Вера после Катастрофы - Беркович Элиэзер - Страница 24

В Торе записано, что Моше не дано было права войти в страну обетованную. Услышав Божий приговор, он просил: "Дай мне перейти [Иордан] и увидеть эту прекрасную землю…"[6] Почему Моше так важно было вступить на землю Израиля, спрашивает мидраш. Он хотел исполнить ее заповеди, которые Бог заповедал исполнять только в Эрец-Исраэль. Этот комментарий объясняет теологическое значение земли Израиля. Мудрецы не могли предположить, что любовь Моше к Израилю носила светский характер, была следствием националистических стремлений. Эрец-Исраэль — единственное место наиболее полной реализации Божьего закона.

Таким образом, вне Святой земли Тора как бы не полна. Это ведет к постоянной неудовлетворенности духа в диаспоре. Книжная наука, которую нельзя применить к живым, порой противоречивым проблемам, увядает. Иудаизм теряет гибкость, обрекается на застой. Те евреи, которые пытаются отделить иудаизм от Сиона, Тору от земли Израиля, по сути отказываются и от Эрец-Исраэль и от Торы. Невозможность полностью реализовать заповеди иудаизма порождает духовную трагедию. Евреи сжились с этой трагедией, но такую жизнь нельзя считать нормальной. Отрыв Торы от почвы Эрец-Исраэль выхолащивает самую суть иудаизма, низводит его до уровня прочих религий. От него остаются только молитвы и обряды. Конечно, заповеди общегуманного характера можно исполнять и в диаспоре, но уникальное значение иудаизма, вершащего историю, в галуте теряется. То, что было частью общественного сознания, требовало общественного поступка, стало в изгнании личным кредо, индивидуальным стилем поведения. Произошла не реформация классического наследия, а его деградация. То, что по сути своей было религиозной цивилизацией, превратилось в утешительные молитвы в часы тяжких испытаний. То, что исконно было образом жизни, вытекающим из задачи построения в этом мире царства Божия, стало средством успокоения индивидуума, причем все менее и менее успешным по мере упадка религиозного чувства.

Помимо прочего, попытка оторвать Тору от Эрец-Исраэль приводит к катастрофической переоценке всей еврейской истории. На протяжении веков евреи жили и умирали, глубоко убежденные в том, что будущие поколения увидят возрожденный Сион. Они терпели муки, зная, что день окончательного расчета еще не настал. В нашу эпоху миллионы евреев шли в газовые камеры, находя единственную поддержку в вере в приход Машиаха. В сущности, еврейское мессианство никогда не было ни политическим, ни националистическим. Это — проявление самой сути иудаизма: вера в неизбежное торжество Божьего замысла, по которому Израиль вернется на Святую землю для полной реализации заповедей. Иудаизм всегда бестрепетно провозглашал вероятность изгнания и неизбежность возвращения домой. Быть евреем означало принимать первое и ожидать второго. Тогда еврейская история приобретала смысл как часть космической драмы избавления. Даже ужасные муки Израиля не пропадали даром — они предвещали приход Машиаха. Это и понятно: только мессианское избавление может оправдать страшные страдания народа. Так проверяется подлинность избавителя: если он спасает только свое поколение и попытается списать трагедию двух тысячелетий изгнания как неприятный эпизод истории, Израиль будет знать, что он — очередной самозванец. Евреи признают только такое спасение, которое избавит всю еврейскую историю от проклятия бессмысленных страданий. Евреи, которые считают, что возвращение в Сион и Иерусалим не является жизненно важным для иудаизма, разрывают цепь еврейской истории. Они отказываются от еврейского мессианства и принижают таким образом страшную драму избавления до уровня "рядовых" несчастий. Получается, что пророки, мудрецы, миллионы простых людей, погибших в надежде на возвращение в Страну Израиля, — все было напрасно. Мессия изменил направление своего пути и остановился в Новом Амстердаме.

Такова неизбежная логика фальсифицированного учения. Если иудаизм превращается в личное кредо, не требующее коллективного выражения, — тогда действительно две тысячи лет галута — это прискорбный эпизод, неудачное стечение обстоятельств. И чем раньше он будет забыт — тем лучше.

