Укусы рассвета - Бенаквиста Тонино - Страница 26

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая

Думай, что ты живой мертвец, Антуан! Просто живой мертвец. Который больше ничего не ощущает. Который ждет прихода ночи. Чтобы отомстить за себя. Вот теперь я точно знаю, почему они мстят живым.

Думай, что ты живой мертвец.

Нет, не могу. Мерзкое ощущение горячей мочи в ухе стало нестерпимым. Мне пришлось разжать руки, чтобы отряхнуться и прочистить ушной канал. И тогда я услышал грохот мотоциклов, которые дружно, как один, рванули с места. Я поневоле открыл глаза, когда чье-то колесо больно задело на ходу мою ногу. Сквозь струйки, стекавшие с волос, я увидел вокруг себя зловещий черный хоровод машин. Безжалостная свора, загнав свою жертву, потешалась, кружа вокруг меня и успевая на ходу осыпать пинками, от которых почти невозможно было увернуться. Напоминает матч поло — сразу видно, что они знают правила игры. Не касаться ногой земли, вопить на индейский манер, подгоняя лошадь, бросаться на мяч так, словно хочешь его расплющить, и лупить по нему руками и ногами, передавая товарищам по команде. Правда, этот мяч промок насквозь, но ему поневоле приходится играть свою роль, если он не хочет, чтобы его раздавили вчистую.

Да, они славно позабавились.

Только живой мертвец способен вынести такое.

Мне чудилось, что это мстят не люди, а мотоциклы. Как будто они знали о жестокой пытке, которой я подверг их сородича. Напасть на один мотоцикл — значит оскорбить все это стальное племя. Мне вспомнились жуткие картины агонии «харлея»: развороченный обезображенный металл, превращенный в кучу горелого праха. Вот они и заставили меня поплясать, размазывая по стенке, швыряя друг другу как мячик, а потом команда-победительница взревела «ура». И моторы смолкли.

Я едва переводил дух, захлебываясь рыданиями. Втянув воздух, я ощутил собственную вонь, и это добило меня вконец, я заскулил, завыл, распластавшись на земле.

Подошел Фред. Пеший.

— Кобра против белки. Ничего работка? Я вытер нос рукавом.

— Я мертвец. Я прихожу из царства мертвых, чтобы мучить живых. И скоро вы станете одним из наших, — выговорил я между двумя всхлипами.

После изумленной паузы они взорвались хохотом. За это время я успел вытереть с лица слезы и струйки мочи.

— Что Жан-Луи потребовал за мою шкуру?

— Тебе оно надо? Зачем?

— Хочу знать, чего я стою.

— Ну, если тебе это доставит удовольствие… Твой гребаный фотограф слышал, что Дидье и Жо-жо, вон те, справа, работают как roadies на всех концертах в Парк де Пренс. Тебе известно, кто такие roadies?

— Roadies? Погоди-ка… это не те парни, которые таскают с места на место усилители, а в промежутках кемарят за сценой и хлещут «Кп», открывая банки зубами?

— Ты так говоришь, потому что шибко искренний или потому что хочешь схлопотать по морде?

— Я говорю так потому, что сам на это не способен. Нам с другом однажды предложили такую работенку, мы попробовали поднять гитару, надорвали себе спину, и вдобавок нам ни хрена не заплатили.

Окружающие ржут как кони, им и невдомек, что это чистая правда.

— Ему во что бы то ни стало нужно щелкнуть Мадонну в гримерке, совсем одну, до и после концерта. И во всем Париже одни только эти ребята могут провести его за кулисы. Я обещал ему это устроить. И в лепешку разобьюсь, но сдержу слово. Уговор дороже денег. Вот она — твоя цена.

Все ясно. Жан-Луи мог бы меня продать и за обезьяну Майкла Джексона, не то что за Мадонну.

— Мне-то самому плевать на тебя, я человек мирный, даже на халявщиков зла не держу, все равно вас всех не передавишь. Но какого хрена ты явился в мой бар с чучелом да еще пробил мне башку?

— Не знаю, что сказать…

— Ну и молчи, черт с тобой… мы свое отработали, больше тебя не тронем. Хватит, порезвились. Теперь дело за Жераром.

Я спросил себя, уж не собирается ли он пожать мне руку в знак примирения.

Теперь дело за Жераром.

