Семейный позор - Эксбрайя Шарль - Страница 35
- Предыдущая
- 35/37
- Следующая
— Эй, Дьедоннэ, может, перекусим?
— Если хочешь…
— Я проголодался как волк!
Элуа достал пакет с едой, приготовленный его другом, разложил припасы на скамье и протянул Адолю колбасу. Тот покачал головой.
— Я совсем не хочу есть… только пить…
— Так ты серьезно болен, Дьедоннэ?
— Эта проклятая рука…
— Тебе бы надо сходить к врачу.
Пока Адоль утолял мучившую его жажду, Элуа спокойно жевал с видом человека, для которого всякая трапеза — священный ритуал, не терпящий никакой спешки.
— Слушай, Дьедоннэ, а тебе не интересно знать, зачем я пошел с тобой сегодня?
— Зачем?
— Чтобы поговорить!
— А-а-а…
— Вчера вечером Селестина наговорила мне кучу престранных вещей…
И Великий Маспи подробно изложил приятелю мнение своей супруги об их общих заблуждениях.
— Селестина не шибко, умна, — заключил он, — но здравого смысла у нее не отнять… Как, по-твоему, она права, Дьедоннэ, и мы с самого начала здорово промахнулись? Эй, Дьедоннэ, я с тобой разговариваю!
Адоль с видимым трудом вернулся к действительности.
— Я… прости… пожалуйста… но… но…
Элуа сразу встревожился.
— Да что с тобой, Дьедоннэ? Надеюсь, ты не хлопнешься в обморок?
— Ка… кажется, да…
Элуа едва успел перескочить через разделявшую их скамью и подхватить Адоля на руки.
— Господи Боже! Невероятно, чтобы ревматизм причинял такие муки!
Он похлопал приятеля по щекам.
— Эй, Адоль, встряхнись! Сейчас мы вернемся, и ты ляжешь в постель… а я сбегаю за врачом… если тебе совсем худо, он сделает какой-нибудь укол…
И тут он заметил струйку крови, стекавшую по тыльной стороне руки Дьедоннэ, оставляя за собой черно-красный след. Маспи на мгновение остолбенел, потом, перевернув по-прежнему бесчувственного Дьедоннэ, снял с него пиджак. Резким движением он оторвал рукав рубашки и при виде грязной повязки, стягивающей руку Адоля, в ужасе замер.
— Хорошенький ревматизм…
Маспи размотал бинт, и его чуть не стошнило. От раны исходил такой тяжкий дух, что ошибиться было невозможно: уже началась гангрена… За долгую жизнь Маспи не раз видел тех, кто побывал в перестрелке, и отлично знал, как выглядят пулевые ранения… Итак, Адолю прострелили руку… Элуа вернулся на свою скамейку и, наблюдая за раненым, мало-помалу прозревал чудовищную истину. Дьедоннэ… бедняга Дьедоннэ, с которым давно никто не считался… его лишь жалели… Дьедоннэ, вечно сидевший под каблуком у жены… Весь привычный Маспи мир вдруг разлетелся вдребезги. Как будто вместе с повязкой на руке старого друга он сорвал покрывало, с давних пор скрывавшее от него правду… Селестина была права… а вместе с ней — и Бруно… и Фелиси… Адоль заставил его сделать два одинаково тяжких открытия: во-первых, он, Великий Маспи, загубил собственную жизнь, а во-вторых, его лучший друг оказался последним мерзавцем. И Элуа даже не знал, за что больше сердиться на Дьедоннэ.
Жгучее полуденное солнце привело Адоля в чувство. Сообразив, что произошло, он инстинктивно прикрыл рану рукой, словно еще надеялся спрятать ее от Элуа.
— Брось, Дьедоннэ… нет смысла…
Постанывая и отдуваясь, муж Перрин с трудом взгромоздился на скамейку. Смотреть в глаза Маспи он не осмеливался.
— Странный ревматизм, а?
— Это… это несчастный случай…
— Ага, я и так уже догадался, что не ты сам влепил себе в лапу пулю развлечения ради! Так кто это сделал, Дьедоннэ?
— Не знаю…
— Еще как знаешь! Да и я могу назвать тебе имя: Бруно Маспи! И он стрелял уже почти в отключке, в тот день, когда ты, сволочь этакая, пытался его убить! Да-да, ты хотел прикончить моего сына, подлец!
Понимая, что отнекиваться бесполезно, Адоль совсем сник.
— Мне пришлось…
— Потому что ты убил Дораду?
— Да.
— Боялся, как бы она не заговорила?
— Да.
— И по этой же причине пырнул ножом Пишранда?
