Император - Эберс Георг Мориц - Страница 70

• Предыдущая
• 70/162
• Следующая

Поллукс знал, как необузданны они могут быть в своем веселье, и, идя с Арсиноей, просил ее держаться поближе к домам.

– Как они веселы, – сказал он, указывая на ликовавшую толпу. – Сегодня хозяева будут даже слегка им прислуживать. Для них только что начинается их лучший день в году; для нас же начался прекраснейший день в нашей жизни.

– Да, да, – отвечала Арсиноя и обвила обеими руками его сильную руку.

Затем она весело засмеялась, так как Поллукс заметил, что старая невольница прошла мимо них с опущенной головой и последовала за другой молодой парой.

– Я позову ее, – сказала Арсиноя.

– Нет, нет, оставь ее, – упрашивал художник, – те двое, что впереди, наверное больше нуждаются в ее охране, нежели мы.

– Как могла она принять вон того маленького человека за тебя? – засмеялась девушка.

– Если бы я был хоть немножко пониже! – отвечал Поллукс, вздыхая. – Подумай, какая масса жгучей любви и мучительного желания входит в такой длинный сосуд, как я.

Она ударила его по руке, и в наказание за это он быстро коснулся ее лба губами.

– Но здесь люди, – сказала она, отстраняясь.

– Не беда, они только позавидуют, – весело возразил он.

Улица была пройдена, и теперь они стояли перед каким-то садом.

Он принадлежал вдове Пудента. Поллукс знал это, так как владелица сада Павлина была сестрой архитектора Понтия и имела кроме этого великолепный дом в городе. Но неужели это возможно? Неужели их принесли сюда невидимые руки?

Ворота усадьбы были заперты. Скульптор разбудил привратника, сказал, что ему нужно, и привратник, получивший приказание впустить родных больной хотя бы и ночью, проводил его с Арсиноей до места, откуда можно было видеть яркий свет, мерцавший в домике вдовы Анны.

Луна освещала путь, усеянный раковинами; кусты и деревья сада бросали резко очерченные тени на освещенные площадки, море ярко сверкало. Привратник оставил двух счастливцев, как только они вошли в темную аллею. Поллукс, открыв свои объятия, сказал:

– Теперь еще один поцелуй, о котором я буду вспоминать, поджидая тебя.

– Теперь нет, – упрашивала девушка, – теперь, когда мы здесь, мне уже не до радости. Я беспрестанно думаю о бедной Селене.

– Против этого нельзя ничего возразить, – сказал покорно Поллукс. – Но я буду вознагражден, когда пройдет срок ожидания.

– Теперь уже нет! – вскричала Арсиноя, кинулась к нему на грудь и затем поспешила к дому.

Он последовал за нею, и когда она остановилась у одного ярко освещенного окна, приходившегося вровень с землей, то остановился и он.

Они вместе заглянули в высокую, обширную, чрезвычайно опрятную комнату, в которой была только одна дверь, выходившая в некрытые сени. Стены этой комнаты были окрашены в светло-зеленый цвет. Единственное украшение висело над дверью.

На заднем плане этой комнаты стояла кровать, на которой покоилась Селена. В нескольких шагах от нее сидела горбатая Мария и спала, а вдова Анна подошла к больной с мокрым компрессом и осторожно положила его ей на голову.

Поллукс подтолкнул локтем Арсиною и прошептал ей:

– Как лежит твоя сестра! Это спящая Ариадна, покинутая Дионисом97 . Какую боль она почувствует, когда проснется!

– Мне она кажется не такой бледной, как обыкновенно.

– Посмотри, как согнута ее рука и в каком красивом положении ее голова покоится на ладони!

– Теперь уходи! – тихо воскликнула Арсиноя. – Тебе не следует подсматривать здесь.

– Сейчас, сейчас. Если бы там лежала ты, никакое божество не сдвинуло бы меня с места. Как осторожно Анна снимает примочку с больной ноги! Даже с глазом нельзя было бы обращаться заботливей, чем эта матрона обращается с ногой Селены.

– Отойди назад; она смотрит прямо сюда.

– Чудное лицо! Может быть, это какая-нибудь Пенелопа98 ; но в ее глазах есть что-то совсем особенное. Если бы мне пришлось опять лепить изображение Урании, созерцающей звезды, или Сафо, полную божественного вдохновения и смотрящую в поэтическом восторге на небо, я придал бы ее глазам именно это выражение. Она уже не очень молода, и, однако же, какое у нее лицо! Оно кажется мне похожим на небо, с которого ветер прогнал все облака.

– Серьезно говорю, уходи, – приказала Арсиноя и вырвала у него свою руку, которую он схватил опять.

Поллукс заметил, что ей не понравилась его похвала красоте другой женщины, и он, обняв ее, прошептал задабривающим тоном:

– Успокойся, дитя! Тебе нет равных в Александрии и нигде, где понимают греческий язык. Совершенно чистое небо, конечно, не кажется мне наиболее прекрасным. Один свет, одна синева – это не для художника. Истинную прелесть придают небесному своду несколько подвижных облачков, озаренных сменяющимися серебряными и золотыми лучами. И хотя твое лицо тоже походит на небо, но, право, в нем нет недостатка в грациозной, вечно изменчивой подвижности черт. Эта матрона…

– Посмотри, – прервала его Арсиноя, которая снова прильнула к нему. – Посмотри, с какою любовью Анна наклоняется над Селеной. Вот она тихо целует ее в лоб. Ни одна мать не может ухаживать за дочерью с большей нежностью. Я знаю ее уже давно. Она добра, очень добра; это трудно даже понять, так как она христианка.

– Крест вон там над дверью, – сказал Поллукс, – есть знак, по которому эти странные люди узнают один другого.

– Что означают голубь, рыба и якорь вокруг креста?99 – спросила Арсиноя.

– Это символические знаки из христианских мистерий, – отвечал Поллукс. – Я не понимаю их. Это жалкая мазня; последователи распятого бога презирают искусство, в особенности мое, так как всякие статуи богов им ненавистны.

– И между подобными нечестивцами есть такие хорошие люди! Я сейчас иду в дом. Вот Анна опять смачивает полотенце.

– И как бодра, как ласкова она при этом! Однако же все в этой большой чистой комнате какое-то чуждое, неуютное, непривлекательное; я не желал бы жить в ней.

– Почувствовал ли ты легкий запах лаванды, просачивающийся из окна?

– Давно. Вот твоя сестра шевелится и открывает глаза. Теперь она закрывает их снова!

• Предыдущая
• 70/162
• Следующая