Постепенно до меня дошло, что скорпион — благородное создание. Потому-то он предпочитает самоубийство. Это вам не таракан какой-нибудь. Таракан обладает прискорбным свойством цепляться за жизнь. Он может протянуть года четыре, если не попадет под чей-либо безжалостный каблук. Я безуспешно попытался вспомнить название крылатого насекомого, чей век длится всего одну ночь.

В ожидании Жерара я сказал им, что он не станет кончать меня здесь, в этом мерзком бараке; если он еще не расстался с мыслью убить меня, то сделает это на публике, голыми руками, да еще заручится какими-нибудь смягчающими обстоятельствами и надежными свидетелями, а не парнями из мотоклуба — Жерар не дурак, он рисковать не станет, он заранее все обдумал, чтобы разыграть непредумышленное убийство в состоянии аффекта. Я выложил им все это, всхлипывая и запинаясь, но в душе был по-прежнему глубоко убежден, что Жерар блефовал, просто хотел выпендриться перед дружками. Я выложил им все это, чтобы включиться в его игру, понять логику безумца.

Они выслушали мою аргументацию. Спокойно и бесстрастно. Фред заявил, что два дня назад это еще было правдой. Но после гибели своего «харлея» Жерар начисто забыл о карьере убийцы, отложив свой план на будущее, — для этого ему сгодится первый встречный. А сейчас он просто раздавлен потерей своего железного коня. И не желает ничего обдумывать заранее. Да он и думать-то разучился, наш Жерар. Ему жизнь не мила. Еще бы — снести от меня такое унижение, такой стыд и позор, а потом и гибель своего кумира, уничтоженного прямо на его глазах…

— Теперь он обойдется 38-м калибром, хлоп — и готово, ты даже и моргнуть не успеешь.

Нет, нет! Пока он не пришел, пока я не увижу его глаза, пока не услышу его голос, я все равно не поверю во все эти россказни.

— Жерар — он ведь под защитой, усек? И не только под нашей. Жерара трогать опасно…

С этими словами один из них, проходя мимо меня, чиркает рукой по горлу, от уха до уха.

Мы ждали долго. Молча.

— Три часа… а он обещал подскочить минут через десять.

— Да, тут что-то не так. Я сам говорил с ним по телефону, он прямо завопил от восторга, когда я сказал, что парень у нас. Орал, что готов прикатить даже на «японке», чем подарить ему лишние пятнадцать минут жизни.

Фред велит одному из своих съездить узнать, в чем дело, и обращается ко мне.

— Ничего, не переживай, это только отсрочка. Дыши пока, хохми, думай о приятном, спой чего-нибудь.

Нет, нет! Пока я не прочту в его глазах жажды убийства, я не смогу в это поверить.

Ворота ангара приоткрываются, пропуская внутрь черную полоску ночи, мотоцикл трогается с места, готовый выехать наружу. Яростный прерывистый рев акселератора.

И вдруг мертвая тишина. Мотор умолк.

— Ну, какого хрена, Эрик? — орет Фред.

Друг Эрик не отвечает. Я вижу, как он медленно сходит с мотоцикла там, за воротами, и наклоняется к порогу ангара. Фред начинает нервничать, остальные тоже. Эрик садится наземь и обхватывает голову руками. Вся банда разом кидается вперед, держась кучно, словно боится нападения. Я робко плетусь сзади, метрах в десяти. Они стоят кружком, двое из них изумленно вскрикнули, третий зажал руками рот, удерживая рвотный позыв. Я не сразу увидел, что там, в центре, мне пришлось несколько раз обойти их тесный крут, чтобы пробиться внутрь; меня толкал туда острый интерес, куда более острый, чем у остальных. Наконец я тронул за плечо одного из них; он глянул на меня с ужасом, как на Антихриста, растолкал остальных и попятился, давая мне пройти.

На земле лежало что-то отдаленно похожее на человека. Тело, на котором не осталось живого места. Сплошные дыры. В дырах виднелись кости. И разорванные сухожилия. И кровь, кровавое месиво от шеи до колен. Странная поза: руки вскинуты к голове, как у мальчишки, которого бьют. Но признать его легко: те, кто это сделал, оставили лицо нетронутым.

Щеки вздулись, вот-вот лопнут, изо рта торчит рукоятка пистолета. Наверняка того самого, который он заготовил для меня. Ствол засунут прямо в горло.

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая