Песье распятие - Яневский Славко - Страница 7

• Предыдущая
• 7/38
• Следующая

Дни, нескончаемые от одиночества, проходили в полевой страде, трудно и медленно. Лето тянулось, немилосердно сгибая нас над нивами и садами. Ложились рано. Кузнечики, перехватив монотонное чириканье воробьев, навевали сон на ресницы, уносили куда-то в легких повозках. А с солнечным восходом возвращали, чтобы после молитвы и куска хлеба мы вновь склонились над ячменем и овощем. Или грузили на мулов чурбаки и ветки, достраивали тесаным известняком монастырскую стену, подлатывали на сарае кровлю. Ночи – субботние – были особыми.

«Радости остались позади, брат Нестор. Были они? Да, конечно. В той другой, непосвященной жизни, когда я был просто Исаак, а не Киприян. В ткацких мастерских да плавильнях, где я работал, многого не узнаешь. Зато потом мне встретился старец, от которого я выведал тайны звезд. Апшалом или Ашкенез, не помню точно».

«Он был иудей, брат Киприян?»

«Какая разница? У старика был свой бог и свои праздники».

Набирался Исаак ума и поживал себе беззаботно. Так бы и дальше жил, да в родной город его с разными людьми и разными верами заявилась черная чума – принялась немилосердно косить да устраивать общие гробища для друзей и недругов. То, что люди имели, достояние и честь, гордость и набожность, благодушие и надежда, – все рассеялось, точно мгла перед неуемной бурей. Убоявшись мора, немощные и смертники покидали свои дома, убегали в горные норы, прятались по святилищам, а то и просто укладывались где придется – ждали смерти. Во все стороны ширились мелкие могилы. По ночам, конечно же в основном по ночам, псы и волки раскапывали могилы, пожирали мертвых, а затем, околевшие и зачумленные, своим собратьям шли на снедь. Молодого Исаака смерть обминула, но за большую цену: унесла у него родителей, братьев и родичей. Вчера еще живое поселение, со свадьбами и благочестивыми погребениями, с христианскими и иудейскими праздниками, опустело. Те, кого не приняла земля, рассеялись кто куда, унося волоком, в упряжках, на ослах, а то и на собственных плечах все, что могли унести, – постель, ткацкий стан, подсвечник, меч и щит, чтобы обменять на хлеб-соль или на ткань. И Исаак тоже, прихвативши старинные книги да медный сосуд со знаками, кругами и линиями, побрел по холмам и равнинам, по нивам и копям, по пустошам и святилищам. Ни грабители, ни дезертиры, ни убеглые из вельможьих темниц не настигли его и головы не скинули. Так он и угодил в монастырь, сюда вот, под чернолесье.

«В жизни моей хватало и скорбей и радости, брат Нестор. А ныне все покрыто прахом забвения. Да только сохранил и я малость любви – к звездам, вестникам наших судеб».

«Но ведь ты посвятился богу. А звезды лишь часть всеобщности, что находится в его руке».

«И нивы и луга тоже в его руке, – он нежно провел по меди ладонью. – И что же? Мы их засеваем семенем, жнем или косим. Он дал нам, если дал, разум. Чего же еще? Разумом можно проникнуть и в завтрашние деяния».

«И чей будет завтра мир, станет ли нашим?»

«Я тебе объяснил. Если не растопит его безумие, все окажется во власти разума».

После таких субботних бесед сон долго не шел на мои глаза. Я лежал недвижимо в келье, вопрошая себя, какова она и где истина об окружающем мире, в Кукулине, в этом монастыре – пребывалищах, где я сталкивался и с добром, и со злом, я, крестьянин, послушник, а ныне монах и грамматик, если смею украсить себя таким титулом. А когда засыпал, не добившись ответа своим мукам, попадал в кошмары: лопались звезды и лопалась земля под ужасный грохот в своей утробе, откуда вырывалось пламя, тени мертвых и костяки воскресших.

Киприян по-другому использовал травы, чем старик Теофан. Питался охотней всего крапивой и луком. Кур тоже кормил крапивой с отрубями и мягкой водой, и, несмотря на малое число монастырских кур, у нас не было недостачи в яйцах. Его звезды носили имена цветов: фиалка, цикламен, лютик или нарцисс. Если он знал название звезды, присваивал его цветку: цветы в небе и звезды на стебельках! Пил отвары из опасных трав – одурника, диких ноготков, полыни, ятрышника и горечавки, умея их обезвредить от яда. Он не показывал виду, но втайне надеялся на мое восхищение. Я и вправду им восхищался, его благость притягивала меня и пленяла.

«Брат Киприян… две звезды завертелись по кругу».

