Невеста Нила - Эберс Георг Мориц - Страница 40
- Предыдущая
- 40/138
- Следующая
Паула молча слушала упреки, беспрестанно меняясь в лице… Когда же тетка сурово указала ей на дверь, девушка окинула Нефорис неприязненным взглядом и неожиданно для обвинительницы заявила:
– Я хорошо поняла твои намеки и не удостоила бы тебя ответом, если бы ты не была женой человека, оказавшего мне гостеприимство и покровительство. Ты всегда подозревала меня в недостойных поступках. Если тебе угодно запретить мне ухаживать за больными, вероятно, ты желаешь, чтобы я совершенно оставила этот дом. Благодаря тебе и твоему сыночку пребывание здесь и без того сделалось для меня адом!
– Я и мой сын!… Нет, это уж слишком! – прервала матрона, задыхаясь от волнения и прижимая к груди обе руки.
Ее бледное лицо покрылось от волнения багровым румянцем, глаза сверкали.
– Так вот как!… Но ты не стоишь моего ответа. Мы взяли тебя, бесприютную, держали как родную дочь, не жалели денег, а теперь…
Эта отрывистая, бессвязная речь была обращена скорее к Филиппу, чем к девушке. Паула приняла вызов тетки и отвечала ледяным тоном:
– А теперь я заявляю тебе, как совершеннолетняя, которая имеет право распоряжаться собой, что завтра соберу все свои пожитки и оставлю этот дом, где меня незаслуженно оскорбляли, где был несправедливо обвинен мой верный слуга, которого ждет позорная казнь. Я охотнее соглашусь просить милостыню, чем пользоваться дольше вашим гостеприимством!
– Вспомни, что с тобой, напротив, поступили чересчур снисходительно! – хриплым голосом закричала Нефорис, выведенная из себя хладнокровием Паулы. – Ты ввела в наш дом разбойника и, желая спасти негодяя, решилась обвинить в пристрастии родного сына твоего благодетеля!
– Я была права! – воскликнула дамаскинка, задетая за живое. – Скажу даже больше: Орион склонил к лжесвидетельству неопытную Катерину, которую ты назначила ему в невесты. Дочь Сусанны – невинный ребенок, не умеющий отличить добро от зла. Я могла бы прибавить еще очень многое, но буду молчать… из желания пощадить твое материнское чувство, тем более что я обязана благодарностью великодушному дяде!
– Какое бесстыдство! – высокомерно заметила Нефорис. – Ты желаешь пощадить нас? Тебя помиловали на суде, а ты щадишь своих судей! Но знай: тебя заставят высказаться. А твои слова насчет лжесвидетельства, низкая клеветница…
– Их подтвердит твоя родная внучка, – перебил Филипп, – стоит только допросить маленькую Марию.
Жена мукаукаса истерически рассмеялась и продолжала вне себя от гнева:
– Так вот что делается у нас в доме! Вы обратили комнату больных в храм Бахуса и Венеры, мало того, не довольствуясь этим, еще заключили между собой союз с целью опозорить нашу честную семью.
Нефорис подбоченилась левой рукой, в которой держала священный ковчежец, и яростно набросилась на Паулу:
– Прекрасно! Чего ты ждешь? Иди, куда хочешь! Но помни: если ты, неблагодарное, гадкое существо, останешься здесь до завтрашнего полудня, то я прикажу страже вытолкать тебя на улицу. Ты… я тоже хочу высказаться наконец откровенно – ты мне противна, ненавистна! Одно твое присутствие раздражает меня и приносит несчастье как мне, так и всем другим. Кроме того, я не желаю допускать расхищения нашего имущества.
Высказав эти жестокие слова, она обратилась к врачу более кротким и сдержанным тоном:
– Что касается тебя, Филипп, то ты необходим моему мужу. Тебе известна щедрость Георгия… Надеюсь, что ты образумишься и поймешь…
– Я? – сказал врач с ироничной усмешкой. – Неужели ты так мало знаешь меня? Я сам глубоко предан твоему почтенному супругу и всегда готов оказать ему помощь, если он пошлет за мной, но без зова я не приду сюда, где беззащитную сироту подвергают незаслуженным оскорблениям и доводят до отчаяния. Не смотри на меня так удивленно! Твой сын запятнал честное имя предков, и кровь невинного Гирама падет на его голову. Ты же по-прежнему можешь быть спокойна за свои сокровища: Паула их не тронет. Она слишком благоразумна, чтобы назвать человека, от которого тебе следует подальше запирать свои драгоценности. Сказанные тобой слова разорвали всякую связь между нами. Я не требую ничего особенного от своих друзей: ни богатства, ни предупредительности, ни каких-нибудь выдающихся духовных качеств или телесной красоты, но у нас должно быть одно общее – честный образ мыслей. К этому ты совершенно не способна. Пожалуй, жизнь настолько озлобила тебя, что ты потеряла веру в людей… Как бы то ни было, с этой минуты я тебе чужой и не желаю встречаться иначе, как у постели твоего больного мужа.
Филипп говорил с таким достоинством и силой, что Нефорис пришла в замешательство. Филипп обошелся с ней, как с презренной женщиной, между тем сама она считала его ниже себя, признавая за ним, однако, неподкупную честность и бескорыстие. Больной Георгий никак не мог обойтись без Филиппа. Молодой врач умел облегчать его страдания и удерживать от злоупотребления наркотическими средствами. Вблизи Мемфиса не было другой медицинской знаменитости, и вдруг теперь Нефорис лишалась такого полезного помощника, который спас жизнь маленькой Марии и многим невольникам. Ненавистная дамаскинка и тут становилась поперек дороги жене мукаукаса. Нефорис считала себя примерной женщиной; ей никогда не приходило в голову, что кто-нибудь мог поставить выше нее бездомную изгнанницу, не имевшую гроша за душой.
Гнев, досада и вместе с тем искреннее огорчение заставили почтенную матрону воскликнуть со слезами на глазах:
– Но что значит все это? Ты так давно знаешь меня, Филипп, а между тем решаешься выказывать мне презрение в моем же собственном доме? Кажется, я всегда была верной женой и вот уже несколько лет не отхожу от постели больного мужа, думая только о том, как бы облегчить его страдания. Моя жизнь не лучше монастырской, тогда как другие богатые женщины ищут удовольствий, утопают в роскоши. У кого рабы содержатся лучше наших и чаще получают свободу? Где скорее подадут милостыню бедному, как не в нашем доме, в котором я, я одна, поддерживаю благочестие? И вдруг мной начинают пренебрегать ради неблагодарного, бездарного создания! Ты отказываешь мне в своей дружбе, потому что у меня недостает ума или… как ты сказал?… Чем нужно приобрести твое уважение…
– Я говорил о взгляде на вещи, а не об уме, – прервал Филипп. Ему невольно стало жаль встревоженную, огорченную женщину. Супруга Георгия всегда удостаивала его своим расположением. – Мы родимся на свет с определенными нравственными задатками, – продолжал он, – однако можем облагородить свой характер, исправить природные слабости. Сам Господь смотрит не столько на наши дела, сколько на чувства, которые служат им источником. Ты говоришь, будто бы я тебя порицаю. Неправда, мне позволительно только сожалеть о тебе, твоя душа заражена болезнью, подобно раку на теле.
– Вот еще! – воскликнула Нефорис.
– Этот душевный недуг, – смело продолжал Филипп, – называется ненавистью. Между тем благочестивая христианка должна избегать ее. Она незаметно проникла в твое сердце, произвела там опустошение, отравила твою кровь и заставила тебя притеснять беззащитную сироту. Паула и без того перенесла ужасное горе; обращаться с ней дурно – все равно, что кидать под ноги слепому камни, чтобы он споткнулся. Если мне удалось хоть немного убедить тебя, советую тебе попросить у Паулы прощения за то, что ты мучила ее своим недоброжелательством не один год и вот только что возвела на нее напраслину, которой и сама не веришь.
Дамаскинка, внимательно слушавшая разговор, повернулась при этом к Нефорис и разняла руки, сложенные на коленях. Она была готова примириться с женой дяди, если та сделает первый шаг. Но решение девушки оставить дом наместника все-таки оставалось непоколебимым.
А в душе матроны происходила жестокая борьба. Она признала несостоятельность обвинений, выдвинутых против Паулы: пропажа смарагда по-прежнему представлялась загадочной. Уход молодой девушки из дома несомненно огорчит Георгия; уход Филиппа грозил серьезными последствиями. Но как жестоко унижала ее и Ориона высокомерная племянница! Неужели Нефорис смирится с таким унижением?
- Предыдущая
- 40/138
- Следующая
