Столетнее проклятие - Эйби Шэна - Страница 22

• Предыдущая
• 22/59
• Следующая

Когда солнце вышло из-за туч и его косые лучи проникли в комнату, Авалон уже засыпала, успев напоследок едва слышно вздохнуть — вот и конец ее долгому путешествию…

Авалон открыла глаза. Комнату все так же заливал косой солнечный свет, и на миг девушкой овладело смятение. Она знала, где находится, помнила все, что случилось в последние дни, но сколько она спала? Кажется, маг дал ей какое-то усыпляющее снадобье?

Авалон села в постели и осторожно потянулась, стараясь не шевелить больным плечом.

— Как ты себя чувствуешь?

Низкий голос доносился из затененного угла комнаты, куда не проникало солнце. Не дождавшись ответа, Маркус шагнул на свет.

Кое-что в нем разительно изменилось. На нем был чистый, с иголочки тартан, под тартаном — черная туника. Темные волосы аккуратно зачесаны назад и стянуты ремешком. Громадный меч покоился в начищенных до блеска ножнах, и солнечный луч вспыхнул на них ослепительным бликом.

Авалон протерла заслезившиеся глаза и отвернулась.

Маркус поглядел на нее, затем перевел взгляд на какой-то небольшой предмет, покоившийся в его ладони. Насупил брови и снова задумчиво глянул на Авалон. Девушка знала, что именно он держит в руке.

Истинность легенды Кинкардинов подкрепляло то, что в их роду до сих пор хранилась миниатюра с портретом прекрасной жены легендарного лэрда. Эта женщина, увы, была как две капли воды похожа на Авалон. Говорили, что жена лэрда была знатного рода, и, насколько помнила Авалон, миниатюра только подтверждала это: платье женщины было расшито золотом, и на груди ее сияло чеканное золотое ожерелье.

— Впечатляюще, — проговорил Маркус, снова обратив на Авалон свои холодные голубые глаза.

— Совпадение, — нарочито небрежно отозвалась Авалон.

Маркус без единого слова передал ей заключенный в овальную рамку портрет: сама, мол, посмотри. Авалон взяла миниатюру без особой охоты, не желая радовать Маркуса подтверждением его правоты. Впрочем, она и так знала, что женщина на портрете похожа на нее; сходство было поразительное даже в те годы, когда Авалон была еще девочкой.

Если б ей не показывали миниатюру еще тогда, сейчас она решила бы, что это хитрый трюк, призванный убедить ее в реальном существовании проклятия Кинкардинов. У жены древнего лэрда было лицо Авалон: те же глаза нездешнего лилового оттенка, те же серебристые волосы — на портрете они были распущены и перехвачены тонким золотым обручем, — те же черные ресницы. Даже губы точно такие же, как у Авалон, — полные, четко очерченные.

А ведь это было лицо ее прапрапра… Бог весть, сколько «пра» бабки.

В подтверждение дьявольского проклятия через несколько лет после смерти жены лэрда случилось поветрие. Во всяком случае, именно так рассказывали Авалон. Это поветрие коснулось лишь детей, не затронув обезумевших от горя родителей. Многие тогда бежали прочь из этих мест, прихватив с собой уцелевших ребятишек, чтобы спасти будущее клана. Когда поветрие сгинуло, большинство беглецов вернулось в родные края, но некоторые так и осели на чужбине. От этих людей и произошел род, к которому принадлежала мать Авалон, а значит, и она сама.

Маркус то ли прочел, то ли угадал ее мысли.

— Ты все же дочь нашего клана, — сказал он. — Полагаю, наши прапрапрабабки были сестрами. Таким образом, я прихожусь тебе…

— Кузеном, — ровным голосом закончила за него Авалон. — Что-то у меня в последнее время слишком много развелось кузенов.

Она встала с постели и вернула Маркусу портрет. Сын Хэнока одарил ее холодной усмешкой.

— По-моему, это судьба, — сказал он. — Однако ты так и не ответила на мой вопрос. Как ты себя чувствуешь?

Авалон ступила босыми ногами на каменный пол — и лишь сейчас вспомнила, что на ней надета только ночная рубашка. Впрочем, ее это совершенно не волновало. Подойдя к узкому сводчатому окну, она выглянула наружу, в ослепительное сиянье солнечного дня.

— Мне кажется, что я проспала бы тысячу лет, — сказала Авалон, обращаясь к небу.

— А по мне, двух дней будет довольно, — отозвался у нее за спиной Маркус.

— Двух дней?

