Мастер силы - Жвалевский Андрей Валентинович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая

Емельян Павлович думал, и его мыслям находилось немедленное подтверждение в речи Портнова.

Иван Иванович говорил тихо, но предельно отчётливо. Он рассказывал о мастерах сглаза, людях, которые калечат собственную жизнь, а если войдут в силу — то и судьбу всех окружающих. О том, как в глубине тёмного отчаяния вызревает желание отомстить всему миру. О том, как желание это или разрывает “отбойника”, словно паровой котёл, или…

— Они редко доживают до зрелости, — Иван Иванович смотрел на собственные соединённые кончики пальцев. — Только в случае, если рядом сильный компенсатор. Как правило, это мать. Потом мать умирает или просто отдаляется. И происходит нечто страшное — мастер сглаза вырывается на волю. В определённых условиях он может превратиться в мастера силы, и тогда становится вдвойне, вчетверне… многократно опаснее.

Портнов хрустнул переплетёнными пальцами.

— И главное. Не главное вообще, а главное для вас. “Отбойник” никогда не прощает обид. Он никогда не оставит в покое ни вас, ни вашу семью. В древности мастера сглаза уничтожали целые города ради мести одному человеку. Месть — единственная радость для “отбойника”.

Емельян Павлович слушал, но думал о другом, о фразе, которая могла многое объяснить.

— Мастер сглаза, — бормотал Леденцов, — может превратиться… И этот… Гринев… тоже может?

Иван Иванович встревоженно смотрел куда-то за спину хозяина квартиры. Емельян Павлович оглянулся. В дверях стояла Катенька. Она была бледна и закутана в одеяло.

— Палыч, — сказала она. — Если ты его не убьёшь, он убьёт нашу дочь.

В “Мулитане” известие о том, что директор уходит в отпуск, восприняли спокойно. В конце концов, первый ребёнок, можно понять.

Удивили только два обстоятельства. Во-первых, Леденцов не уточнил, когда собирается вернуться. Замов он проинструктировал плотно, на одного из них — зануду Игоря Ивановича — даже выписал генеральную доверенность на право подписи, но это могло быть и обычной перестраховкой. Во-вторых, вместе с собой Емельян Павлович забирал в отпуск Саню Леоновского и Алену Петровну. Впрочем, оба этих должностных лица все равно только лынды били, так что никто особенно возражать не стал. Разве что секретарша Оксана тайком повздыхала по Сане — в последнее время у неё появились виды на симпатичного секретаря по протоколу.

Рожали в городе в тот год мало, Леденцову не составило особого труда арендовать отдельную палату для супруги. А после того как он несколько суток почти безвылазно просидел в больнице, само собой вызрело ещё одно решение — арендовать палату рядом для себя. Емельян Павлович хотел было и всю свою компанию расселить в родильном отделении, но тут даже терпеливая Алена Петровна стала активно возражать. Кончилось тем, что Леденцов взял со всех честное слово не уходить далеко от телефонов. Иван Иванович вызвался быть тревожным вестовым: после звонка на мобильный он обязался в течение пятнадцати минут собрать всех и привезти куда нужно.

Отдельно Леденцов поговорил с Саней. Вернее, не поговорил, а повернулся и тщательно посмотрел своему секретарю по протоколу в глаза. Саня побледнел и часто-часто закивал головой. Потом спохватился и добавил вслух:

— Никуда не пропаду. Никаких загулов. Ни одной женщины, пока все не произойдёт.

После чего Емельян Павлович окончательно отрешился от суеты и сосредоточился на предстоящих родах. Его друг-оппозиционер снабдил Леденцова необходимой акушерской литературой (не забыв содрать очередные пожертвования для предвыборной кампании), и теперь будущий отец погрузился в их изучение. Все вычитанное он пытался вообразить как можно отчётливее, раздел “Патологии” решительно пропускал, зато благоприятные роды мог представить чуть ли не в лицах.

Дважды его навещал Иван Иванович. В первый раз сообщил, что мастер сглаза Гринев находится в депрессии и под домашним арестом — Минич за ним присматривает. Емельян Павлович тут же вычеркнул эту информацию из головы. Нет проблемы — и нечего об неё мозги ломать.

