмешку на губах, продолжал, обращаясь к принцу:

– Но… попытки сии были отвергнуты или оставлены без внимания, как того и можно было ожидать от верховных советников короны, от сановников, умудренных годами и опытом управления государственного.

Ушаков мгновенно расцвел и оставил свои доклады. Затих и кашель Остермана.

– Тем более мы ждем ответа! – звучал теперь уже настойчиво голос регента, как зимнею порою заунывно и властно звучит ветер в трубе камина. – Каковы были ваши замыслы, принц? И отвергнуты ль они теперь вами навсегда и от чистого сердца? Или… – Голос Бирона зазвучал скрытой угрозою, когда он веско стал ронять слово за словом: – Или… оберегая спокойствие страны и законную власть нашего государя, придется дальше приступить к розыскам и принять новые меры? Кто молчит, тот обвиняет себя, ваше высочество! Мы говорили открыто. Вправе ждать того же и от вас. А иначе!..

Бросив эту прямую угрозу, Бирон снова заговорил более дружелюбно:

– Повторяю вопрос: что думали, чего желали вы в сем печальном деле, принц?

– Вы верно говорили! – слабо прозвучал наконец голос принца Антона, исполненный тоски, звенящий от подавленных слез. – Я еще молод… Я нне дуу-мал… Не судите строго. Вы видите, как я… Так уж вы… Я… я соззнааюсь… я все скажу… Правда, мне казалось: завещание неправильное… То ессть не таакооого я жда-ал… и друу-угие… мноо-огие… И говорил о тоом… В-все мне тоо-лковали… Я и заду-умал… Словом… Ну, хоте-ел произвести буу-унт… завладееть регентством… Ведь я – отец императора. Мне оно казалось бли-иже, чем кому чу-ужому… Но… я раздума-ал. Так уж вы… не так уж… Вы видите уж: я… Мы раздумали с принцессой! Пусть Боог хранит нашего сына… Мы… Я уж боольше… Нет!.. Не судите ж строго…

Оборвав свою несвязную, прерывистую речь, он затих, ломая нервно свои руки, глотая слезы, как безутешно обиженный ребенок.

Все молчали, тронутые этими бессвязными мольбами, этим видом униженного принца, отца императора российского.

– Вы слышали, государи мои! – только и мог сказать словоохотливый диктатор, видя общее настроение. И тоже умолк в глубоком раздумье.

Неожиданно, ломая грустное молчание и общую печаль, прозвучал притворно елейный голос Ушакова, пожелавшего, очевидно, выслужиться перед Бироном усердием, проявленным в подходящую минуту.

– Вот так-то и лучше, ваше высочество! По-мирному, по-хорошему… – по-русски начал он, хорошо понимая, но не владея вполне немецкой речью. – Теперь нам видно, сколь прискорбно было вашему высочеству все содеянное. Тут уж чего и толковать! Забыть надо прошлое. И ежели вы будете поступать как надлежит, то все станут почитать вас отцом императора. В противном случае… – сразу голос начальника Тайной канцелярии зазвучал скрытой угрозой, – уж не взыщите… Почтем лишь за подданного вашего и нашего государя… И уж тогда… не погневаться прошу!.. По своей молодости и неопытности были вы обмануты и в опасное действо вовлечены. Но… ежели вам удалось бы исполнить свое намерение нарушить спокойствие империи, то я… хотя и с крайним прискорбием… но… обошелся бы с вами так же строго… как с последним подданным его величества… И…

• Предыдущая
• 33/55
• Следующая