Видео Иисус - Эшбах Андреас - Страница 18

• Предыдущая
• 18/124
• Следующая

Для чего я здесь? И в то же мгновение, как он задал себе этот вопрос, он понял, что этот вопрос всё время был здесь, не заданный, но от этого не менее ощутимый, затеняющий собой всё, что он делал. Чувство, что он нужный человек на нужном месте, никак не хотело водворяться в нём, как ни старался ему внушить это динамичный мультимиллионер и как сам он ни силился убедить себя в этом, расхаживая по люксовому мобильному домику – люксовому хотя бы по сравнению с палатками, какими приходилось довольствоваться участникам раскопок. Почему именно он оказался здесь из всех тех людей, которых мог пригласить сюда такой человек, как Джон Каун? Почему он, незначительный писатель, – а, например, не целая команда учёных, историков, геологов, археологов, физиков, не толпа нобелиатов?

Всё только из-за необходимости сохранять тайну? Но это не может быть причиной. Целое стадо учёных вполне можно было обнести забором строжайшей секретности; проект создания атомной бомбы у американцев в конце Второй мировой войны доказал это. А может, все они ещё нагрянут сюда? Открытие этой ископаемой инструкции произошло всего два дня назад. Заполучить сюда высокопробного учёного не так легко и просто.

Петер Эйзенхардт вдруг почувствовал в голове, в своих мыслях характерный клик, хорошо знакомый ему по тем моментам, когда вещи вдруг отделялись от своих привычных, изначальных мест и располагались в новом, неожиданном порядке, по большей части более связном и совершенном.

Ведь Джон Каун вообще не ожидает от него, что он один ответит на все вопросы! Всё, что от него требуется – это сделать хорошее предположение, подсказать ход поисков. А ведь подсказкой может быть и список учёных, которых неплохо будет привлечь к решению этой щекотливой проблемы.

Тёплое, благодатное ощущение растеклось по его внутренностям. Это не от кофе, по крайней мере, не только от кофе. Это происходило оттого, что этот изменившийся взгляд на вещи был верным. А прежде всего оттого, что он почувствовал себя на своём месте. Может быть, он всё-таки именно тот человек, который и нужен Кауну. И как бы невероятно это ни звучало, Джон Каун понял это раньше него самого. Эйзенхард даже вспомнил, что вроде бы видел однажды по телевизору передачу про Кауна, и в той передаче речь шла о том, что у Кауна есть особенный талант подбирать сотрудников сообразно задаче и оптимально раскрывать их возможности.

– Кто я такой, чтобы спорить с телевидением? – пробормотал Эйзенхард и ощутил на губах вкус сарказма.

Да, он был нужный человек на нужном месте. Он стоял у начала. Его задача состояла в том, чтобы продумать эту чрезвычайно причудливую проблему по всем направлениям и выяснить, с какого края за неё лучше всего взяться. А этого никто не сделает лучше него. Ведь именно это он и делал всегда, прорабатывая концепцию нового романа. Единственное различие состояло в том, что он и проблему, к которой пристраивал своих персонажей, создавал сам, но после этого всё закручивалось вокруг её решения.

Интересная мысль. Может быть, из неё даже можно сконструировать новую теорию создания романов. Но он бы поостерёгся делать нечто подобное: ещё во время учёбы он обнаружил, что ничто так не подавляет творчество, как литературоведение во всех его формах.

Он снова воззрился на пустой лист. На коротенькие чёрточки в правом верхнем углу. Красная, чёрная, синяя, зелёная. Чёрная получилась кривоватой. Красная коротковатой. Невероятно, какое множество узоров можно обнаружить в четырёх цветных чёрточках, нанесённых рядом, если достаточно долго всматриваться в них!

Он снова со вздохом встал, отправился назад в кухню и выжал из автомата вторую чашку кофе. Подмешивая сахар и молоко, он растерянно осознал, что просто не в состоянии поверить в то, что путешествие во времени может осуществиться.