— Угу. Ты не просыпалась, и мы решили, что тебя не стоит тревожить. Полагаю, тебе нужно было как следует отдохнуть.

Лоскут синего неба в окне прочертил наискось сокол и камнем упал вниз, исчезнув из виду.

— Я спасла тебе жизнь, — сказала Авалон, не оборачиваясь. — По всем законам чести ты у меня в долгу.

— И чего же ты хочешь взамен? — спросил Маркус.

— Отпусти меня, милорд.

— Это невозможно, миледи, — бесстрастно ответил он.

— Я спасла тебе жизнь! — Авалон вцепилась в край подоконника. Небо в окне казалось ей чашей из цельного сапфира, прекрасной и, увы, недосягаемой.

— И, стало быть, напрасно, потому что я не отпущу тебя. На войне, как на войне.

Авалон медленно разжала пальцы.

— Что ж, понимаю, — наконец сказала она. — Хорошо. Я владею тремя поместьями и львиной долей дохода от Трэли. Мне принадлежат земли, которые тянутся почти до границы Шотландии.

Не оборачиваясь, она услышала, как он шагнул ближе, хотя даже не попытался коснуться ее.

— Этого довольно, чтобы усмирить твой воинственный пыл. Земли, поместья, деньги — все это я предлагаю тебе. Я сама обращусь к королю с прошением передать все это тебе. Я подпишу все, что ты пожелаешь. Если хочешь, считай это выкупом. — Авалон обернулась, лучи солнца осветили ее сзади, оставляя лицо в тени. — Только отпусти меня.

Маркус стоял ближе, чем она думала. Только руку протянуть. Авалон не могла разобрать, о чем он думает. Их разделяла непроницаемая преграда, и во взгляде у него была одна лишь холодная решимость.

— Мало, — сказал он.

— Земли, стада, доходы. Великолепные поместья. И все это — твое, твоего клана.

— Мало.

— Ничего больше у меня нет, — чуть слышно произнесла Авалон.

— Ошибаешься.

Маркус все же протянул руку — и коснулся ее волос, обвил свои пальцы серебристой прядью, поднес к солнечному свету. Он разглядывал прядь, озаренную солнцем, с таким видом, словно лишь она была достойна его внимания.

— У тебя есть еще многое, — медленно проговорил он и, подняв голову, перехватил ее взгляд.

И снова жаркая безжалостная волна накрыла Авалон с головой, и она ощутила на губах его губы, нежные, горячие, властные. Не прерывая поцелуя, Маркус притянул ее к себе, и Авалон с радостью приникла к нему, Тонкая ночная рубашка была ненадежной преградой, и Авалон всем своим существом впитывала жар его сильного тела, хмельной нектар поцелуев, уверенную силу объятий. Вновь она ощущала себя живой, изумительно живой, и причиной всему был он, этот человек, ее враг.

Маркус обнимал ее крепко, но бережно, помня о больном плече.

— Вот чего я хочу, — прошептал он, жарким дыханием щекоча ее губы. Затем отбросил прядь серебристых волос и губами коснулся ее точеной шеи. — Неужели не понимаешь?

Авалон не ответила. А что она могла ответить? Плоть ее таяла в его объятьях, словно снег под жаркими лучами солнца, и так же неуклонно таяла ее воля, покоряясь новому, неотвратимому чувству.

Не важно, кто он такой. Не важно, кто она такая. Все не важно, кроме одного — только бы он подольше обнимал ее.

— Ты ведь тоже хочешь этого, верно? — Маркус накрыл ладонью грудь Авалон, чего прежде не делал ни один мужчина. Это было восхитительно.

— Хочешь? — повторил он, и Авалон знала, что ответ ему был не нужен. Пальцы его чуть сильнее сжали ее грудь.

Авалон не сумела сдержать стона. Наслаждение пронзило ее, точно молния.

Маркус вновь поцеловал ее, жадно и крепко. И вдруг рывком притянул ее к себе, подхватил на руки.

Авалон снова вскрикнула, но на сей раз уже от боли в ушибленном боку.

Маркус тотчас почуял неладное и замер.

— Что такое? — нахмурившись, быстро спросил он.

— Отпусти, — сквозь зубы, с трудом выговорила Авалон.

Маркус осторожно поставил ее на ноги.

— Я не мог задеть плеча. Ты что, ранена?

— Нет, — ответила Авалон, стараясь держаться прямо, но получалось плоховато. Маркус окинул ее проницательным взглядом, и лишь тогда она спохватилась, что невольно прижала руку к больному месту.

• Предыдущая
• 22/59
• Следующая