Коко Шанель - Гидель (Жидель) Анри - Страница 47
- Предыдущая
- 47/78
- Следующая
Следующим летом, в августе 1929 года, Вендор пригласил Габриель и Мисю в плавание на «Летящем облаке» – предполагалось побывать на далматинском побережье, в частности, в Дубровнике, в устье Котора и, конечно же, в Венеции. Но вот в одно прекрасное утро на яхте запищала радиостанция – срочная телеграмма на имя Миси: «Я болен, приезжайте скорее. Сергей». Герцог Вестминстерский тут же приказал изменить курс, и яхта полным ходом пошла на Венецию. Едва судно пришвартовалось, Габриель и Мися тут же помчались в «Гранд-отель» на Лидо. Здесь, в крохотном номере, они нашли несчастного Дягилева; тот был очень бледен, лицо исхудало, лоб покрыт каплями пота… Несмотря на удушающую жару, обычную для августа месяца, его бил озноб, так что пришлось даже надеть пиджак. У изголовья больного дежурили Серж Лифарь и Борис Кохно. «Как я счастлив! – чуть слышно пробормотал он при виде Миси. – Как тебе идет белое! Всегда ходи в белом, Мися!»
Дягилева сразил приступ диабета. Он не соблюдал никакого режима, не следовал никаким предписаниям, не давал себе ни минуты передышки – и вот результат… А инсулина тогда еще не существовало.
Потрясение, которое Коко испытала в то венецианское лето, не помешало ей вспомнить прелестный вечер в июне прошлого года. Освещенный сад Фобур-Сент-Оноре; до слуха доносятся нежные звуки блюза, исполняемого невидимым оркестром… И Сергей Дягилев – элегантный, радостный от встречи с новым семнадцатилетним другом – Игорем Маркевичем, будущим дирижером. Какой контраст между тем блистательным «Дягом» при монокле и с белым глазком для продевания шнурка и этим несчастным больным, который, скрючившись, лежал перед нею.
Мися велела позвать к изголовью Дягилева врачей и сестер. Вскоре его состояние улучшилось.
– Можешь идти, – сказала она подруге. – Он вне опасности.
Мися осталась в Венеции, а Габриель вернулась на яхту.
Увы, это была только отсрочка приговора. 18 августа около полуночи, едва только полька вернулась к себе в номер отеля «Даниели», тишину разорвал телефонный звонок. Звонил Кохно.
Больной был в коме. Она тут же поспешила к нему.
…Он ушел из жизни в тот самый миг, когда первый луч рассвета коснулся его лба. Вскоре солнце превратило поверхность моря в блистающий мираж. И тут произошло нечто типично в русском духе, вполне достойное романа Достоевского… По словам Миси, смерть Дягилева послужила искрой, воспламенившей накопившуюся ненависть друг к другу юношей, оставшихся после него на грешной земле. Послышался рев – «Кохно набросился на Лифаря, стоявшего на коленях по другую сторону смертного одра. Оба катались по полу, рвали друг на друге одежду, кусались, точно звери в приступе бешенства. Будто две лютые собаки оспаривали труп хозяина. Но вот первое мгновение шока миновало, мне и прислуге с большим трудом удалось их разнять и выставить за дверь, чтобы можно было начать обряжать покойного».
В тот же день, когда не стало Дягилева, в Венецию вернулась Габриель. Охваченная недобрым предчувствием, она умолила Вендора повернуть в обратный путь яхту, уже далеко зашедшую в воды Адриатики. Едва сойдя на берег, она встретила свою подругу, которая только что заложила у ювелира свое бриллиантовое колье, чтобы устроить похороны. Касса «Русских балетов», как всегда, была пуста, а личные деньги Миси ушли на оплату отеля, врачей и сестер милосердия. Коко щедро внесла долю в оплату скорбного обряда – это было последнее, чем она могла услужить тому, кому так успешно помогала девять лет назад. И – странное совпадение – она провожает его в последний путь в той самой Венеции, где когда-то познакомилась с ним. Не знак ли это судьбы?..