— Да.
— Просто не верится… ты — и вдруг все эти убийства…
— Я не виноват… так получилось…
— Выкладывай!
— Перрин послала меня встречать один из наших баркасов. Он возвращался из Генуи… Капитан честно сказал, что взял на борт пассажира… и его, похоже, разыскивает итальянская полиция… Я пришел в бешенство, потому как всегда был против таких перевозок — от них одни неприятности… Ну а потом я пошел домой… Вдруг вижу, на Монтэ-дэз-Аккуль какой-то парень стоит, прислонившись к стене и, видать, едва держится на ногах. Ты ведь меня знаешь, Элуа? Я слишком жалостлив… Ну и подошел. Оказалось, итальянец. Он спросил меня, не знаю ли я Богача Фонтана. Представляешь, как мне стало любопытно? Короче, через несколько минут я уже понял, что передо мной мой подпольный пассажир, и назвался Фонтаном. Я отвел парня к себе, вернее, в маленькую контору за домом — там раньше была прачечная… и там… о Господи!.. макарони снял пояс и сунул мне под нос такую кучу драгоценностей, что я чуть не ослеп от их блеска! Целое состояние… Элуа, целое состояние… около миллиона франков… И я мог бы начать жизнь заново…
— С Эммой Сигулес?
— Да… у нас с Перрин уже давно ничего нет… Я знал, что Пэмпренетта вот-вот выйдет замуж и уйдет из дому… и сказал себе, что в Америке смог бы стать человеком, а не прозябать, как тут, в Марселе… Потом я отвел Ланчано на липовый склад товаров — якобы спрятать от полиции… Там я его и убил, а труп бросил в воду… Ну а драгоценности припрятал…
— Где?
— Да там же, в бывшей прачечной, в старом котле… Наутро я все объяснил Эмме… Но этой дуре непременно понадобилось лезть на глаза Пишранду… Поняв, что за ней следят, Дорада предупредила меня… Остальное ты знаешь… Когда я избавился от Пишранда, девчонка струсила. Я понял, что она меня выдаст… Вот и пришлось убить… хотя я очень любил Дораду…
— А Бруно?
— Он хотел отомстить за своего друга Пишранда… И я понимал, что рано или поздно парень до меня доберется — он ведь не из тех, кто бросает дело на полпути… Но я рад, что не убил Бруно, Элуа…
— Не по своей воле ты оставил его в живых, подонок!
Адоль поднял голову, и Великий Масли увидел залитое слезами лицо.
— Помоги мне выпутаться, Элуа… только ты один можешь…
— Послушай меня, Дьедоннэ: Перрин не заслужила мужа-убийцы, Пэмпренетта выходит замуж за Бруно, а я не хочу, чтобы в мою семью вошла дочь человека, запятнанного кровью…
— Так ты считаешь, я должен уйти?
— Да, ты уйдешь, Дьедоннэ.
— Куда?
— Это уж мое дело.
— С драгоценностями?
— Без.
— Ты хочешь меня ограбить?
— Нет, на этих побрякушках чересчур много крови, Дьедоннэ.
— Но на что же я тогда стану жить?
— Там, куда ты отправляешься, такие вопросы уже никого не волнуют.
— Я не понимаю…
Элуа подобрался, напряг все мускулы и нанес в подбородок Адолю самый сокрушительный удар из всех, что ему когда-либо приходилось раздавать в жизни. Дьедоннэ буквально взмыл над лодкой и без чувств плюхнулся в воду. Маспи наблюдал, как он камнем идет на дно, потом быстро включил мотор, чтобы, когда тело обреченного всплывет на поверхность, оказаться подальше отсюда.
Смертельно бледная Перрин, окаменев на стуле, слушала рассказ Маспи о гибели мужа.
— Он мне все выложил, бедняга… Имея столько покойников на совести, Дьедоннэ просто не мог больше жить… да еще эта рана на руке… там уже все начало гнить… Несчастный так быстро прыгнул за борт, что я даже шевельнуться не успел!
— И вы не пытались…
— Нет.
— А я-то считала вас его другом!
— То-то и оно, Перрин… Я вовсе не хотел, чтобы однажды утром Дьедоннэ повели на гильотину… И каким бы это стало бесчестием для вас… для Пэмпренетты… По-моему, я поступил правильно, Перрин…
— Я тоже так думаю, — немного поколебавшись, ответила она.
— Пусть все думают, что мы вернулись вместе, вы предложили нам перекусить… потом я пошел домой, а Дьедоннэ снова куда-то понесло… А в полицию заявите послезавтра.
- Предыдущая
- 35/37
- Следующая
