Петербург - Белый Андрей - Страница 23
- Предыдущая
- 23/126
- Следующая
– «Да что вы…»
Кстати об узелке: если бы Николай Аполлонович повнимательнее бы отнесся к словам своего посетителя быть бережнее с узелком, то, вероятно, он понял бы, что безобиднейший в его мнении узелок был не так безобиден, но он, повторяю, был занят портретом; занят настолько, что нить слов незнакомца потерялась в его голове. И теперь, поймавши слова, он едва понимал их. В спину же его все еще барабанила трескучая фистула:
– «Трудно жить, Николай Аполлонович, выключенным, как я, в торичеллиевой пустоте…» [111]
– «Торичеллиевой?» – удивился, не поворачивая спины, Николай Аполлонович, ничего не расслышавший.
– «Вот именно – торичеллиевой, и это, заметьте, во имя общественности; общественность, общество – а какое, позвольте спросить, общество я вижу? Общество некой, вам неизвестной особы, общество моего домового дворника, Матвея Моржова, да общество серых мокриц: бррр… у меня на чердаке развелись мокрицы… А? как вам это понравится, Николай Аполлонович?»
– «Да, знаете…»
– «Общее дело! Да оно давным-давно для меня превратилось в личное дело, не позволяющее мне видаться с другими: общее дело-то ведь и выключило меня из списка живых».
Незнакомец с черными усиками, по-видимому, совершенно случайно попал на свою любимую тему; и, попав совершенно случайно на свою любимую тему, незнакомец с черными усиками позабыл о цели прихода, позабыл, вероятно, он и свой мокренький узелочек, даже позабыл количество истребляемых папирос, умноживших зловоние; как и все к молчанию насильственно принужденные и от природы болтливые люди, он испытывал иногда невыразимую потребность сообщить кому бы то ни было мысленный свой итог: другу, недругу, дворнику, городовому, ребенку, даже… парикмахерской кукле, выставленной в окне. По ночам иногда незнакомец сам с собой разговаривал. В обстановке роскошной, пестрой приемной эта потребность поговорить вдруг неодолимо проснулась, как своего рода запой после месячного воздержания от водки.
– «Я – без шутки: какая там шутка; в этой шутке ведь я проживаю два с лишком года; это вам позволительно шутить, вам, включенному во всякое общество; а мое общество – общество клопов и мокриц. Я – я. Слышите ли вы меня?»
– «Разумеется слышу».
Николай Аполлонович теперь действительно слушал.
– «Я – я: а мне говорят, будто я – не я, а какие-то «мы». Но позвольте – почему это? А вот память расстроилась: плохой знак, плохой знак, указывающий на начало какого-то мозгового расстройства», – незнакомец с черными усиками зашагал из угла в угол, – «знаете, одиночество убивает меня. И подчас даже сердишься: общее дело, социальное равенство, а…»
Тут незнакомец вдруг прервал свою речь, потому что Николай Аполлонович, задвинувший стол, повернулся теперь к незнакомцу и, увидев что этот последний шагает уже по его кабинетику, соря пеплом на стол, на атласное красное домино; и, увидев все то, Николай Аполлонович вследствие какой-то уму непостижной причины густо так покраснел и бросился убирать домино; этим только он способствовал перемене поля внимания в мозгу незнакомца:
– «Какое прекрасное домино, Николай Аполлонович».
Николай Аполлонович бросился к домино, как будто его он хотел прикрыть пестрым халатом, но опоздал: ярко-шуршащий шелк незнакомец пощупал рукою:
– «Прекрасный шелк… Верно дорого стоит: вы, вероятно, посещаете, Николай Аполлонович, маскарады…»
Но Николай Аполлонович покраснел еще пуще:
– «Да, так себе…»
Почти вырвал он домино и пошел его упрятывать в шкаф, точно уличенный в преступности; точно пойманный вор, суетливо запрятал он домино; точно пойманный вор, пробежал обратно за масочкой; спрятавши все, он теперь успокоился, тяжело дыша и подозрительно поглядывая на незнакомца; но незнакомец, признаться, уже забыл домино и теперь вернулся к своей излюбленной теме, все время продолжая расхаживать и посаривать пеплом.
– «Ха, ха, ха!» – трещал незнакомец и быстро закуривал на ходу папироску. – «Вас удивляет, как я могу доселе быть деятелем небезызвестных движений, освободительных для одних и весьма стеснительных для других, ну, хотя бы для вашего батюшки? Я и сам удивляюсь; это все ерунда, что я действую до последней поры по строго выработанной программе: это ведь – слушайте: я действую по своему усмотрению; но что прикажете делать, мое усмотрение всякий раз проводит в их деятельности только новую колею; собственно говоря, не я в партии, во мне партия… Это вас удивляет?»