На следующий день в предрассветном тумане от набережной отплыл кортеж из трех гондол. Первая – вся черная, украшенная золотыми крыльями по углам – перевозила останки маэстро. Во второй сидели Габриель и Мися, обе в белом, как он и хотел. С ними – их общая подруга Катрин д'Эрлангер, Лифарь и Кохно. В последней – пять православных священников, певших хором; волны далеко разносили эхо их густых голосов. Море было на удивление спокойным, являя собой зрелище немыслимой красоты. Скользя по волнам, кортеж достиг острова Сан-Микеле, где над розовой стеной, окружившей последнее пристанище венецианцев, взметнули свои верхушки кипарисы. Под ними выстроились в ряд кресты небольшого русского кладбища, ожидавшего прах Дягилева; позже здесь же обретет вечный покой и автор «Весны священной». Выйдя из гондолы, убитые горем Кохно и Лифарь собрались было проползти до вырытой ямы на коленях. Но раздраженная Габриель призвала их к приличию:
– Прекратите паясничать! – бросила она.
Но ей не удалось воспрепятствовать тому, чтобы Лифарь обменял свои запонки на те, что были на рукавах у его кумира. Он сохранит их до самой смерти.
Несмотря на трагические воспоминания, которые навевало ей Средиземноморье, Габриель еще с 1926 года мечтала приобрести на Лазурном берегу хорошее имение. Безусловно, к этому ее подталкивала неистребимая жажда независимости – приглашая туда герцога Вестминстерского, она лучшим образом доказала бы себе самой и всем другим, что ей не быть – и она никогда не была! – содержанкой, каковой ее могли величать во времена Бальсана. Правда, затея не удалась ей до конца: долгое время поговаривали, что «Ла Пауза» – подарок от герцога… По крайней мере земля, на которой она возведена. Однако в действительности герцог не имел к этому никакого отношения. В 1928 году Габриель самостоятельно приобрела на высотах Рокебрюн имение с видом на море. Здесь, среди вековых олив, среди эвкалиптов с дурманящим запахом, среди лаванды и гиацинтов, стоял большой старый дом; его построил некий сэр Уильямсон, один из тех влюбленных в Лазурное побережье англичан, каких было немало в ту пору. Этот дом новая хозяйка повелела снести – ей нужна была летняя резиденция, отвечающая ее вкусам. Свои взгляды она изложила архитектору Роберту Штрейцу. Когда он представил на ее суд планы будущего дома, она потребовала внести только одно изменение: чтобы большая каменная лестница, которая вела в холл, как две капли воды походила на ту, по которой ей приходилось подниматься в сиротском приюте в монастыре… Пусть так и называется – «Лестница монашек». Добросовестный архитектор тут же помчался в Коррез и сделал все необходимые эскизы и обмеры. И что бы вы думали? Там еще жила прежняя настоятельница – как же, она помнит свою юную пансионерку…
Важная деталь: когда заинтригованные друзья Коко расспрашивали ее, откуда такая необычная лестница, она отвечала: это, мол, точная копия лестницы в аббатстве, где она проводила каникулы. И ни слова о сиротском приюте! Да, конечно, ею владело неотвязное желание позабыть ту, далеко не лучшую в ее жизни пору душевного одиночества… Но вот любопытный парадокс: Коко столь же страстно желала сохранить память о ней! Ведь это была та дивная пора, когда она, юная отроковица, имела возможность мечтать. Мечтать о возвращении своего отца, лелеять надежду, что ее не бросили, питать еще какие-то жалкие иллюзии… Это была ненавистная и при всем том дорогая ее сердцу эпоха, которую ей никогда не вытравить из памяти. Вот откуда эта «Лестница монашек» на вилле «Ла Пауза», по ступеням которой хозяйка каждый день будет подниматься и спускаться, тоскуя о былом… Вот откуда те крупные суммы, которые она будет анонимно перечислять конгрегации, управляющей сиротским приютом, и тайные, терзающие душу поездки в Коррез своего детства. Пока велось строительство, она каждый месяц приезжала посмотреть, как идут работы: рано поутру «Голубой экспресс» доставлял ее на вокзал в Монако, а там она брала такси на весь день. Дом был завершен менее чем за год. Он состоял из трех корпусов, выходивших во внутренний дворик в римском стиле; дворик был замощен сотней тысяч плиток, уложенных в песок, и обнесен высокой оградой из кованого железа. Гараж был рассчитан на шесть машин.
В глубине парка Габриель сохранила нетронутыми две виллы. Одну из них, называемую «Ла Коллин» – «Холм», – она предоставит в распоряжение Веры Бейт и многих других своих подруг и друзей. Нередким гостем здесь будет Жан Кокто, особенно после тифа, который настиг его в Тулоне в 1931 году. Она пересадила в парк два десятка столетних олив – тех, что остались от прежнего владельца, ей показалось недостаточным. Для меблировки и создания декора интерьеров был приглашен оформитель Янсен.
- Предыдущая
- 47/78
- Следующая
