Подземная пирамида - Леринц Ласло Л. - Страница 41

• Предыдущая
• 41/97
• Следующая

Если измерять пыл по некоей шкале энтузиазма, то непосредственно за студентами следует Хальворссон. С достающей до пояса развевающейся рыжей бородой он мотается от могилы к могиле и нигде не упускает случая вызвать взрыв смеха у работающих, рассказав отрывок из какой-нибудь народной сказки местного происхождения или анекдот. Если бы не было этого человека, его следовало бы придумать.

Вчерашний день был особенно удачным для фольклориста из Дании. У ног мумифицированного тела. завернутого в простыню, нашли кожаный ботинок с пряжкой. Когда кто-то из студентов поднял его и показал остальным, Хальворссон взревел, как легендарный нубийский лев. Он схватился за голову и умчался в пустыню. Как выяснилось позже, только затем, чтобы подумать.

А что касается ботинка, то он, действительно, представляет определенный интерес. Всем египтологам известно, что к ногам мумий часто клали башмаки, даже иногда надевали их на ноги, чтобы умершему не пришлось стыдиться своих босых ног на том свете. Конечно, под башмаками, как правило, подразумеваются сандалии, ведь во времена египетских царств еще не знали обуви, похожей на современные закрытые ботинки.

Словом, нашли ботинок и сразу же сделали соответствующие выводы. Сколько бы тысячелетий ни прошло со времен классической египетской эпохи, традиции предков продолжали жить во времена коптов. Тысячелетних обычаев не смогло вытеснить даже христианство, в крайнем случае, в небытие канула только их первичная функция. Может быть, и те, кто хоронил умерших коптов, уже не понимали значения башмака, помещаемого в могилу, а просто клали его к ногам умершего, как это делали их отцы и деды.

Но у Хальворссона ботинок вызвал совсем иной ход мыслей. Не сказав никому ни слова, он сразу же убежал в пустыню, и когда через несколько часов явился и подошел ко мне, у него уже была готова довольно смелая теория.

Когда я его выслушал, то признаюсь, что даже у меня захватило дух. Хотя, впрочем, я не очень много понимаю в фольклоре.

Так вот, в последнее время, главным образом, с тех пор как появился реальный след захороненной пирамиды, Хальворссон пришел к убеждению, что родиной подавляющего большинства сказок следует считать Египет. Он утверждает, что вся масса европейских сказок в основном происходит из Египта, остаются только неизвестными древние источники.

И тут появляется этот ботинок. И в голове у Хальворссона возникает мысль: не могли ли сандалии в ногах мумии и жертвенный ботинок средневекового христианства быть основой для возникновения сказки типа «Золушки»? Признаюсь, для меня здесь не существует никакого сходства, кроме наличии какой-то обуви, но ведь Хальворссон фольклорист, и он должен знать, что говорит. Сейчас он как раз стоит по пояс в раскопанной могиле и ищет ботинки.

Йеттмар и Карабинас рассматривают разложенную на коленях карту и пытаются выяснить, в каком месте находится тот определенный ортоцентр, который отмечают на картах для военных. Их задачу осложняет то обстоятельство, что вся местность – совершенно плоская, как лепешки, которые выпекают в этих краях. Самые высокие точки на ней в радиусе добрых несколько миль представляют верхушки чахлым пальм, растущих поблизости от нас.

Осима и Миддлтон, видимо, в компании со Стариком играют в шахматы, спрятавшись в одну из палаток. Коптское кладбище интересует их не больше, чем посредственный кинофильм.

Я встаю, подхожу к вездеходу и похлопываю его по боку. Моя нежность адресована не столько автомобилю, сколько Апису и Анубису, а также маленькому керамическому саркофагу, которые, тщательно запакованные, покоятся в автомобиле. В духе принятого на нашем последнем совещании решения мы, несмотря на таможню и возможный провал, все-таки провезли их контрабандой назад и, согласно плану, потом сделаем вид, что нашли их только теперь.

Я вздрагиваю от громкого вопля Хальворссона, который несется между могил, размахивая еще одним ботинком. Господи, только бы он меня не нашел! Самое умное для меня сейчас – уйти в подполье! 28 мая.