«Тише, брат Нестор. Это предупреждение. Беды собираются над Кукулином».

«И над нами?»

«Мы от Кукулина недалеко и от звезд тоже. Погляди, вон с той вот-вот закапает кровь».

Бледность с меня сошла, Теофан с Киприяном радовались, что я крепну, не выплевываю кровь, как раньше. А я себя ловил на том, что, засыпая, думаю про Пару Босилкову и Лозану. Кто-то ровно меня наущивал: не томись, отыщи их.

Днем я про них забывал. В монастыре роздых разве что во время трапез да кратких молитв.

До нас, в последние годы невидимой стеной отгороженных от окрестных сел, даже от былых вестников из Кукулина, не доходили слухи о происшествиях, если и впрямь где-то что-то происходило. Кроме престарелого отца Прохора, монахи, в том числе и я, брат их по тяготам и по богу, сознательно ли, случайно, друг от друга таясь, прислеживали за жизнью вокруг монастыря. От весьма редких встреч с богомольцами и дровосеками, странниками и погонщиками скота, нищими, гуслярами, страждущими оставались обрывки – значительные и незначительные, яркие и мутные – мирской сутолоки. Из перемешанной груды пестрого прядева с запутанными узлами я вытягивал нити, пытаясь выплести или составить картину происходившего, особенно в Кукулине.

Кукулино зависело от бурь, коих страшились малые и большие царства, кроме своих законов и порядков, не признававшие чужих границ, прав, имуществ, сеявшие пожарища и пустошенье, отчаянье, страх и трупы. К здешней не плохой и не хорошей земле, то и дело попадавшей в руки иноземных владетелей, в ту пору с севера подступали завоеватели, как некогда подступали они из восточных столиц окрещенных ханов с конскими хвостами на копьях или с юга, от алтарей за Святой горой. Битвы на севере между братьями Милутином и Драгутином [4] за царскую корону и власть увлекли из Кукулина, силой или богатым посулом, молодых людей – за славой, за ранами, а кого и за безымянной могилой. Учились биться, не разбираясь, на чьей стороне. Вестники и беглецы сообщали, что суровый Милутин взял за себя четвертую жену, совсем молоденькую на сей раз, но и в юных объятиях не смягчился. Оставался злым и суровым к любому, кто не был ему покорен. Царская тень надвигалась и на монастырь.

Среди прочих из подчернолесья Милутиновым ратником стал и сверстник мой Русиян. Когда девять лет назад на Кукулино обрушились тысячи тысяч крыс, Русиян отбивался огнем и руками, а после победы, оплаченной людскими жизнями и пустыми домами, внезапно женился и замкнулся в себе. Два года спустя, я тогда уже был послушником у отца Прохора, его жена, тоненькая и бледная, приниженно-безответная в жизни, растаяла незаметно и безмолвно, с созревшим плодом, потерявшим в утробе жизнь. После похорон Русиян вовсе перестал говорить с людьми, опустился, нива его заросла дурниной. Наш с ним одногодок Парамон находил иногда молодого вдовца на свежей могиле с двумя крестами, большим и маленьким, дружески предлагал ему помочь по хозяйству. Не получал ответа. Русиян, и всегда-то молчаливый, его не слушал, ни его, ни других – следопыта Богдана, кузнеца Бояна Крамолу да и прочих всех, – ни старых, ни молодых. Напрасны были их старания вырвать его из мрака, никто не заметил, когда и как он сгинул. Оставив в Кукулине мать, понес свою тоску незнамо куда. Односельчане, поеживаясь под сухим снежком, похоронили старушку следующей зимой, а по весне поделили Русиянову землю и пограбили добро, что оставалось в его доме. Было чьим-то, зачем быть ничьим? Всем казалось, что даль проглотила Русияна.

События без заметных следов всегда понуждают людей строить предположения и сопоставлять их с истиной. Однако истина об исчезнувшем Русияне сама состояла из множества истин, и каждая была иной, а сложенные вместе, они еще больше путали и темнили дело, где не было ни начала, ни конца: добрался до моря, угодил, окованный, на галеру гребцом, пристал к разбойникам, атаманил, обженился в городе, добыл богатство и возлегает на куче фиолетовых аметистов, сардониксов, сапфиров, прозрачных топазов, яшмы, агата, золота и серебра. Подлинная правда о нем, не многим известная – Русиян отправился ратником на братоубийственную войну за корону, в пределах с похожими селами и похожими людьми, – пошла осадком на дно, на поверхности же мутной мешанины догадок плавали кристаллы и темные пятна вымысла, расплывались, замещаясь новыми, напоминающими знаки на старом пергаменте.

• Предыдущая
• 7/38
• Следующая