Ночь Святого Распятия - Эксбрайя Шарль - Страница 22

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая

Послушайся мы Алонсо, наверное, закупили бы целые горы провизии. Ему хотелось все купить, всего попробовать. У Хуана чуть живот не заболел от смеха. Лишь совместными усилиями нам удалось заставить Муакила ограничиться гамбас, адьбондигас, альса чофас релленас, эмпанадильяс и манос де тернера гвисадас[61]. Хуан нес сыр, карне де мербрильо и бискочо боррачо, а я с трудом удерживал множество бутылок хереса, мускателя и «Сан Садурни де нойя», навьюченных на меня Алонсо.

Войдя в дом, Мария дель Дульсе Номбре остолбенела, пораженная обилием разложенных на столе яств. Алонсо попросил у нас с Хуаном разрешения поцеловать девушку от себя и от имени Рут, которая в скором времени станет ей сестрой. Пока Мария и ее брат накрывали на стол и подогревали готовые блюда, друг отвел меня в сторонку и шепнул, что еще в жизни не видывал такой красивой девушки, как моя невеста. Стараясь скрыть волнение, я попросил его не повторять такой же злой шутки, как в те времена, когда я ухаживал за Рут. Алонсо со смехом возразил, мол, теперь мне больше нечего опасаться — его жизнь в достаточной мере занята Рут и «сеньором» Хосе, и добавил, что, коли так пойдет и дальше, мы, похоже, создадим в ФБР настоящую испанскую колонию, а Клифу Андерсону придется учить язык, коли он захочет выведать наши секреты.

Еще до ужина Мария рассказала, что донья Хосефа сообщила ей важную новость. Сеньор Персель выяснил, что Оберхнер — просто самозванец, мелкий жулик, задумавший, по всей видимости, сорвать приличные комиссионные за фиктивную сделку и скрыться с добычей. Не желая иметь дело с полицией, дон Альфонсо просто выставил наглого тевтона за дверь. Супруги благодарили меня за то, что я открыл им глаза, и приглашали прийти обедать или ужинать в любое удобное для меня время. Из всего сказанного я заключил, что, вероятно, Карл Оберхнер не питает ко мне особо теплых чувств (если, конечно, понял, что удар исходит от меня), но, в конце концов, при моем тогдашнем положении одним врагом больше, одним — меньше — не имело значения.

Мария пробыла с нами очень недолго и все это время расспрашивала Алонсо о Рут, о «сеньоре» Хосе, просила показать фотографии малыша. Но, главное, брат с сестрой хотели побольше узнать о Вашингтоне, городе, где им скоро предстояло жить. Потом девушка отправилась в церковь Сан-Хуан, а мы еще долго сидели за столом, запивая ромовую бабу мускателем. Всех троих охватило безудержное веселье, и я настолько воспарил к облакам, что готов был признать: да, кое в чем (правда, я не сумел бы объяснить, в чем именно) Вашингтон может сравниться с Севильей. Но самое занятное — что Алонсо со мной соглашался. Короче, нам так хотелось видеть все в розовом свете, что, пожалуй, никто не стал бы оспаривать возможность отправиться в свадебное путешествие на Луну, хотя мы с коллегой отлично знали, что все уважающие себя граждане Соединенных Штатов в таких случаях непременно едут любоваться Ниагарским водопадом.

Лишь около часу ночи мы наконец стали прощаться. Спускаясь по лестнице, все трое пели, а Хуан, сначала решивший проводить нас до крыльца, не пожелал возвращаться домой. Малыш дошел с нами до «Сесил-Ориента» и там предложил пропустить по последней рюмочке «У Паскуале». Я был настолько взбудоражен, что не надеялся сразу заснуть, и охотно согласился. Но Алонсо уже спал на ходу, и мы оставили его в гостинице. По правде говоря, дело не ограничилось «рюмочкой», и, когда я в свою очередь поднялся из-за стола, оставив Хуана дремать, опустив голову на скрещенные руки, в мозгу у меня изрядно шумело. Поднимаясь по улице Сарагосы, я вдруг заметил, что следом тихонько едет машина. Опьянение как рукой сняло. Неужто подручные Лажолета, как в каком-нибудь гангстерском фильме, изрешетят меня прямо посреди улицы? В полной панике я стал искать глазами возможное укрытие, но по ночам в Севилье, как и везде в Испании, двери крепко заперты, а ни единого серено[62] я поблизости не заметил. Машина поравнялась со мной, и я уже в полном отчаянии хотел броситься на землю, как вдруг автомобиль замер и меня окликнули по имени:

— Сеньор Моралес?

