Победоносец - Жулавский Ежи - Страница 59

• Предыдущая
• 59/65
• Следующая

С того времени он и начал показывать, кто он таков и на что способен. Сыскал себе душегубов и, когда его коварных и глупых законов новых никто принять не пожелал, принялся народ притеснять и страхом вынуждать послушание.

В прежнем святом храме, который он осквернил, в свое жилье превратив, устроил он себе двор, составленный из таких же злодеев, каков был сам, и с их помощью надеялся вскоре завладеть всею лунною страной, где только люди проживают. Но всюду ему противлялись, и оттого он постепенно пришел в лютость. Жестокосердный и распущенный, начал он кровью обозначать предел властвования своего. Никто при нем не чувствовал себя в безопасности. Он все хотел переменить и никому не давал пользоваться правами от отца и прадеда. Отобрал у достойных людей пажити урожайные, якобы собираясь устроить на них крестьянские общества, а по-настоящему только затем, чтобы ослабить имущих власть, которые могли — бы ему успешно прекословить. Развел смуту на всех фабриках и приказал черной кости, чтобы денег за жилье не вносила, поскольку, мол, каждый имеет право на крышу над головою. Но черная кость по большей части умнее его оказалась и против благодетелей своих, домовладельцев, не пошла, зная, что это ей оставаться здесь, а не Победоносцу мнимому, который себя величает защитой бедноты, а сам роскошествует на награбленном добре.

Ни в чем себе этот срамник не отказывал, а особенно в любодеяних с женщинами. Жила в то время отроковица одна по имени Ихазель, внучка предыдущего первосвященника Крохабенны, задушенного, говорят, по приказу того Лжепобедоносца. Сказанная отроковица, чья память ныне справедливо почитаема за целомудрие ее великое, имела несчастье попасться на глаза самозванцу и подвергалась всяческим приставаниям от него. Но мужественным сердцем противилась ему всячески, так что ни силой, ни уговорами не вынудил он ее поддаться.

Сказанная твердость духа отроковицы довела его до такого помешательства и бешенства, что ради наверстания упущенного начал он зазывать к себе разных женщин, большей частью не строгого поведения (но и добропорядочным от него проходу не было), и, якобы возвращая их к добродетели, он такие мерзостные оргии с ними устраивал, что подробности перечислять не приличествует. Через тайных своих шпионов дознавался, какие из женщин побывали в лапах у шернов и выворотней потом рожали, и с охотою их к себе зазывал, в этом нечистом окружении постоянно пребывая.

И следует знать, что кроме отборных выворотней, из каковых он более всех отличал сказанного Нузара, он держал при себе и шерна, бывшего правителя именем Авия.

И тот Авий злокозненный, какового он в подземелье храма прятал так, что долгое время о том никто не догадывался, по его приказу выходил по ночам и убивал людей, а также чинил всяческие непристойности. И только после казни сказанного Лжепобедоносца это обнаружилось.

Но вот переполнилась чаша терпения человеческого. Должно было непременно избавиться от посрамления и скверны той. Давно уже говорили о том достойные граждане и в один голос с ними пророк Хома, вдохновенный свыше старец, что призывал к священной войне с самозванцем. Но поскольку, однако, напрасного кровопролития никто не хотел, предвидя, что сказанный Лжепобедоносец будет защищаться, то было решено схватить его обманом, а лучше так сонного, и связанным представить на суд.

Не иначе как учуял преступник, что готовится, ибо накануне той ночи, когда собирались осуществить задуманное, он вышел со всем своим двором из храма и вознамерился уйти из города, говоря, что направляется в безлюдные места, где устроит свое государство так, как ему то видится.

Однако ему не позволили совершить это, справедливо опасаясь, что его государство еще худшим злом и большей опасностью сделается для мира и порядка, чем самое близкое соседство шернов.

