Кельтская мифология - Коллектив авторов - Страница 14
- Предыдущая
- 14/163
- Следующая
Мы можем представить его этаким кровожадным Марсом, упоенным битвой и жестокостью; его культ, как и культы его галльских «коллег», Тевтата и Хесуса, о которых повествует в своей поэме «Фарсалия» римский поэт Лукан, сопровождались человеческими жертвоприношениями, которыми грозный бог щедро делился со своими спутницами. Те, насколько мы можем судить, нисколько не уступали в кровожадности ему самому или галльскому Таранису, чей культ был «ничуть не милосерднее, чем культ скифской Дианы» и который замыкает лукановскую триаду, являя собой вполне подходящего компаньона «не знающему жалости Тевтату» и «ужасному Хесусу». К числу столь же воинственных богинь относились пять божеств: Фи, «злобная», Нимэйн, «ядовитая», Бадб, «неистовая», Маха, персонификация битвы. Самой главной из них почиталась Морриган, или Морригу, то есть «великая королева». Эта верховная гэльская богиня войны, напоминающая свирепую Геру, по всей вероятности, символизировала луну, которая, согласно представлениям древних народов, возникла раньше солнца. Культ луны сопровождался магическими обрядами и кровожадными ритуалами. Ее изображали облаченной в воинские доспехи и держащей в руке два копья. Ее боевой клич, подобно кличу Ареса и Посейдона в «Илиаде», был громким и грозным, словно крик десяти тысяч воинов. Великая королева всегда — на войне, среди богов или простых смертных, появлялась либо в своем подлинном облике, либо в своих излюбленных личинах — в образе черной вороны или серого ворона. В одной из старинных поэм рассказывается, как она возбуждает боевой дух воина:
Помимо нее, среди воинов появлялись и прочие воительницы, Фи, Нимэйн, Бадб и Маха, и, охваченные исступлением битвы, вдохновляли их на новые подвиги. Иногда все эти фурии скрывались под общим именем Бадб. Рассказ о битве при Клонтарфе, в которой Брайан Бору выступил в 1014 году против норвежцев, приводит жестокую картину событий, происходящих, по верованиям гэлов, в мире духов, когда шум битвы начинал утихать и кровь воинов лилась рекой. "И тут появилась дикая, неистовая, кровожадная, злобная, мстительная, неумолимая, мрачная, воинственная, жестокая Бадб, с дикими воплями носившаяся у них над головами. За ней явились сатиры, и духи, и эльфы, и призраки долин, и всяческие колдуны и оборотни, и отвратительные демоны земли и воздуха, и дьявольские привидения; все они взывали к воинам, призывая их собрать все свое мужество и сразиться с ними. Когда же битва окончилась, они принялись бродить среди павших воинов; отрубая головы убитых, они называли их «урожаем Махи». Эти мрачные создания воинственной фантазии обладали удивительной живучестью. В то время как Нуаду, верховный бог войны, довольно рано исчез из гэльского пантеона, пав от рук фоморов в грандиозной битве между богами и фоморами, Бадб и Морриган, вместе с прочими кельтскими божествами, благополучно дожили до конца Средних веков. Точнее говоря, они уцелели и до наших дней в мире суеверий и сверхъестественных созданий, знакомых всем кельтоязычным народам, где действует их аватара [13] — серый ворон.