Второй раз Портнов появился через два дня, вообще ничего не сообщил, зато передал кассету. На ней буржуйские режиссёры под аккомпанемент русского диктора рассказывали, как правильно рожать. Ну, и показывали, естественно. Теперь Леденцов был во всеоружии знания. На вечерних посиделках с дежурным врачом он несколько раз не выдерживал и устраивал беседы на профессиональные темы.

Даже сны ему снились исключительно акушеско-родовспомогательные.

Отдыхать удавалось только днём, когда он вытаскивал потяжелевшую Катеньку полюбоваться осенью — и было чем. Бабье лето плавно переходило в бабью осень. Дожди шли очень изредка и какие-то по-весеннему тёплые. Воздух сочетал в себе исключительную прозрачность и лёгкое амбре прелых листьев.

— Они фильтруют, — говорила Катя показывая носом на деревья. — Странно.

Емельян Павлович понимал это как: “Странно, почему эти поредевшие кроны деревьев так хорошо очищают осенний воздух”. Он кивал.

Супруги за последнюю неделю сроднились больше, чем за предыдущие полтора года совместной жизни. Катенька все чаще употребляла слово “это” для определения любого предмета и даже абстрактного понятия, но муж все прекрасно расшифровывал. “Мне это…” — говорила она. “Страшно? — уточнял Леденцов. — Я обещаю, что всё пройдёт изумительно”.

Во время прогулок по больничному двору Катенька все больше молчала и только прижималась поближе к Леденцову. Иногда она вдруг говорила длинные и грамматически правильные предложения, которые Емельян Павлович (в отличие от вечных “Это… как его…”) не мог понять до конца.

Например, однажды она сказала:

— Я раньше тебя обнимала, чтобы защитить, а теперь ты меня и то и другое.

А потом ещё:

— Я вижу, как ты думаешь, и я знаю, что так будет лучше.

В таких случаях Емельян Павлович только улыбался, целовал жену и вёл дальше, вдоль почётного караула стриженых кустов, к воротам, сквозь которые виднелась залитая жёлтым солнцем улица. Почему-то эти ворота напоминали ему цветные витражи Домского собора в Риге.

Рожать Катенька решила сама, поэтому точную дату этого события никто сказать не мог. Однажды вечером она попросила мужа:

— Леденец, хватит меня в толстом теле держать! Давай я завтра рожу.

Емельян Павлович сначала удивлённо вскинул брови, а потом рассмеялся. Он понял, что на самом деле втихаря боялся того, что все равно должно было произойти. Боялся — и, значит, оттягивал этот день.

Несмотря на всю свою предварительную подготовку (или благодаря ей), на родах Леденцов присутствовать отказался, хотя ему, в порядке исключительного исключения, и предлагали.

Он сидел в коридоре, зажмурившись так, что выступили слёзы. Он сдавил череп руками, словно арбуз во время тестирования на спелость. Он непрерывно стучал пятками по полу. Емельян Павлович готовился стать отцом.

Рядом с ним, вцепившись в стул ногтями, сидел Сергей Владиленович, личный усилитель. Впрочем, он всеми своими тщедушными силами пытался замаскироваться под игру теней на обоях, так что его можно было и не заметить.

Леденцов и не замечал. С огромным трудом он заставлял себя сосредоточиться на главном. Что именно сейчас происходит в родильном отделении, он знать не мог, поэтому раз за разом прокручивал в уме отшлифованное за много ночей — от “Тужьтесь!” до первого писка ребёнка. Как назло, когда дошло до самого важного, вязкая тень боя снова, как почти год назад, обволакивала его сознание.

“Это Гринев! — вдруг перепугался Емельян Павлович. — Он пытается навредить!”

Леденцов бросился звонить Ивану Ивановичу, который с группой товарищей дежурил в небольшом кафе наискосок от родильного дома. Портнову понадобилось семь минут и все красноречие, чтобы подавить леденцовскую панику. Завершил он свою речь так:

— Возможно, кто-то вам и мешает. Например, к Екатерине временно вернулась её “отбойная” способность. Или какой-нибудь случайный завистник. Могу гарантировать две вещи. Первое: это не Гринев, иначе столкновение было бы куда ожесточённее. Второе: вам тем более нужно сосредоточиться на своём основном занятии. Вы в отличной форме. Вы продавите любую тень.

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая