Баудолино - Эко Умберто - Страница 31

• Предыдущая
• 31/121
• Следующая

— …также алебастровых… — подхватил Борон, который до этих слов в полном молчании проникался парами зеленого меда.

— …подпустим алебастровых. Но самые последние ступени пусть будут: янтарь и пантерий глаз.

— Какой пантерий, в честь Пантеры, Христова родителя? — спросил Баудолино.

— Не говори чушь. Камень пантерий глаз, он есть у Плиния… Вернемся к зеркалу. Зеркало опирается на колонну. То есть погоди. На колонне стоит подножье, на которое опираются две колонны, а на них стоит подножье, на которое опираются четыре колонны, и их число паки удваивается, покуда на некоем серединном подножии не оказываются шестьдесят четыре колонны. На них стоит еще одно подножие, которое держит тридцать две колонны, которые поддерживают подножие, на котором шестнадцать колонн, и так они паки уполовиниваются, пока не кончается дело единственной колонной, и вот на нее-то и опирается зеркало.

— Слушай, — ответил на все это Рабби Соломон, — оно-то опирается на нее-то, но вся постройка рухнет немедленно и вместе с зеркалом.

— Ты помолчи, лживое отродье, душа Иуды. Ваш Иезекииль вообще описывает так, что не поймешь что он толкует. Но пусть только мастер из крещеных укажет вам на непонятицу, вы ему ответите, что Иезекииль слушал голоса и не обращал внимания на фигуры. А я, выходит, тебе обязан выдавать такие зеркала, которые держатся и не падают? Тогда я поставлю двенадцать тысяч оружных воинов на поддержку этого зеркала, всех вокруг нижнего столба, и это уже их дело — держать, чтоб постройка не грохнулась. Понятно?

— Понятно, не понятно, зеркало твое… — беззлобно проворчал Рабби Соломон.

Абдул с улыбкой выслушивал их беседу, глаза его вперивались в пустоту, и Баудолино понимал, что он мечтает в том зеркале увидеть хотя бы тень дальней принцессы.

— В течение следующих дней работа наша просто кипела. Поэт собирался уезжать, но хотел присутствовать при завершении, — подытожил для Никиты Баудолино. — Теперь, когда мы уже были на верном пути…

— На верном пути? Но ведь этот же ваш Пресвитер был, по-моему, гораздо невероятнее Волхвоцарей, переодетых кардиналами, и Шарлеманя среди ангельских когорт…

— Пресвитер стал гораздо вероятнее с тех пор как он написал императору Фридриху собственноручное письмо.

Решение написать письмо от Пресвитера Иоанна родилось под влиянием рассказа, который Рабби Соломон вывез из Испании, где слышал от арабов. Один мореход, Синдбад, живший при халифе Гаруне аль-Рашиде, однажды кораблекрушением был выброшен на остров в океане на линии равноденствия, где день и ночь всегда продолжаются по двенадцать часов. Синдбад рассказывает, что нашел на том острове множество индийцев. Значит, остров был поблизости от Индии. Индийцы привели его пред лицо князя Сарандиба. Этот князь передвигался всегда на троне, установленном на слоне, высотой две сажени, а по сторонам сдвоенными шеренгами маршировали его ленники и министры. Вел это шествие герольд с золотым копьем, за ним шел еще один с золотой булавой, увенчанной огромным изумрудом. Когда князь спускался с трона, чтобы пересесть на лошадь, за ним следовала тысяча всадников в шелках и парчовых одеждах. Еще один глашатай выступал перед строем, возвещая, что се грядет некий царь, обладатель такой короны, которой не обладал и Соломон. Князь соизволил принять Синдбада и задал ему много вопросов о царстве, из коего он прибыл к ним. В конце приема он попросил передать Гаруну аль-Рашиду послание, написанное на пергаменте ягнячьей кожи ультрамариновыми чернилами, где говорилось: «Я шлю тебе привет мира, я Сарандибский князь, передо мной стоит тысяча слонов и на дворце моем зубцы стен выложены из сокровищ. Обращаясь к тебе как к брату, просим передать нам ответ. И просим принять от нас скромный подарок». Скромным подарком была огромная чаша из яхонта, в середине усыпанная жемчугами. Этот дар и это послание еще сильнее прославили в сарацинском мире имя величайшего Гаруна аль-Рашида.

— Этот твой моряк не иначе как побывал в царстве Пресвитера Иоанна, — сказал на это Баудолино. — Просто на арабском языке имя его звучит несколько иначе. Но он солгал, утверждая, будто Пресвитер посылал дары и письма халифу, поскольку Иоанн — христианин, хотя и несторианского толка, и если уж собрался бы посылать письмо, то слал бы прямо императору Фридриху.

— Ну так давайте напишем это письмо императору Фридриху, — сказал Поэт.

Подыскивая материалы для устроения Пресвитерова царства, друзья познакомились с Гийотом. Это был молодой человек из шампанского семейства, он только что возвратился из путешествия по Бретани, в его душе еще роились рассказы о странствующих рыцарях, заклинаниях, феях и волшбе, которые обитатели тех земель обычно рассказывают друг другу холодными вечерами у жаркой печки. Стоило Баудолино коснуться в разговоре чудес Пресвитерова обиталища, тот завопил: — Конечно, мне в Бретани рассказали о таком, о похожем замке! И в нем оберегается Братина!

— А что ты знаешь о Братине? — спросил Борон, насторожившись, будто Гийот затронул его личное имущество.

— А ты-то что о ней знаешь? — отозвался Гийот, насторожившись не меньше.

— Однако, — сказал друзьям Баудолино, — похоже, эта Братина вам обоим небезразлична. Что же она такое? Если я правильно понимаю, слово «братина» означает какую-то кружку.

— Кружку, чашку… — снисходительно улыбнулся Борон. — Кубок, скорее. — Потом он решил все-таки выложить свой секрет. — Удивительно, однако, что вы об этом ничего не слыхали. Это самая наиценная реликвия крещеного мира, чаша, в которой Иисус освятил вино Тайной Вечери и куда Иосиф Аримафейский сцедил кровь из ребра Христа распятого. Есть традиция называть эту чашу святой Градалью, Граалью, или же Сангреалью (sang real — «царская кровь»), потому что, владея ею, рыцарь приобщается к семени избранничества, равно как и к семени Давида и к семени нашего Господа.

— Градаль, Грааль, Сангреаль, Бретань, так отчего же вы зовете ее Братиной? — спросил Поэт, внимательный ко всему, что можно было впоследствии доложить начальнакам.

— Не знаю, — ответил Гийот. — Это принято. Еще говорят: Гразаль, Граальц… Какое из названий выбрать? «Братина» означает просто «чаша». Хоть, впрочем, не доказано, что форма священносподвижнического предмета — чашевидная. Те, кто видел Братину, не помнят ее формы. Знают только, что она наделена исключительными качествами.

— А ее кто-то видел? Кто? — спросил Поэт.

— Ну, конечно, те братья-рыцари, которые охраняли ее в Броселианде. Но и о них не дошло прямых свидетельств. Я знаком был только с теми, кто рассказывал о них…

— Лучше бы о Братине поменьше рассказывали, да побольше узнавали, — сказал Борон. — Этот парень только что побывал в Бретани, слышал далекий звон, и вот он уже косится на меня, как будто я украл у него что-то. То, чего у него нет. И не один он такой. Все судачат о Братине. Каждый думает, что именно ему повезет этой Братиной завладеть. А я провел в Бретани, и даже на тех островах, что от Бретани лежат через море, провел целых пять лет… и ни о чем не судачил, а только искал усердно…

— И нашел? — спросил Гийот.

— Не нашел. Надо искать не саму Братину, а тех братьев-рыцарей, которые о ней знают. Я скитался, я спрашивал… Никого из них я не встретил. Наверное, я не принадлежу к избранным. Теперь сижу тут, копаюсь в пергаментах, надеюсь обнаружить хотя бы след того, что от меня сокрылось, пока я блуждал в лесах…

— Но зачем нам эта Братина, — прервал его Баудолино, — и эта Бретань со всеми братьями? Они же нас не интересуют, поскольку не имеют отношения к Пресвитеру Иоанну?

— Братья не обязательно в Бретани, — возразил на это Гийот. — Где на самом деле находятся и замок, и сокрытая в нем Несоглядаемая тайна, никогда не было известно. Среди слышанных мной рассказов был один, в котором рыцарь Фейрефиц находит святой сосуд и передает своему сыну, священнику, которому предстояло потом сделаться царем в Индии.

• Предыдущая
• 31/121
• Следующая