– «Да, признаться: это меня удивляет; и признаться, я бы вовсе не стал с вами действовать вместе». Николай Аполлонович начинал внимательней внимать речам незнакомца, становившимся все округленнее, все звучней.
– – «А ведь все-таки вы узелочек-то мой от меня взяли: вот мы, стало быть, действуем заодно».
– «Ну, это в счет не может идти; какое тут действие…»
– «Ну, конечно, конечно», – перебил его незнакомец, – «это я пошутил». И он помолчал, посмотрел ласково на Николая Аполлоновича и сказал на этот раз совершенно открыто:
– «Знаете, я давно хотел видеться с вами: поговорить по душам; я так мало с кем вижусь. Мне хотелось рассказать о себе. Я ведь – неуловимый не только для противников движения, но и для недостаточных доброжелателей оного. Так сказать, квинтэссенция революции, а вот странно: все-то вы знаете про методику социальных явлений, углубляетесь в диаграммы, в статистику, вероятно, знаете в совершенстве и Маркса; а вот я – я ничего не читал; вы не думайте: я начитан, и очень, только я не о том, не о цифрах статистики».
– «Так о чем же вы?… Нет, позвольте, позвольте: у меня в шкафчике есть коньяк – хотите?»
– «Не прочь…»
Николай Аполлонович полез в маленький шкафчик: скоро перед гостем показался граненый графинчик и две граненые рюмочки.
Николай Аполлонович во время беседы с гостями гостей потчевал коньяком.
Наливая гостю коньяк с величайшей рассеянностью (как и все Аблеуховы, был он рассеян), Николай Аполлонович все думал о том, что сейчас выгодно представлялся ему удобнейший случай отказаться вовсе от тогдашнего предложения; но когда он хотел словесно выразить свою мысль, он сконфузился: он из трусости не хотел пред лицом незнакомца выказать трусость; да и кроме того: он на радостях не хотел бременить себя щекотливейшим разговором, когда можно было отказаться и письменно.
– «Я читаю теперь Конан-Дойля, для отдыха» – трещал незнакомец, – «не сердитесь – это шутка, конечно. Впрочем, пусть и не шутка; ведь если признаться, круг моих чтений для вас будет так же все дик: я читаю историю гностицизма [112], Григория Нисского [113], Сирианина [114], Апокалипсис [115]. В этом, знаете, – моя привилегия; как-никак – я полковник движения, с полей деятельности переведенный (за заслуги) и в штаб-квартиру. Да, да, да: я – полковник. За выслугой лет, разумеется; а вот вы, Николай Аполлонович, со своею методикой и умом, вы – унтер: вы, во-первых, унтер потому, что вы теоретик; а насчет теории у генералов-то наших – плоховаты дела; ведь признайтесь-ка – плоховаты; и они – точь-в-точь архиереи, архиереи же из монахов; и молоденький академист, изучивший Гарнака [116], но прошедший мимо опытной школы, не побывавший у схимника [117], – для архиерея только досадный церковный придаток; вот и вы со всеми своими теориями – придаток; поверьте, досадный».
– «Да ведь в ваших словах слышу я народовольческий привкус».
– «Ну так что же? С народовольцами сила, не с марксистами же. Но простите, отвлекся я… я о чем? Да, о выслуге лет и о чтении. Так вот: оригинальность умственной моей пищи все от того же чудачества; я такой же революционный фанфарон, как любой фанфарон вояка с Георгием [118]: старому фанфарону, рубаке, все простят».
111
Торричеллиева пустота – безвоздушное пространство, образующееся над поверхностью жидкости в закрытом сверху сосуде. Это явление было объяснено в 1643 г. итальянским физиком Э. Торричелли (1608 – 1647).
112
Гностицизм – совокупность синкретических религиозно-философских систем, возникших в течение двух первых веков новой эры, в которых основные факты и учение христианства объединены с элементами языческих религий. Гностицизм явился формой связи новой христианской религии с мифологией и философией эллинизма. Наиболее изучены гностические системы Валентина и Василида. Из возможных «историй гностицизма», которые мог читать Белый и, следовательно, его герой, укажем на книги: Иванцов-Платонов А. М. Ереси и расколы первых веков христианства. – М., 1877; Harnack A. Geschichte der altchristlichen Literatur bis Eusebius. – Leipzig, 1893; Hingelfeld A. Die Ketzergeschichte der Urchristentums. Leipzig, 1884; de F aye E. Introductions a l'etude du gnosticisme au II et au III siиcle. – Paris, 1903.
