Сталин: операция «Эрмитаж» - Жуков Юрий Николаевич - Страница 22
- Предыдущая
- 22/66
- Следующая
То есть теперь внешторговцы решили срочно и непременно получить музейных ценностей на 8 миллионов рублей, хотя еще в ноябре минувшего года надеялись всего лишь на 3 миллиона, да и то в течение двенадцати месяцев.
Много это или мало? Попытаемся посчитать.
Весь экспорт, по прикидкам Наркомторга, должен был дать за год 746, 5 миллиона золотых рублей. Из них только на нефть приходилась седьмая часть – 104 миллиона, примерно по столько же должен был дать вывоз хлеба, леса, пушнины. Планировавшаяся же выручка за антиквариат составила бы даже в удачном случае чуть более одного процента!
Ради этого одного процента и использовал Наркомторг письмо Андреевой, «записку» Печерского, сумев облечь их в сухую, предельно жесткую по смыслу юридическую форму. Он вывел изъятия из музейных фондов из-под действенного контроля наркомпросов и тем самым стал монополистом в деле экспорта антиквариата.
Отныне судьбы музейных собраний решали не опытные профессионалы-искусствоведы, а люди весьма далекие от проблем сбережения и изучения произведений искусства. Первенствующую роль играли теперь особоуполномоченный Наркомторга и директор-распорядитель «Антиквариата» А. М. Гинзбург, уполномоченный по Ленинграду – Простак, по Москве – Н. С. Ангарский. А предрешил именно такой ход событий Я. Э. Рудзутак.
Рудзутак по должности был обязан поддержать любое предложение Наркомторга и Микояна, которые хотя бы в будущем способствовали увеличению валютных накоплений. Однако возникает целый ряд вопросов. Почему он согласился подписать постановление «О мерах к усилению…» только 23 января, а не сразу же после съезда? Почему столь решительно, активно поддержал весьма проблематичную возможность получить лишь один процент экспортного плана? И почему инициатором внесения проекта постановления стал не член правительства Микоян, и без того участвовавший в заседании, а Л. М. Хинчук?
Наконец, Рудзутак вполне мог решить проблему и единолично: его огромные властные полномочия позволяли так поступить. Ведь еще 27 января 1927 года Политбюро ликвидировало собственную Комиссию по наблюдению за экспортно-импортными операциями, действовавшую несколько лет. Возложило ее прежние полномочия на одного Рудзутака, оказав ему тем высочайшее доверие. Яну Эрнестовичу было поручено разрешать все возможные споры, а при возникновении конфликтных ситуаций между наркоматами – либо собирать специальное совещание, либо «входить за разрешением спорных вопросов» в постоянно действовавшее совещание при председателе СНК и СТО СССР.
Однако Рудзутак почему-то не воспользовался своими правами, а вынес – вместе с Хинчуком – вопрос на заседание Совнаркома. Видимо, на то у него имелись достаточно веские причины, причем не юридического или экономического характера, а, скорее, политического, даже морального. И порождены они были ситуацией, сложившейся сразу же после съезда.
Вспомним, Л. Д. Троцкого вывели из состава ЦК в октябре 1927 года, исключили из партии 14 ноября. Но даже после всего этого очень многим (и не только его сторонникам) казалось: подобная мера демонстративная, временная. Не могут же самого Троцкого вот так взять и изгнать из партии, которая обязана ему самой своей удерживаемой до сих пор властью. Просто его припугивают, дабы сделать более сдержанным, даже послушным; позднее обязательно вернут ему партбилет, а с ним и достаточно видный государственный пост – пусть несколько ниже рангом, чем был ранее, но все же ответственный, значительный.
Подогревало такое весьма распространенное представление то, что съезд принял, пусть в несколько смягченной форме, именно «левый», троцкистский план развития страны.
Надежды на возвращение к прошлому сохранялись почти месяц, вплоть до 17 января 1928 года. В этот день сотрудники ОГПУ явились к Троцкому на квартиру в доме напротив Александровского сада и объявили о высылке. Решения Политбюро для беспартийного не требовалось: ограничились предъявлением постановления коллегии ОГПУ, правда, подписанного лично главой всесильного ведомства Менжинским. Троцкому предложили немедленно собрать вещи, упаковать огромный архив, потом доставили на Казанский вокзал и посадили в поезд, отправлявшийся в Алма-Ату – далекий провинциальный городок, практически отрезанный от всего мира бескрайними казахскими степями.