Это было странно. Он написал два романа, действие которых было основано на путешествиях во времени, и множество коротких рассказов, в которых герои отправлялись то в прошлое, то в будущее, то в параллельное время или оказывались в обратном потоке времени, – да он просто обязан был верить в возможность такого путешествия.

Однако ж он не верил. Вся его природа глубоко противилась этому. В рассказах – да, это было совсем другое дело. В рассказах и романах он мог совершать убийства, соблазнять красоток, выведывать государственные тайны и при этом храбро вступать в единоборство с целыми легионами противников, по большей части с победным результатом. В действительности он не смел и мухи обидеть, хотя эти мухи летом были в его квартире сущим мучением; тем не менее, он всегда старался выдворить их за окно живыми и невредимыми. В действительности он был верен своей жене и рад, что она выбрала когда-то его, а с другими женщинами он совершенно не умел обращаться. А самое смелое единоборство, сколько он себя помнил, состоялось у него, когда он дрожащими руками протягивал женщине-полицейской только что выставленную ею квитанцию о штрафе и доказывал, что часы в парковочном автомате дефектные. И в ответ на её дурацкое возражение, что, мол, нечего парковаться у испорченного автомата, он так разошёлся, так запальчиво себя повёл, что она в конце концов взяла эту квитанцию и порвала её.

Путешествие во времени. Что за глупости. Он взял чашку с кофе и отправился назад в конференц-зал, взял чёрный фломастер и размашисто написал в середине листа:

Потом обвёл эти слова кружочком, протянул от круга стрелку вправо вверх и написал у её острия: возможно?

Протянул от этого слова дальше ещё одну стрелку – и: спросить у Доминика! Как у всех научных фантастов, у него были научные консультанты – друзья, действительно сведущие в областях, которые были важны в его сюжетах. И Доминик был среди них непревзойдённый гений, всезнающий источник, способный дать обстоятельный ответ на любой вопрос, а в экстремальных случаях подсказать, кто в этой области достаточно осведомлён. Если существует научное доказательство невозможности путешествий во времени, то Доминик наверняка знает его. Он любит все те области науки, которые недоступны нормальному здоровому рассудку – квантовую физику, теорию относительности и всё такое.

Ещё одна стрелка протянулась на сей раз от центрального круга направо вниз: другие объяснения?

После этого он долго стоял неподвижно, грызя кончик фломастера. Он совершенно забыл, что снаружи ведутся раскопки, что вчера вечером он сам спускался в вырытую в земле яму и в этой яме видел древнюю льняную торбочку, а внутри неё такого же ископаемого вида пластиковый пакет. Эта действительность исчезла, стала совершенно несущественной, оказалась вытесненной абстрактными констелляциями, драматическими элементами, историческими блоками – и всё это кружилось в диком танце, складываясь во всё новые ходы и комбинации.

Есть целая категория детективных сюжетов, в которых разыгрывается одна и та же тема: кто-то убит в закрытом помещении, из которого никто не может сбежать. И в каждой из таких историй есть своё изощрённое объяснение тому, как произошло убийство, а убийца сумел ускользнуть. Причём прелесть рассказа составляет именно изощренность этого объяснения, его рафинированность. Примерно в таких категориях размышлял теперь Петер Эйзенхардт.

Если рассматривать всё под таким углом зрения, то эта история о двухтысячелетней видеокамере – дырявая, как дуршлаг. Единственный, кто якобы однозначно видел неповреждённым место находки, датируемое началом христианского летоисчисления, так это молодой человек, с которым Эйзенхардт ещё не познакомился. Ну, ещё профессор. У Кауна же нет никаких доказательств, что датировка правильная. Поэтому он отправил пробы в американскую лабораторию, чтобы там установили их возраст радиоуглеродным методом, который считается абсолютно неподкупным и достоверным.

Но допустим, что кто-то нашёл способ перехитрить радиоуглеродный метод. Эйзенхард рисовал свои стрелки, кренделя и вопросительные знаки и писал: Фальсификация? С-14?

• Предыдущая
• 18/124
• Следующая