Альрауне. История одного живого существа - Эверс Ганс Гейнц - Страница 53
- Предыдущая
- 53/61
- Следующая
Франк Браун бросил взгляд на почтовый штемпель. «Из Давоса? – спросил он. – Значит, все-таки получил наследство от матери?»
– К сожалению, – вздохнул старый священник, – а ведь Иосиф был такой здоровый и свежий мальчик! Он не создан для карьеры священника, я бы выбрал что-нибудь другое, хотя и сам ношу черный сюртук, – если бы не обещал его матери на смертном одре. Впрочем, он, наверное, сам пошел бы по этому пути. Так же, как и я: ведь он сдал докторский экзамен summa cum laude. Архиепископ очень к нему расположен. Иосиф помогал мне в моей работе об Александрийской школе, из него вышел бы толк. Но вот теперь, к сожалению… – он запнулся и медленно выпил вино.
– Это произошло так внезапно? – спросил Франк Браун.
– Пожалуй, – ответил священник. – Первым поводом послужило тяжелое душевное переживание: неожиданная смерть его брата Вольфа. Вы бы видели Иосифа на кладбище: он не отходил от меня, когда я произнес небольшую речь, и смотрел на огромный венок ярко-красных роз, возложенный на гроб. До конца погребения он еще сдерживался. Но потом почувствовал себя настолько плохо, что нам пришлось нести его на руках – Шахту и мне. В коляске ему стало лучше, но у меня дома им овладела апатия. Единственное, что он сказал мне в тот вечер, это то, что он остался теперь последним из сыновей Гонтрама и что теперь очередь за ним. Апатия не оставляла его, с той минуты он был убежден, что дни его сочтены, хотя профессора после тщательного исследования подали мне вначале большие надежды. Но потом он вдруг заболел, и день ото дня ему становилось все хуже и хуже. Теперь мы отправили его в Давос, но, по-видимому, песня его уже спета.
Он замолчал, в глазах показались крупные слезы. «Его мать была посильнее, – пробурчал адвокат, – она целых шесть лет смеялась в лицо смерти».
– Царство ей небесное, – сказал викарий и наполнил стакан. – Выпьем же за нее – in memoriam.
Они чокнулись и выпили. «Скоро он останется совсем один, старый советник юстиции, – заметил доктор Шахт. – Только дочь его, по-видимому, совершенно здорова, – наверное, она переживет его».
Адвокат пробурчал: «Фрида? Нет, не думаю».
– Почему нет? – спросил Франк Браун.
– Потому что – потому что… – начал тот. – Ах, почему бы мне и не сказать вам?! – Он посмотрел недовольно, негодующе, точно собирался вцепиться в горло: – Хотите знать, почему
Фрида не переживет отца, – я вам скажу: потому что она попала в когти – этой проклятой ведьмы там в Ленденихе – только поэтому – ну, теперь вы поняли?
«Ведьмы… – подумал Франк Браун. – Он называет ее ведьмой, совсем как дядюшка Якоб в своей кожаной книге».
– Что вы этим хотите сказать, господин адвокат? – спросил он.
Манассе залаял: «Именно то, что сказал: кто встречается с фрейлейн тен-Бринкен – тому уже не уйти, как мухе из варенья. И не только не уйти – его ждет верная гибель, ничто не поможет. Берегитесь и вы, господин доктор, – позвольте предостеречь и вас. Довольно неблагородно – так предостерегать однажды сделал это – но безуспешно: говорил Вельфхену; а теперь ваша очередь – уезжайте скорее, уезжайте, пока еще не поздно. Что вас еще здесь удерживает? Что-то мне кажется, будто вы уже лакомитесь медом».
Франк Браун засмеялся, но смех прозвучал как-то деланно.
– По-моему, нет никаких оснований бояться, господин адвокат, – воскликнул он. Но не смог убедить его – и еще меньше самого себя…
Они сидели и пили. Выпили за докторский диплом Шахта и за повышение священника. Выпили за здоровье Карла Монена, о котором никто ничего не слыхал с тех пор, как тот уехал. «Он пропал без вести», – заявил Станислав Шахт. Он стал вдруг сентиментальным и запел чувствительный романс.
Франк Браун простился и направился медленным шагом в Лендених, мимо благоухающих весенних деревьев, – совсем как в былые времена. Проходя по двору, он увидел свет в библиотеке. Он вошел туда – на диване сидела Альрауне.
– Ты здесь, кузина? – спросил он. – Еще не спишь?
Она ничего не ответила и жестом предложила ему сесть.
Он сел напротив нее. Ждал. Но она молчала, и он ни о чем ее не спрашивал.
