Клеопатра - Эберс Георг Мориц - Страница 99
- Предыдущая
- 99/122
- Следующая
Прощаясь с друзьями, она от души пожала руку Диону и сообщила ему, что Архибий увез царских детей в свое имение Ирению.
— Редко приходилось мне видеть сцену более тяжелую, чем прощание царицы с детьми. Что предстоит этим дорогим существам, достойным лучшей участи? Мое последнее и единственное желание убедиться, что близнецам и маленькому Александру не угрожают гибель и горе, и увидеть твоего ребенка на руках Барины.
Во дворце Хармионе пришлось подождать возвращения Клеопатры с пира. Она со страхом думала о настроении царицы. В последнее время Клеопатра постоянно возвращалась взволнованная до слез. Как же подействует на нее это последнее пиршество, так печально начавшееся и продолжавшееся с таким насильственным весельем?
Наконец, во втором часу ночи явилась царица.
Хармиона не верила своим глазам. Лицо Клеопатры сияло, и, когда подруга сняла корону с ее головы, она воскликнула:
— Зачем ты ушла так рано? Может быть, это был наш последний пир, но лучшего я не запомню. Мы точно вернулись к расцвету нашей любви. Марк Антоний тронул бы каменное сердце, — так чудесно смелость сочеталась у него с грустной нежностью, против которой не устоит никакая женщина. Часы казались мгновениями. Мы снова были молоды, снова одни.
Здесь, на Лохиаде, сегодняшней ночью мы перенеслись в другое время, в другие места. Пение, музыка, танцы — все исчезло для нас. Мы бродили рука об руку в заколдованном мире, и перед нами развертывалось сказочное великолепие, ослепительный блеск и счастье в царстве блаженных, мечта моей юности и лучшая часть жизни царицы Египта.
Она началась у ворот эпикурейского сада, продолжалась на Кидне. Я снова видела себя на раззолоченном корабле, обвитом гирляндами цветов, на пурпурном ложе, осыпанном розами. Легкий ветерок надувал шелковые паруса; вокруг меня девушки пели звонкими голосами и играли на цитрах, и зефир далеко разносил благоухание, далеко на берег, к нему, как первую весть о блаженстве, которое он сам считал доступным только для бессмертных. Его сердце, его чувства, его ум наконец — он сам признался мне — стремились слиться с моими. Нас соединили узы, которых ничто не могло разъединить. Он, властитель мира, был побежден, и для него было счастьем предупреждать желания победительницы, так как он чувствовал, что и она, перед которой он преклонялся, его покорная рабыня. И все это без всяких волшебных кубков. Я в первый раз свободно вздохнула сегодня, точно избавившись от зловещего призрака, который давил меня, хотя огонь давно уничтожил его. Не волшебство, а дары, телесные и духовные, которыми бессмертные наделили побежденную победительницу Клеопатру, поработили его мужественное сердце.
Из Кидна мы перенеслись сюда, к блаженным дням, проведенным в стенах родной Александрии. Это лучезарное время воскресло в наших воспоминаниях. Все, что мы чувствовали, когда переодетые бродили в шумной толпе, или на олимпийских играх, когда восторженные крики народа окрыляли нам сердца, или в уединенных покоях, забываясь в блаженстве, или с детьми, доставившими нам счастье, — все это снова прошло перед нами. Все мрачное, скорбное точно испарилось, и детские грезы, волшебная сказка, созданная воображением, стала действительностью, — действительностью, какой была моя прежняя жизнь.
И если завтра придет смерть, могу ли я сказать, Хармиона, что она пришла слишком рано, не дав мне насладиться лучшими дарами жизни? Нет, нет и нет! Кто может сказать себе, что прекраснейшие грезы детства сбылись и воплотились в его жизни, тот счастлив, хотя бы он стоял на краю могилы.
Стремление быть первой и величайшей из женщин своего времени, воспламенявшее сердце ребенка, исполнилось. Жажда любви, обуревавшая меня еще в то время, была утолена, когда я стала любящей женщиной, матерью, царицей, к тому же еще дружба наградила меня своими лучшими дарами; судьба послала мне таких спутников жизни, как твой брат Архибий, как мои Хармиона и Ира.
Пусть же будет, чему быть суждено. Сегодня вечером я убедилась, что жизнь дала мне все, что обещала. Но и другие должны помянуть добром царицу, затмившую всех своим блеском, и женщину, сумевшую возбудить такую пламенную любовь. Я позабочусь об этом, гробница, выстроенная Горгием, станет между Клеопатрой, еще сегодня носившей эту корону, и грозящим ей разочарованием и позором.
Теперь я лягу спать. Пусть пробуждение принесет мне гибель, горе и смерть, я все-таки не стану жаловаться на судьбу. Только одного она еще не дала мне: безболезненного покоя, который я считала в детстве высшим благом; но теперь и он готов для Клеопатры. Царство смерти, которое, как говорят египтяне, любит безмолвие, открывает передо мной свои врата. За его порогом начнется глубочайший покой, и кто же знает, где и когда он кончится? Наши духовные очи не в силах проникнуть за пределы вечности, — да она же и беспредельна.
С этими словами царица направилась в спальню в сопровождении Хармионы.
Дверь в комнату детей была отворена. Какая-то непреодолимая сила заставила царицу заглянуть в темный опустевший зал.
Дрожь пробежала по ее телу. Она взяла светильник у одной из служанок, следовавших за ней, и подошла к постели маленького Александра. Постель была пуста, как и остальные. Голова царицы поникла на грудь; оживление ее исчезло, и как темная ночь следует за пышным закатом, так и последняя вспышка мужества Клеопатры уступила место горькому, гнетущему унынию. Она опустилась на колени подле ложа и долго стояла так, закрыв лицо руками и беззвучно рыдая. Начинало уже светать, когда Хармиона уговорила ее лечь в постель. Медленно поднявшись, Клеопатра отерла глаза и сказала:
— Моя истекшая жизнь казалась мне великолепным садом. Но теперь, когда я оглянулась, — сколько змей протянули ко мне свои плоские головы, сверкая глазами и разевая пасти. Кто же отстранил цветы, скрывавшие их? Совесть, Хармиона, совесть! Здесь, в этом приюте невинности и чистоты, всякое пятно бросается в глаза. Здесь… О Хармиона!.. Что если бы дети были здесь!.. Быть может, я бы решилась… Но нет, нет! Хорошо, что они уехали. Я должна быть сильной, а их кроткая прелесть подорвала бы мои силы. Но уже светает. Помоги мне одеться. Я скорее могла бы уснуть в разрушающемся доме, чем с такой бурей в сердце.
- Предыдущая
- 99/122
- Следующая