113
Григорий Нисский (ок. 335 – ок. 394) – епископ каппадокийского города Нисса, «отец и учитель церкви», младший брат Василия Великого, один из наиболее значительных представителей философской мысли в христианском богословии своей эпохи. Философское мировоззрение Григория несет на себе следы воздействия пифагорейцев, Платона и неоплатоников. Григорию принадлежат догматические трактаты, аллегорические толкования библейских текстов, проповеди и письма. Белый считал, что «экстаз» в христианском сознании впервые появился у Григория Нисского (Белый Андрей. На перевале. II. Кризис мысли, с. 43); ср. замечание об «экстазных светах» Григория Нисского (Белый Андрей. Эпопея. – Эпопея, М.; Берлин, 1922, № 1, с. 11).
114
Сирианин – Исаак Сириянин, «отец церкви» VII в., автор поучений, содержащих анализ состояний праведности и греховности, а также способов христианского самосовершенствования. Белый упоминает о нем в одной из статей о Д. С. Мережковском («Арабески», с. 412). Касаясь событий своей жизни в 1901 г., Белый отмечал: «…перешел к чтению (…) отцов церкви; и главное – к учению творений Исаака Сириянина, оставлявших в душе моей сильнейшее впечатление» (Белый Андрей. Материал к биографии (интимный), предназначенный для изучения только после смерти автора (1923). – ЦГАЛИ, ф. S3, оп. 2, ед. хр. 3, л. 25).
115
Апокалипсис – «Откровение святого Иоанна Богослова», последняя книга новозаветного канона, заключающая в себе пророческое предсказание пришествия Христа для суда над миром и предстоящего царства божия. Идеи и образы Апокалипсиса занимали в жизни и творческих исканиях Белого большое место. Образ же революционера-террориста, изучающего Апокалипсис, мог быть навеян Белому реальными судьбами. Помимо упоминающихся в статье Л. К. Долгополова Б. Савинкова и Г. Гершуни, здесь может быть назван Николай Александрович Морозов (1854 – 1946), поэт и революционер-народник, член террористической группы «Свобода или смерть» и затем член Исполнительного комитета партии «Народная воля», находившийся с 1878 г. на нелегальном положении. С 1884 по 1905 г. Морозов томился в одиночном заключении в Шлиссельбургской крепости, где он занимался, в частности, изучением Апокалипсиса. В 1907 г вышла его книга «Откровение в грозе и буре. История возникновения Апокалипсиса». Белый приветствовал книгу «шлиссельбургского узника г. Морозова» рецензией, в которой писал: «…я спешу отдать дань моего глубокого уважения и подчас восхищения перед приемами г. Морозова, где поэтическое проникновение в природу спорит с удивительным остроумием; наконец, астрономический смысл „Откровения“, по-моему, вполне установлен» (Перевал, № 6, 1907, с. 56). Другая фигура, обращающая на себя внимание в этой связи, – Лев Александрович Тихомиров (1850 – 1923) – также член Исполнительного комитета «Народной воли»; был помилован Александром III, порвал с революционным движением (выпустив в 1888 г. книгу «Почему я перестал быть революционером») и превратился в крайнего реакционера и воинствующего монархиста; одно время был редактором официозных «Московских ведомостей». Тихомиров интересовался толкованиями Апокалипсиса, и на этой почве с ним познакомился Белый; встречам с Тихомировым он посвятил главу в мемуарах (см.: «Начало века», с. 138 – 145). Возможно также, что, создавая образ Дудкина, Белый учитывал и биографию Алексея Николаевича Тургенева (ум. в 1906 г.), отца его первой жены А. А. Тургеневой, который «жизнь кончает в кругу эсеров, сближается с террористами; и умирает за несколько дней до готовившегося его ареста» (Белый Андрей. Воспоминания, т. III, ч. 2. – ГПБ, ф. 60, ед. хр. 15, л. 150). Эти факты Белый узнал незадолго до начала работы над «Петербургом». Не исключено, что на создание образа Дудкина, в котором анархо-террористические черты объединены с настойчивым вниманием к религиозным проблемам, оказали влияние мысли Ф. Ницше, согласно которым христианство и анархизм равно направлены к уничтожению культуры и здоровых начал в человеке и поэтому «между христианином и анархистом можно установить полное равенство: их цель, их инстинкт сводится лишь к разрушению» (Нитче Фр. Антихрист. Перевод H. H. Полилова. – СПб., 1907. – С. 142).
116
Адольф Гарнак (1851 – 1930) – немецкий протестантский богослов, профессор Берлинского университета, глава церковно-исторической науки в Европе в конце XIX – начале XX в. Его труд «Сущность христианства» неоднократно издавался в России в 1900-е гг. Академист – слушатель духовной академии.
117
Схимник (схимонах) – монах, принявший схиму, т. е. высшую в православной церкви монашескую степень, требующую исполнения ряда суровых аскетических правил.
118
Георгий – орден св. Георгия, учрежденный Екатериной II для «награждения отличных военных подвигов и в поощрение в военном искусстве»; в 1807 г. были утверждены георгиевские кресты для нижних чинов; имел 4 степени.
- Предыдущая
- 23/126
- Следующая