Наконец она произнесла:
– Мне хотелось с тобой поговорить.
Он кивнул, но она опять замолчала.
Он начал: «Ты прочла кожаную книгу?»
– Да, – сказала она, глубоко вздохнула и посмотрела на него. – Так, значит, я только шутка, которую ты когда-то выкинул, Франк Браун?
– Шутка? – переспросил он. – Скорее – мысль – если хочешь…
– Пусть мысль, – сказала она. – Дело не в слове. И разве шутка не что иное, как веселая мысль? И правда – эта мысль была довольно веселая. – Она громко расхохоталась. – Но не поэтому я тебя тут ждала. Мне хочется узнать нечто другое. Скажи мне, ты веришь в это?
– Во что? – ответил он. – В то, что дядюшка пишет правду в своей кожаной книге? Да, я верю.
Она нетерпеливо покачала головою: «Нет, это, конечно, так – зачем ему было бы лгать? Я говорю о другом. Мне хочется знать, веришь ли ты – так же как мой – мой – то есть твой – дядюшка – в то, что я иное существо, чем все люди, что я – что я то, что означает мое имя?»
– Что мне ответить на этот вопрос? – воскликнул он. – Спроси физиолога – тот тебе наверняка скажет, что ты совершенно такой же человек, как все, хотя твое появление на свете и было довольно необычайным. Он еще добавит, что эпизоды из твоей жизни – чистейшая случайность, что все они…
– Меня это нисколько не касается, – перебила она, – в глазах твоего дяди эти случайности были на первом плане. В сущности, ведь безразлично, случайность это или нет. Я хочу услышать только: разделяешь ли ты это мнение? Веришь ли также и ты в то, что я особое существо?
Он молчал, не знал, что ответить. Он верил в это – и в то же время все-таки сомневался…
– Видишь ли… – начал он наконец.
– Говори же, – настаивала она. – Веришь ли ты в то, что я лишь твоя смелая мысль облекшаяся затем в плоть и кровь? Твоя мысль, которую старый тайный советник бросил в свой тигель, затем подверг нагреванию и дистиллировке до тех пор, пока из нее не вышло то, что сейчас сидит перед тобою?
На сей раз он ответил сразу: «Если ты так спрашиваешь, тогда изволь: я в это верю».
Она улыбнулась: «Так я и думала. Поэтому-то я и ждала тебя сегодня ночью: мне хотелось поскорее разогнать твое высокомерие. Нет, кузен, не ты создал эту мысль, не ты – и не старый тайный советник».
Он ее не понял. Он спросил: «А кто же?»
Она пошарила под подушкой. «Вот кто», – воскликнула она.
Подкинула в воздухе человечка и снова поймала его. Потом нежно погладила своими нервными пальцами.
– Он? Почему же? – спросил Франк Браун.
Она ответила: «Разве ты когда-нибудь думал об этом – до того дня, как советник юстиции Гонтрам справлял конфирмацию обеих девушек?»
– Нет, – согласился он, – не думал.
– Твоя мысль зародилась в ту минуту, когда этот предмет упал со стены. Разве не так?
– Да, – подтвердил он, – так.
– Ну вот, – продолжала она, – значит, мысль пришла извне. Когда адвокат Манассе прочел вам лекцию, когда говорил, словно ученая книга, рассказывал, что такое «альрауне» и что оно означает – в твоем мозгу зародилась эта веселая мысль. Зародилась и выросла, стала настойчивой, что ты нашел силы внушить ее своему дяде, побудить привести ее в исполнение – и создать меня. Если все это так, Франк Браун, если я мысль, воплотившаяся в человеческую кровь и плоть, – то ты лишь подсобное орудие, не больше и не меньше, нежели тайный советник и его ассистент, не больше, нежели…
Она умолкла.
Но только на мгновение; потом продолжала: «Нежели проститутка Альма и убийца Неррисен, которых вы свели друг с другом, вы – и смерть».
Она положила человечка на шелковую подушку, посмотрела на него почти нежным взглядом и сказала: «Ты мой отец, ты моя мать. Ты меня создал».
Франк Браун взглянул на нее. «Быть может, она и права, – подумал он. – Мысли кружатся в воздухе, как цветочная пыль, порхают вокруг и падают наконец в мозг человека. Нередко они исчезают и погибают, и лишь немногие находят там плодородную почву. Быть может, она и права. Мой мозг был всегда удобренной почвой для всевозможных странных затей и причуд». Ему показалось вдруг безразличным, он ли кинул в мир семя этой мысли – или же был только плодородной почвой.
- Предыдущая
- 53/61
- Следующая