Без Сиона иудаизм и еврейская история теряют смысл. Возвращение — это историческое воплощение веры в то, что наш мир должен стать царством Бога. Эта вера имеет основу в иудаизме, однако она могла бы поколебаться, если бы ее не поддерживала реальность существования еврейского народа и факт его возвращения в Сион. По правилам истории, творимой людьми, живучесть еврейского народа — нонсенс; такой "неправильный" народ просто не может существовать. А уж его возвращение в Сион абсолютно абсурдно: это невероятное сосуществление невозможных идей. Похожая идея есть у Камю: человек — абсурдное явление в абсурдной вселенной. Что ж, быть признанным аномальным абсурдной реальностью, которая сама довольно смехотворна, — это даже вдохновляет.

И все же Израиль существует. Это возможно только потому, что история двояка. Она творится человеком и Богом. Поскольку за построение царства Божия на земле ответствен человек, ход истории может трагически искривляться из-за крематориев и лагерей. И все же царство Божие наступит, оно уже грядет! Развитие этих двух исторических процессов и определяет мессианский ход истории. Израиль — единственный народ, включившийся в оба этих процесса. История Израиля — мессианская история. Для евреев история — мессианский путь к установлению царства Бога на земле. Поэтому Израиль прошел через Освенцим, и поэтому вся история Израиля — путь к Сиону.

Сегодня Израиль наконец пришел в Сион. Вполне возможно что большинство евреев не согласится с нашей интерпретацией иудаизма. Однако события Шестидневной войны были восприняты многими евреями как момент мессианской истории. Во всяком случае в Израиле почти все население было убеждено, что "от Господа это было…" [7]. По-видимому, близко наблюдавшие за поражением арабских армий не могли расценить события иначе. Военные были не в состоянии дать правдоподобные объяснения. Даже нерелигиозные люди настаивали на том, что без чуда здесь не обошлось. Евреи, которые никогда раньше не молились, испытывали огромное желание обратиться к Богу. И вовсе не в окопах, под обстрелом, где многие перестают быть атеистами, а на чистом воздухе победы. Видавшие виды десантники обнимали холодные камни Западной стены древнего Храма, как обнимают возлюбленных. В стране чувствовалось Божье присутствие.

Освобождение Иерусалима может быть поставлено в один ряд с величайшими событиями библейской истории. Ощущение Божьего присутствия безусловно было усилено неожиданностью молниеносной победы. Великие державы легко могли бы предотвратить столкновение враждующих сторон. Но они пренебрегли своей моральной обязанностью и в глупой болтовне потопили возможность сохранить мир. Хотя лидер арабского лагеря угрожал страшной резней, ясно было, что он мог и отступить. Израиль же вообще принял войну как горькую необходимость, к которой его вынуждали абсурдные обстоятельства. Никто не хотел войны, и она свалилась на нас во всей своей драматической неожиданности. Кризис достиг апогея почти за одну ночь. И вдруг произошел резкий перелом. Израилю в руки свалилась самая дорогая награда за всю его долгую историю. И произошло это в тот момент, когда никто ничего подобного не ожидал. Как сказали бы наши мудрецы, спасение пришло, когда мы забыли о нем. Бог спасает в мгновение ока. Древние пророчества приобрели новый смысл.

И тут мы поняли, что неожиданное чудо было на самом деле долгожданным. То, к чему мы меньше всего были готовы, было как раз самым желанным для нас. К своему удивлению мы обнаружили, что, если мы и забыли об этом умом, то не забыли сердцем. Наши сердца оказались мудрее наших умов. В сердце мы ждали не политических преимуществ и военных побед. На это рассчитывает ум, а он как раз был застигнут врасплох. Но сердце ждало Иерусалима с мессианской мудростью. Хочется выразить это состояние строкой "Песни песней": "Я сплю, но бодрствует сердце мое". Наши мудрецы так поясняют эти слова: "Израиль заснул, ожидая конца изгнания, но сердце его не спит и ждет освобождения". Мы пробудились в мессианский час истории и поняли, что сердца наши все это время не спали. Если мы и забыли о свободе, то о ней помнили стоявшие за нами поколения. Если мы и подчинились истории силы, то вся еврейская история не изменила своего направления. Волей-неволей нам пришлось принять то, что было надеждой веков. И то, что произошло у нас на глазах, подтвердило правду, которую всегда чувствовали наши сердца, правду, которую мы так часто отрицали.