Лестница - Житинский Александр Николаевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/33
• Следующая

И действительно, Владимир рано обнаружил способности, ясный ум и легкую, непринужденную манеру овладевать знаниями, а также располагать к себе сверстников и людей постарше. Сам Пирошников запомнил такой, с виду совсем незначительный эпизод. Еще в первом классе он как-то услышал разговор двух учителей о себе. Его поразило, что о нем говорят взрослые, причем в их разговоре он уловил странные нотки. Позже он понял, что учителя говорили о нем с оттенком зависти (да, зависти к семилетнему мальчику, смешно сказать!). «Он далеко пойдет, этот мальчик», — сказала молодая учительница, а ее собеседник, старый седой учитель, заметил со вздохом: «Да… Хотя я в этом не убежден. Разве если сумеет…» — а что именно он должен суметь, Пирошников не расслышал.

Мать относилась к способностям сына спокойно, может быть, поэтому он не стал с детства маленьким карьеристом и негодяем, однако сознание собственной исключительности все же таилось в душе Пирошникова. Мальчик с самого нежного возраста чувствовал нравственное превосходство матери над отцом, что осозналось, конечно, значительно позже.

Упомянем еще об одном случае, происшедшем в последний год жизни матери. Учительница Пирошникова обратилась однажды с просьбой к отцу Владимира об оказании какого-то там содействия ее мужу, тоже моряку, но рангом пониже. Отец отказал. Пирошников помнил разговор матери с отцом, когда она в слезах просила мужа согласиться и говорила, кажется, что-то о справедливости; помнил и день, когда он отнес в школу записку отца, где сообщалось об отказе. Тогда, прочитав записку, учительница не сдержалась и зарыдала. Владимир, смутившись, не знал, как ему себя вести, а учительница, промокая платком слезы, вдруг почти с ненавистью выпалила ему: «Когда-нибудь ты поймешь, что вокруг живые люди! Нельзя так — по головам, по головам!..» Впрочем, о существе дела Пирошников не знал. Возможно, оно не заслуживало столь бурных излияний.

Смерть матери, наступившая, когда Пирошникову было всего двенадцать лет, произвела глубокий сдвиг в его характере. Он сделался нервен, порывист в движениях и легко изменчив в настроении. Душевная тонкость и доброта, оставшиеся ему в наследство от матери, будто спрятались, затаились глубоко в его душе, боясь теперь показаться на свет. Мальчик осиротел почти в полном смысле этого слова, поскольку отец, хотя по-прежнему не чаял души в сыне и возлагал на него радужные надежды, все же слишком часто бывал в плаваньях, а для воспитания Пирошникова была выписана из Таганрога тетка, сестра отца, которая и жила с ними до окончания Владимиром средней школы. Существо забитое, одинокое и не без странностей, она не оставила следа в жизни нашего героя; он в те годы все более замыкался в себе, все реже открывался отцу, который с горечью и разочарованием замечал перемены в характере и перемены в учении, последовавшие вскоре. Предсказанной в детстве медали за отличное окончание школы он не получил, чем весьма расстроил отца, но все же поступил в институт на отделение радиофизики. Друзей Пирошников не завел, хотя приятели имелись и признавали за ним первенство по всем вопросам.

Тут надо заметить, что обстоятельства его жизни к моменту поступления в институт изменились: тетка уехала обратно в Таганрог, а отец женился во второй раз и попросил перевода в другое пароходство, поскольку не хотел, чтобы взрослый сын и молодая жена жили рядом. К тому времени отец и сын совсем разошлись, их разговоры все чаще переходили в ссоры, причем логика, надо признать, была на стороне отца, а последовавшее вскоре изгнание Пирошникова из института окончательно разрушило надежды отца на блестящую будущность сына. Это произошло уже после отъезда его с женой в Одессу, где он получил высокую должность. Фактически это был разрыв.

Пристанищем Пирошникова стала комната на Васильевском острове в бывшей квартире его деда-ботаника, с остатками старой библиотеки и несколькими застекленными коробками засохших и превратившихся в труху гербариев. Пирошников отслужил в армии, причем отслужил необременительно, при штабе, где занимался изготовлением стендов и плакатов наглядной агитации; затем снова поступил в институт и снова ушел, на этот раз по своей воле; перебрал несколько занятий, наблюдая жизнь, много читал и даже пробовал писать, но забросил. Он все время как бы готовился войти в жизнь, не зная толком — с какого бока к ней подступиться, в какие двери толкнуться, хотя чувствовал, что входить, пожалуй, пора.

Еще один факт. Однажды Пирошников обмолвился в разговоре, что ему чрезвычайно нравится фраза, которой приказал слуге будить его Сен-Симон: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» Пирошников радостно смеялся и повторял: «Ну, откуда, откуда мог этот Сен-Симон знать, что его ждут великие дела? Однако же знал!.. Он верил в свое предназначение!»

Да и наш герой в глубине души тоже верил в свое предназначение, причем в предназначение высокое, но все его метания проистекали из того, что он ни на вот столько не знал — где, когда и в чем это предназначение воплотится. Может быть, вера его брала начало из отцовских феерий, может быть, собственные детские мечты питали ее, но вера была и с годами не пропадала, несмотря на то, что время шло, а великих дел совершалось до обидного мало.

Как знать, возможно, злую шутку с Пирошниковым сыграла именно вера в свое предназначение, а точнее — полное незнание существа этого предназначения?.. Нельзя сказать, что он не пробовал. Он пробовал, но ничего пока не совершил. А последнее время ему стало казаться, что ничего нового быть уже не может, все повторяется — и мысли, и разговоры, и желания, а это нашего героя изрядно напугало.

Можно обратить еще внимание на одиночество Пирошникова. В самом деле, жить без родных, без друзей, без любимой… Романы, правда, бывали, но… Мысль о логическом завершении любовных отношений, то есть о женитьбе, всегда пугала Пирошникова, потому что он привык отвечать только за себя, а по правде сказать — не привык даже к этому. Ответственность за другую жизнь, другую судьбу, равно как и ответственность за какое-либо дело, лишь предполагалась в некоем будущем, которое почему-то никак не наступало. Поэтому его слова на мосту, сказанные, правда, в минуту опьянения, — о том, что ему сделалось страшно и больно за себя и прочее… — эти слова были знаменательны для его нынешнего душевного состояния.

Словом, если приглядеться, то происшествие с лестницей, как мы и говорили, не было простой случайностью; оно несомненно обозначало собою некий поворот в жизни молодого человека, и, если бы Пирошников имел возможность вот так, не спеша, разобраться в своей судьбе, он, вполне возможно, пришел бы к определенным выводам. Но беда была в том, что он воспринял ночное приключение и утреннюю беготню по лестнице как злую шутку, или помутнение рассудка, или даже как сон, что будет видно из дальнейшего. Тут уж молодой человек решительно не прав! Сном можно было назвать его прошлую жизнь — вялое и бесцельное существование с бережно охраняемым предназначением внутри, — лестница же была жестока, но реальна. Во всяком случае, гораздо реальней его прекраснодушного предназначения.

…Вот, пока мы ближе знакомились с героем, его утренний сон упорхнул, Пирошников открыл глаза, приподнялся на диване и с недоумением оглядел комнату.

• Предыдущая
• 6/33
• Следующая