Месяц выжидали и идейные противники Троцкого: не торопились торжествовать над поверженным противником, опасаясь, как бы не повернулось все вспять. Лишь после 17 января они уверились, что герой Октября, вождь Красной армии больше ни для кого не опасен.
И Рудзутак, и Хинчук никогда не были сторонниками Троцкого, никогда не голосовали за предлагавшиеся тем резолюции, вообще никогда и никак не проявляли свои политические пристрастия. Они просто служили, выполняли любое поручение партии, не вдаваясь в их идеологическую подоплеку. Не состояли Рудзутак и Хинчук в годы гражданской войны и в Красной армии, почему никогда не сталкивались с председателем Реввоенсовета как его подчиненные. Так что все последние месяцы оба чувствовали себя совершенно спокойно, ничуть не опасались обвинений в оппозиционных настроениях. И всю же Рудзутак и Хинчук решили на всякий случай подстраховаться, поспешили продемонстрировать свою полную и безусловную лояльность победителям. Правда, избрали они для этого весьма своеобразный способ: тонкий, не сразу бросавшийся в глаза.
С точки зрения экономики погоня всего за одним, да и то ненадежным, процентом прибыли от экспорта – явная бессмыслица. Зато с политической, с учетом той идеологической атмосферы, сгустившейся во второй половине января 1928 года, она вполне понятна, легко объясняется. Правительственное постановление «О мерах к усилению экспорта» отнюдь не предназначалось для резкого ускорения валютных поступлений в страну. Цель его была иной – нанести психологический удар по Троцкому, причем крайне для него болезненный, ибо бил не по нему самому, к чему он давно уже привык и сносил легко, а по его жене, Н. И. Седовой-Троцкой, добровольно последовавшей за ним в ссылку. Это был удар по главному в ее жизни делу, оказавшемуся к тому же необычайно успешным, по одному из подлинных достижений Октября, позволявшему не кривя душой говорить о преимуществах советской власти, – по отделу по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Ведь ранее его надежно оберегал от всех потрясений прежде всего авторитет самого Троцкого.
Именно потому удар нанесли не кулуарно, незаметно – решением лично Рудзутака или постоянного совещания при Рыкове, а подчеркнуто демонстративно: постановление СНК СССР указывало всем заинтересованным, что отдел лишился былой неприкосновенности.
По той же причине с инициативой на заседании правительства выступил не нарком внешней и внутренней торговли Микоян, хотя он и присутствовал там. Слишком уж он был известен активным участием в борьбе с Троцким и его сторонниками: подобное предложение Микояна непременно было бы расценено всеми как сведение старых счетов. Зато Хинчук и Рудзутак в сложившейся ситуации выглядели как бы незаинтересованными, а потому и объективными, беспристрастными.
И все же сотрудники отдела, получив постановление Совнаркома, не пожелали смириться, попытались воспротивиться и обезопасить вверенные им сокровища культуры от алчных поползновений Внешторга. Они воспользовались тем, что присланный им документ являлся всего лишь нормативным актом, противоречившим акту законодательному – никем не отмененному декрету Совнаркома РСФСР от 19 сентября 1918 года «О запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и исторического значения».
Правда, декрет тот не исключал полностью возможности вывоза произведений искусства, памятников старины. Но единственным условием для возможного отступления от общего правила должно было, согласно декрету, служить специальное, отдельное на каждую вещь разрешение государственных органов охраны памятников.
Подобная оговорка в момент принятия декрета была обусловлена вполне конкретными обстоятельствами. Во-первых, необходимо было предоставить возможность оптантам (то есть людям, принявшим гражданство только что возникших Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и Польши) и беженцам вывезти на новую родину собственные картины, книги, рукописи, произведения прикладного искусства, не представляющие научного интереса, не требующиеся для пополнения музеев.
- Предыдущая
- 22/66
- Следующая