И должным образом свершилась судьба сказанного преступника на том самом месте, где он столько мерзостей учинил. Ибо закрыли перед ним городские ворота, чтобы не выпустить его, а когда он хотел взломать их силой (а силы он был необычайной), то подбежали к нему подученные люди, якобы от первосвященника посланные, и призвали как можно быстрее возвратиться во храм, поскольку там старшины от народа и сам первосвященник желают повести с ним полномочные переговоры. Он не слишком в то поверил, ибо за пояс себя потрогал, где свой огненный бой постоянно держал пристегнутым, но не иначе как устыдился свою трусость показать или брать с собой людей для охраны, ибо превыше всего гордился своей силой величайшей. Но не желая отвергнуть того призыва, чтобы не говорили, будто он против мирного соглашения, о каковом только и делал, что разглагольствовал, приказал он своим прихвостням ждать его при воротах, а сам направился в собор, взяв с собою одного выворотня Нузара, будто верного пса.

Однако недалеко ушел, ибо в узком переулке из-за угла внезапно набросили на него веревки и сбили его с ног. Он защищаться пытался и крикнул выворотню Нузару, чтобы тот призвал его прихвостней, оставшихся у ворот, но он не знал, что те уже окружены и схвачены военного силою. Сказанный выворотень как бешеный пес на людей кидался, а когда ему руки за спиной связали, кусал зубами, кого только доставал.

Тем временем Лжепобедоносец лежал на земле, веревками опутанный, и с места не мог двинуться, но люди боялись к нему приблизиться, такой он страх вызывал огромностью своего вида. Но убедились наконец, что он попался и связан так крепко, что освободиться не может, шевельнуться не может и зла никому больше причинить не может. И тогда осмелели и приблизились к нему, а иные стали пинать его ногами и за чуб дергать на огромной голове, лежащей бесчувственно на мостовой.

И суд решили устроить в тот же день, чтобы еще до вечера наконец покончить с тем вопиющим к небесам посрамлением. Затесавшийся в первосвященники от участия в суде отговаривался, ибо, наверное, совестился, что не кто иной как он сам сказанного преступника и святотатца в столицу привел. И пожелал, чтобы в суде его заменил Севин, который в то время еще не был первосвященником. Севин, человек неслыханного ума и добродетели столь же великой, сколько и скромности, долго уклонялся, но наконец по прямому принуждению собрал суд из достойных и старших граждан, вывел судей на площадь перед оскверненным святым храмом и приказал доставить схваченного.

И доставили его на возу, оплеванного и избитого, потому что не решились ему ноги развязать, справедливо опасаясь, что он может убежать или выкинуть еще какое-нибудь неожиданное озорство. Так что приволокли того, кто себя в Победоносцы спесиво произвел, наваленным на возу, как распоследняя вязанка хвороста.

Когда узрел его Севин, то поспешно встал со своего места, возвышенного надо всеми прочими судейскими местами, и громко сказал, что он своим умом судить этого человека не желает, но желает услышать, какова будет над связанным воля всех собравшихся.

А народу собралось на площадь видимо-невидимо. И пришел также святой старец Хома, который уж подлинно совсем плохо видел, но еще кое-как слышал (он только потом оглох, как известно). И сказанный пророк, когда услышал, что Лжепобедоносца судить привели, так, в ту же минуту от Бога вдохновленный, начал кричать, что такого преступника даже судить невместно, а следует немедля побить камнями по общей воле. И тут же со всех сторон поднялся крик, чтобы узника выдали народу, у которого ему и награда готова по делам его шельмовским.

Его Честь и Превосходительство Севин долго выслушивал эти призывы молча, взвешивая умом и сердцем, как надлежит ему поступить. И наконец, когда те, не только не утихая, но все настойчивей стали требовать выдачи преступника, сделал Севин знак рукою, чтобы дозволили ему говорить. И сказал примерно таковые слова:

«Премного уважаемые граждане и земляки мои! Собраны мы здесь судьями по велению Его Высочества Правительствующего Первосвященника для разбора дела вот этого человека, выдачи которого вы домогаетесь.

Намерением нашим было кропотливо исследовать дело, беспристрастно выслушать ваши заявления и свидетельства и даже речь сего несчастного в свою защиту, чтобы лишь после этого вынести приговор, а каков он был бы, я и сам прежде такого разбора не ведаю. Но все мы лишь слуги народа, и ваша воля — вот наивысший закон для нас. А вы в своем суровом гневе не желаете суда и не дозволяете нам произвести дознание принятым порядком. Не смею судить, насколько ваша воля справедлива и истинна, ибо я всего лишь ваш слуга.

• Предыдущая
• 59/65
• Следующая