История сыска в России, кн.1 - Кошель Пётр Агеевич - Страница 39

• Предыдущая
• 39/138
• Следующая

II экспедиция – раскольниками, сектантами, фальшивомонетчиками, уголовными убийствами, местами заключения и крестьянским вопросом.

III экспедиция занималась специально иностранцами.

IV экспедиция вела переписку о «всех вообще происшествиях», ведала личным составом, пожалованиями и т. п.

Постепенно работа III Отделения усложнялась. В 1828 году к кругу его деятельности была причислена и театральная цензура, в 1842 году выделенная в специальную V экспедицию. Увеличилось и число служащих: к концу николаевского царствования штат состоял из 40 человек Тем не менее строгого размежевания дел между экспедициями не было, в течение долгого времени не было и установленной формы переписки. Наиболее же секретные дела, в том числе и работа тайной агентуры, были подчинены непосредственно управляющему III Отделением – сначала МЛ. фон Фоку, потом А.Н.Мордвинову и Л.В.Дубельту. Управляющий отделением вместе с двумя-тремя наиболее ответственными сотрудниками, собственно, и являлся центральным двигателем всей системы. Он непосредственно сносился с тайными агентами, на его имя поступали доносы и жалобы, от него зависело дать делу тот или иной оборот, так или иначе средактировать всеподданейший доклад и т. п.

К сожалению, литература по истории тайной полиции особенно бедна по части сведений о «приватной» агентуре Ш Отделения. Поэтому мы не в состоянии дать сколько-нибудь точную картину полицейского наблюдения того времени. Но уже по результатам его можно судить, что поставлено оно было довольно примитивно. Исследователи революционного движения 60-х годов, знакомясь со сводками агентурных донесений о революционных деятелях – Лаврове, Чернышевском, отмечают чрезвычайную скудность шпионских данных. Наблюдение за Чернышевским, по словам историка А.Шилова («Красный архив», 1926), показывает «низкий уровень агентов…» Их донесения не выходили из пределов данных наружного наблюдения или сообщений о «толках и слухах». Никакой «внутренней агентуры», дававшей впоследствии столько ценных для охранки сведений, не существовало. Не существовало и настоящих «секретных сотрудников». Данные «наружного наблюдения», «толки и слухи», перлюстрация писем, материалы, получаемые при обысках, и «откровенные показания» раскаивающегося или доведённого каким-нибудь способом до «раскаивания», – вот чем располагало III Отделение в начале 60-х годов.

Если так обстояло дело в 60-х годах, когда жандармерия мобилизовала свои силы для борьбы с поднимающейся революционной волной, то в предшествующую эпоху, гораздо более спокойную, наблюдение было поставлено ещё хуже. Постоянные агенты, слонявшиеся по рынкам и трактирам и редко-редко проникавшие в дома так называемого «приличного общества», могли поставлять только материалы «слухов и толков». На помощь им приходили шпионы-добровольцы, но сведения их на 90 процентов оказывались ложными; чаще всего доносы эти являлись в результате сведения мелких счётов. Впрочем, III Отделение, помятуя, что в хорошем хозяйстве «и верёвочка пригодится», никогда не отказывалось от их услуг, хотя наперёд знало, что, скорее всего, дело кончится разочарованием. Не приносила значительных материалов и перлюстрация писем: это видно по тем совершенно безобидным письмам, которыми всё же интересовались жандармские чины в чаянии хоть какой-нибудь поживы. Что касается постоянного наблюдения, то оно, по-видимому, производилось сравнительно редко и чаще всего работало вхолостую.

Так, например, в мае 1849 года в районе Зимнего дворца стал ежедневно гулять какой-то подозрительный незнакомец. Время было смутное, а место для прогулки такое, что переполошилось не только III Отделение, но и все высшие власти. За неизвестным было установлено наблюдение. 4 мая он вовсе на прогулку не вышел, чем очень смутил Дубельта: уж не скрылся ли? 5 мая он был задержан и оказался совершенно безвинным отставным драгунским поручиком. В оправдание своей ретивости Дубельт сообщал: «Кажется, он несколько расстроен в уме».

Сравнительно слабо организован был и внутренний справочный материал Отделения. В отчёте за 1828 год Бенкендорф писал: «За все три года своего существования надзор отмечал на своих карточках всех лиц, в том или ином отношении выдвигавшихся из толпы. Так называемые либералы, приверженцы, а также и апостолы русской конституции в большинстве случаев занесены в списки надзора. За их действиями, суждениями и связями установлено тщательное наблюдение». Карточки эти до нас не дошли, но трудно предполагать, что они были составлены сколько-нибудь организованно. Во всяком случае, в сохранившемся-до нашего времени большом личном алфавите III Отделения помещены были только те фамилии, которые стояли в заголовках дел. Обычно при столкновении с III Отделением какого-нибудь лица управляющий требовал архивную «справку» о данном обвиняемом или просителе. И если на него специального дела заведено не было, архив отвечал, что сведений нет. Только в 70-х годах был налажен справочный аппарат, использовавший не только обложки, но и содержание делопроизводства.

Систему политического сыска организовать, таким образом, не удалось. Местные представители жандармской власти должны были полагаться на свою наблюдательность, на случайные открытия агентов и, главное, на всемерно поощряемое добровольное доносительство. Этим и объясняется мелочный контроль, установленный жандармами над самыми безобидными проявлениями общественной жизни. Дворянские балы, дружеские пирушки, собрания любителей карточной игры – всё это, вплоть до семейной жизни обывателей, бралось под надзор. Поэтому-то жандармская опека и казалось такой трудной русским интеллигентам, а сами жандармы «всеведущими». Знали-то они действительно многое, но сведения их ограничивались «слухами и толками» и подглядыванием в замочную скважину. И не случайно, что самое крупное политическое дело николаевского царствования – кружок петрашевцев – было раскрыто не жандармской агентурой, а конкурирующей организацией – Министерством внутренних дел, в ведении которого оставалась обычная полиция.

Эта конкуренция, сильно затруднявшая действия III Отделения, началась с самого её зарождения. Уже в июле 1826 года Фок жаловался Бенкендорфу: «Уверяют, что городская полиция, заметив, что существует деятельный надзор, собирается развернуть все находящиеся в её распоряжении средства, дабы первой узнавать всё, что делается, и будто бы на расходы полиции собственно на этот предмет прибавлено по 300 рублей в месяц; говорят даже, что Фогель получит прибавку в 3000 рублей, чтобы иметь возможность следить за всем с большею деятельностью и с большим успехом».

В августе Фок жалуется снова, на этот раз уже на слежку, установленную городской полицией за его собственной агентурой:

На местах губернские власти соперничали с жандармскими, и обе старательно втыкали друг другу палки в колёса. По положению и обычаю высшим лицом в губернии являлся губернатор. Рядом с ним становился жандарм, действовавший совершенно самостоятельно и при всяком удобном случае многозначительно кивавший на «вверенную ему высочайше утверждённую секретную инструкцию». Оба они, независимо друг от друга, доносили каждый своему начальству обо всём происходящем б губернии. Конечно, виной различных нарушений и непорядков оказывалась противная сторона, и легко себе представить, что от таких столкновений правительство мало выигрывало. Ядовитую характеристику этого соперничества дал Герцен в своём изложении дела петрашевцев.

Честь раскрытия этого общества принадлежала чиновнику Министерства внутренних дел, специализировавшемуся по части политического сыска, действительному статскому советнику И.П.Липранди. Слежка была начата в феврале 1848 года.

• Предыдущая
• 39/138
• Следующая