Уже несколько дней мы блуждаем по кустарникам и все еще не нашли туда входа. Может быть, военные одурачили нас? Но откуда же тогда взялись Анубис и Апис?

А сегодня уже ровно неделя, как мы уехали из Абдаллах-Бахари. Студенты под руководством Миддлтона и Селии продолжают свои спасательные работы, а мы, во всяком случае, по официальной версии, производим замеры пирамид и местности.

До сих пор все шло точно по плану. Когда мы среди кустарников разбили палатки, недостатка в посетителях не было. Хотя местность на первый взгляд казалась вымершей, через полчаса вокруг нас собралась толпа, как на футбольном матче среднего масштаба. Дети, собаки, козы и даже несколько верблюдов.

Мы же вели себя так, как принято в таких случаях.

Бакшиша не давали и разыгрывали ворчливых чиновников. И спустя несколько часов наши посетители стали потихоньку рассеиваться, а к вечеру и самых стойких след простыл. Мы их больше ни разу не видели, может быть, они вовсе убрались из этой местности.

Намного больше хлопот доставляют нам бродячие собаки, которые носятся по кустарникам целыми сворами, и у меня такое впечатление, что если бы они были достаточно голодны, то без малейших церемоний вцепились бы нам в глотку. Поэтому неразумно отрываться от остальных, не имея в руках какого-нибудь твердого предмета.

На третий день наших исследований явилась и полиция. Они попросили наши документы, долго их изучали, потом кивнули: можем оставаться, если хотим, только непонятно, за каким дьяволом.

Осиме удалось отвадить их раз и навсегда. На своем английском с шипящим японским акцентом он обрушил на них все свои познания в строительстве пирамид, что они смогли вынести не более получаса. Затем бегом ретировались к своим автомобилям, даже не оглянувшись.

Но главная беда в том, что мы здесь уже неделю, а спуска в подземелье нет и следа. А ведь я совершенно точно узнал те холмики и большие заросли кустарника, которые нарисовал на бумаге веснушчатый военный. Все напрасно, спуска нигде не было…

Утром восьмого дня мы забеспокоились всерьез. Что, если мы стали жертвами какого-то розыгрыша, или, что немногим лучше, просто не найдем спуска? Даром пропадет целый год напряженной работы!

В это утро мы уже не решались смотреть друг другу в глаза. Папа Малькольм нервно курил сигару и без конца смачивал в ведре платок, который клал себе на голову под тропический шлем. Я в который раз разглядывал набросок рыжего военного, хотя каждая карандашная линия так врезалась мне в сетчатку, будто я с ней родился. Над головой у нас ослепительно сияло солнце, и ночная прохлада как раз собиралась уступить место самой большой жаре, какая только бывает в этих местах.

Йеттмар и Карабинас занимались тем, что устанавливали привезенные с собой из деревни измерительные инструменты, чтобы, если, не дай бог, занесет посетителей, мы смогли объяснить свои действия.

Осима вылез из палатки, послонялся вокруг, потом взвалил на плечи инструмент, предназначенный для выявления скрытых под землей пустот. И хотя по уверению специалистов фирмы-изготовителя этот инструмент должен реагировать даже на сусличью норку, за всю неделю стрелка отклонилась, кажется, всего один-единственный раз; но и тогда напрасно копали мы на протяжении нескольких часов – не обнаружили даже той самой сусличьей норки.

Я, пожалуй, вздремнул в тени палатки, потому что встрепенулся от того, что Осима с яростным бормотанием сорвал с плеча инструмент и с раздражением швырнул его на песок. Сквозь приоткрытые веки я увидел, как он схватил железный прут, метра полтора длиной, и исчез вместе с ним за кустами.

Когда я очнулся во второй раз, причиной моего пробуждения снова был Осима. Он продрался сквозь кустарник прямиком к моей палатке и бросил прут на песок с такой силой, что подскочившая железяка задребезжала, ударившись о металлические колышки палатки.

– В чем дело? – подхватился я на ноги, пытаясь собрать разлетевшиеся бумаги.

Осима стоял надо мной, широко расставив ноги, как какой-нибудь языческий символ победы, и я видел, как лицо дергается от возбуждения.

• Предыдущая
• 41/97
• Следующая