Величайшим после Нуаду богом был Дагда, имя которого, по мнению некоторых исследователей, означает «Добрый бог», или «Пламя бога». В старинном ирландском трактате «Выбор имен» рассказывается о том, что Дагда был богом земли; у него был котел под названием «Неиссякающий», в котором каждый находил себе пищу в соответствии со своими заслугами, и поэтому никто никогда не оставался им недоволен. Была у Дагды и живая арфа, Уаитни. Когда бог играл на ней, времена года шли установленным чередом: весна следовала за зимой, лето сменяло весну и уступало место осени, которая, в свою очередь, сменялась зимой. Дагда, считавшийся большим любителем и неутомимым поедателем овсяной каши, служил отражением примитивного сознания архаичных народов, питавшихся в основном зерном. В древнем предании о второй битве при Маг Туиред, сохранившемся в составе Харлейского манускрипта, дано описание одеяния бога. На нем была коричневая рубаха с широким вырезом на вороте, едва прикрывавшая его бедра, а поверх нее — широкая накидка, ниспадавшая с плеч. На ногах у него были башмаки из конской шкуры волосом наружу. Он повсюду таскал или, лучше сказать, возил за собой на колесе восьмизубую боевую палицу, настолько большую и тяжелую, что поднять ее могли только восемь сильных мужчин, а само колесо, когда бог взваливал на него палицу, оставляло глубокую борозду, напоминавшую границы между владениями. Седоголовый старик, неутомимый поедатель овсяной каши, он именно ей был обязан своей славой непобедимого воина. В битве между богами и фоморами Дагда совершил славные подвиги; так, однажды он захватил в плен однорукое, стоногое и четырехголовое чудовище по имени Мата, приволок его к «камню Бенна», что неподалеку от Бойн, и там убил его.
Матерью сына Дагды, Оэнгуса, была Боанн (Бойн). Бойн ассоциируется с легендой о реке Бойн, которой, по свидетельству Лейстерской книги, она не только дала имя, но и создала ее. Прежде на ее месте был ручей, так называемый ручей Троицы, скрывавшийся в тени девяти волшебных кустов орешника. На этих кустах росли орехи темно-малинового цвета, обладавшие волшебным свойством: тому, кто сумеет сорвать их и тотчас съесть, открывались таинственные познания о сущности мироздания. Эта легенда, по всей видимости, представляет собой гэльский вариант древнееврейского мифа о древе познания добра и зла. Привилегией знать эти тайны пользовался лишь один вид существ — божественные лососи, обитавшие в ручье и тотчас проглатывавшие орехи, как только те падали с ветвей орешника в воду, и поэтому знали все и обо всем. Отсюда пошло выражение «вещие лососи». Всем прочим, в том числе и верховным богам, было строжайше запрещено приближаться к этому месту. И лишь Бойн, движимая непреодолимым любопытством, присущим всем женщинам, осмелилась нарушить этот запрет богов. Но едва она приблизилась к ручью, его воды поднялись, двинулись на дерзкую и всей своей мощью обрушились на нее. Бойн удалось спастись, но воды больше не вернулись в прежнее русло. Они стали рекой Бойн, а что касается знаменитых обитателей ручья, вещих лососей, то они с тех пор вечно кружат и кружат в речной глубине, напрасно пытаясь найти на дне волшебные орехи. Одного из этих волшебных лососей однажды поймал и съел знаменитый Финн Мак Кумхэйл, чем и объясняется обретенный им дар всеведения (см. главу 15, «Финн и фианы»). Такие объяснения причин возникновения рек — излюбленный прием ирландских легенд, отражающий присущее кельтам почтительное отношение к поэзии и знанию, в сочетании с предостережением, что к такому месту нельзя приближаться без страха. В преданиях, в частности, в тексте Лейнстерской книги, рассказывается о ручье Шеннон, который, как и Бойн, рассвирепев, вышел из берегов и бросился вдогонку за дерзкой нимфой по имени Сионан, дочерью Лодана, сына бога моря Лира. Сионан направилась к другому ручью, который носил название «ручей Коннлы» и протекал глубоко в морской пучине, то есть, другими словами, в стране Молодости. «Это тот самый ручей, — гласит предание, — у которого растет орешник, дающий мудрость и вдохновение, а также орешник поэтического искусства; на этих кустах в один и тот же час появляются листья, цветы и орехи, дождем падающие в воду, отчего в ручье поднимается волна цвета королевского пурпура». В рассказе, описывающем приближение Сионан к ручью, ничего не говорится о тех обрядах или ритуалах, которые она по незнанию не совершила, но сердитые волны набросились на нее, накрыли с головой и выбросили на берег Шеннона, где она и умерла, оставив реке свое имя. Этот миф об орешнике вдохновения и познания, а также образы бурных волн проходят через все ирландские легенды. Это с проникновенной чуткостью выразил ирландский поэт А.Е. Расселл в следующих строках:
- Предыдущая
- 14/163
- Следующая