Я обернулся и узнал инспектора Лусеро. Приоткрыв дверцу, полицейский сделал мне знак подойти поближе.

— Сеньор Моралес, комиссар Фернандес очень хотел бы увидеться с вами.

— Так поздно?

— Вы прекрасно знаете, сеньор, что в Испании, и особенно в Андалусии, предпочитают работать по ночам.

— Вероятно, я еще не вполне акклиматизировался, но, честно говоря, мне бы очень хотелось сейчас лечь… Будьте любезны, передайте комиссару Фернандесу мои извинения и скажите, что…

— Боюсь, это невозможно, сеньор, — мягко перебил меня Лусеро. — Мой шеф ждет вас уже много часов… Он не хотел портить вам вечер, но ведь нельзя же, чтобы его ожидание оказалось напрасным?

Несмотря на безукоризненную любезность полицейского, я догадывался, что он получил строгий приказ и ни в коем случае не позволит мне добраться до «Сесил-Ориента», минуя Фернандеса. Смирившись с неизбежным, я пожал плечами.

— Ладно.

— Благодарю, сеньор, я не сомневался, что вы поймете меня правильно.

Фернандес сидел в кресле, но заострившиеся черты лица выдавали бесконечную усталость. В кабинете тошнотворно пахло остывшим табаком. Лусеро вышел, и комиссар предложил мне сесть. Сначала он молча смотрел на меня, не говоря ни слова.

— Я уже предупредил вас, сеньор Моралес, что ожидаю первого же повода отправить вас на границу. К сожалению, вам не придется провести здесь Святую неделю… Завтра вы сядете в ночной скорый и поедете в Мадрид, а оттуда — в Ирун… Место закажут заранее, а Испании вам больше никогда не видать.

Я так удивился, что лишь с трудом выдавил из себя:

— Но… по… почему?

— Потому что я не могу позволить иностранцам приезжать к нам на праздник с револьвером в кармане!

И, повысив голос, полицейский добавил:

— Полагаю, вы не из особой преданности Макарене или Иисусу Всемогущему раздобыли пистолет системы «люгер», зарегистрированный под номером тридцать две тысячи восемьсот тридцать четыре?

Опять меня обвели вокруг пальца!

— Но как вы…

— …оказался в курсе? Очень просто — получил анонимный звонок. Однако, судя по выражению вашего лица, это не было розыгрышем? Ну, сеньор Моралес, отдайте мне оружие!

Я протянул пистолет. Фернандес внимательно осмотрел его и даже понюхал дуло.

— Американская контрабанда… А где запасной магазин?

Я молча отдал все три. Комиссар присвистнул от удивления. Хотя, очень возможно, не слишком искреннего.

— Три магазина? Вы что же, решили учинить тут настоящую бойню?

Фернандес встал, подошел ко мне и, нагнувшись к самому лицу, проговорил:

— В последний раз спрашиваю, сеньор Моралес: кто вы такой?

Он подождал ответа, но я упорно молчал. Полицейский снова выпрямился.

— Как вам угодно… я мог бы содрать с вас очень внушительный штраф, но предпочитаю просто выслать из страны…

Я чувствовал, что комиссар принял окончательное решение и ничто не заставит его передумать, хотя… А в конце-то концов, чем я теперь рискую? Пусть сейчас Фернандес ненавидит меня всеми фибрами души, но, пожалуй, откровенность может сделать его очень ценным союзником. И я тяжело вздохнул, как человек, полностью осознающий поражение и готовый сдаться на милость победителя.

— Ладно, сеньор комиссар, ваша взяла…

Он подозрительно уставился на меня.

— И что это значит?

— Вы правильно угадали…

— То есть?

— Я действительно приехал в Севилью из-за наркотиков…

Он ударил меня так неожиданно, что я не успел среагировать. Меж тем сеньор Фернандес явно не пожалел сил и сразу же разбил мне скулу, а я отлетел вместе с креслом и больно стукнулся о шкаф-картотеку у противоположной стены. Ну и удар! Пока я тряс головой, пытаясь сообразить, что на него нашло, и вытирал ребром ладони стекавшую по подбородку кровь, полицейский сквозь зубы прошипел:

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая