Имя мне — Легион - Желязны Роджер Джозеф - Страница 39

• Предыдущая
• 39/62
• Следующая

— Что вы решили сделать со мной, когда я решил продолжать расследование? — спросил я. — Вы пытались расстроить мои ощущения и подтолкнуть меня к гибели?

— Нет, — ответила она быстро. — Я наблюдала за вами, чтобы понять, что вы решите. Вы испугали меня своим решением. Но то, что я предприняла вначале, не было нападением. Я попыталась показать вам кое-что из снопеснопения, успокоить ваши чувства, принести в них мир и покой. Я надеялась, что это произведет некую алхимическую реакцию в вашем разуме, смягчит ваше решение.

— Вы сопровождали эту картину внушением нужного вам результата.

— Да, я делала это. Но вы тогда обожгли руку, и боль привела вас в чувство, и тогда я напала на вас.

Она произнесла это неожиданно усталым голосом. Впрочем, день этот был для нее нелегким, ведь о стольких вещах ей пришлось позаботиться.

— И это была моя ошибка, — согласилась она. Позволь я вам просто продолжить следствие — и вы не нашли бы ничего. Но вы почувствовали неестественную природу нападения. Вы соотнесли это с поведением Пола и подумали обо мне — мутанте — и о дельфинах, и об алмазах, и о моем недавнем путешествии. Все это слилось в ваших мыслях, и я увидела, что вы можете причинить непоправимый ущерб: внести информацию об аллювиальном месторождении алмазов и Мартинике в Центральный банк данных. И тогда я позвала вас сюда — поговорить.

— Что же дальше? — спросил я. — Суд никогда не признает вас виновной в чем-либо из этого. Вы в безопасности. Даже и мне трудно осудить вас. Мои руки тоже в крови, как вам известно. Вы единственный живой человек, который знает, кто я, и это причиняет мне неудобство. И все же у меня бродят кое-какие догадки относительно того, о чем вы не хотели информировать весь белый свет. Вы не станете пытаться уничтожить меня, ибо вы знаете, что я сделаю с этими догадками в случае нарушения соглашения.

— И я вижу, что вы не воспользуетесь вашим кольцом до тех пор, пока я не спровоцирую вас на это. Спасибо. Я боялась этого.

— Кажется, мы достигли какого-то равновесия.

— Тогда почему бы нам не забыть обо всем этом?

— Вы имеете в виду — почему бы не доверять друг другу?

— А это очень необычно?

— Вы же понимаете, что будете обладать известным преимуществом.

— Верно. Но долго ли будет иметь значение это преимущество? Люди меняются. Телепатия не поможет мне определить, что вы станете думать завтра — или где-нибудь в другом месте. Вам об этом проще судить, потому что вы знаете себя лучше, чем я.

— Полагаю, вы правы.

— Конечно, говоря по правде, я ничего не выигрываю, разрушив ваш образ существования. Вы же, с другой стороны, вполне можете захотеть отыскать незарегистрированный источник дохода.

— Не буду этого отрицать, — согласился с девушкой я. — Но если я дам вам слово, то сдержу его.

— Я знаю, что вы имеете в виду. И я знаю также, что вы верите многому из того, что я сказала — с некоторыми оговорками.

Я кивнул.

— Вы в самом деле не понимаете значение Песнопевца?

— А как я могу понять, не будучи ни дельфином, ни телепатом?

— Может, вам показать, помочь представить то, что я хочу сохранить и оградить от бед?

Я поразмыслил об этом, вспоминая происшедшее на станции, когда она напомнила мне кое-что из Вильяма Джеймса. У меня не было способа узнать, как можно при этом управлять своим состоянием, какими силами она может навалиться на меня, если я соглашусь на подобный эксперимент. Тем не менее, если все это выйдет из-под контроля и если помимо того, что было обещано, будет какое-то минимальное вмешательство в мой мозг, я знал способ мгновенно положить конец этому. Сложив руки перед собой, я положил на кольцо два пальца.

— Очень хорошо, — согласился я.

И затем это родилось снова — нечто вроде музыки, и все же не музыка, нечто такое, что не выразить словами, ибо сущность этого была такой, какую не ощущал и какой не владел ни один человек: оно лежало вне круга человеческого восприятия. Я решил потом, что та часть меня, которая впитывала все это, временно переместилась в разум творца снопеснопения — того дельфина, и я стал свидетелем-соучастником временного рассуждения, которое он импровизировал, придавал аранжировку, сливая все ее части в заранее сконструированные видения и выражая их словами, законченными и чистыми, и облекая в воспоминания и в нечто отличное от сиюминутных действий, и все это смешивалось и гармонично, и в радостном ритме, которые я постигал только косвенно через одновременное ощущение его собственного удовольствия от процесса их формулирования.

Я чувствовал наслаждение от этого танца мыслей, разумных, хотя и нелогичных; процесс, как и всякое искусство, был ответом на что-то, однако на что именно — я не знал, да и не хотел знать, если честно, ибо это было само по себе достаточностью бытия — и, может, когда-нибудь это обеспечит меня эмоциональным оружием на тот момент, когда мне придется стоять одиноким и беспомощным перед бедой — ибо это было чем-то таким, что невозможно оценить верно, разве что только тогда, когда в памяти всплывут фрагменты его — нечто вроде бешеного веселья.

Я забыл свое собственное бытие, покинул свой ограниченный круг чувств, когда окунулся в море, что не было ни светлым, ни темным, ни имеющим форму, ни бесформенным и все же осознавал свой путь, возможно, подсознательно, в нескончаемом действии того, что мы решили назвать «людус» — это было сотворение, разрушение и средство к существованию, бесконечное копирование, соединение и разъединение, вздымание и опускание, оторванное от самого понятия времени и все равно содержавшее сущность времени. Казалось, что я был душой времени, бесконечные возможности наполняли этот момент, окружая меня и вливая тонкий поток ощущения существования и радости… радости… радости…

Крутясь, этот момент и поток вытек из моего разума, и я сидел, все еще держась за смертоносное кольцо, напротив маленькой девочки, сбежавшей от жутких цветов; она сидела, одетая во влажную зелень, весьма и весьма бледная.

— О-ча доу десу-ка? — произнесла она.

— Итадакимасу.

• Предыдущая
• 39/62
• Следующая