48 часов - Маклин Алистер - Страница 54

Я подплыл ближе и заглянул внутрь сейфа. Лампа под потолком позволила мне разглядеть металлические ящики, установленные прямо под отверстием. Их оставалось еще сто двадцать штук.

Что-то скользнуло по моей руке, и я увидел, что это тонкий нейлоновый шнур, который этот тип пытался привязать к ручке ящика. Я быстро отодвинулся, хотя он стоял нагнувшись и спиной ко мне. У него явно были какие-то сложности, но в конце концов ему удалось завязать несколько узлов на ручке ящика, после чего он вытащил прикрепленный к поясу нож.

Я успел было подумать, зачем ему нож, но мои размышления не были долгими. «Номер третий» мог заметить меня краем глаза, пока стоял, наклонившись, мог почувствовать внезапное напряжение нейлонового шнура, когда он скользнул по моей руке… А может, просто его шестое чувство было развито гораздо сильнее моего… Трудно утверждать, что он бросился на меня. На глубине двадцати — тридцати метров все движения напоминают движения при замедленной съемке. И все-таки он оказался слишком подвижным для меня. Медленно реагировало не столько мое тело, сколько мозг, и, когда он напал на меня, мой рефлекс сработал, как он мог бы сработать у мешка с цементом. Свой нож он держал в опущенной руке, вверх пятнадцатисантиметровым острием. Надо сказать, что так держат нож только очень нехорошие люди и только с преступными намерениями. И какого только черта он полез за ножом? Скорее всего, это было чисто рефлекторным движением. Для того чтобы ликвидировать такого, как я, или даже двоих таких, никакой нож ему не был нужен: это был Квинн собственной персоной.

Я смотрел на него как загипнотизированный, питая слабую надежду, что он пригнет голову, чтобы подбородком нажать на кнопку телефонного вызова. Напрасно! Квинн никогда не нуждался в помощи! Губы его растянулись в почти сладострастной улыбке. Подводная маска, которая была на мне, делала практически невозможным разглядеть мое лицо, но он, видимо, догадывался, с кем имеет дело. Его лицо приобрело выражение, которое можно сравнить только с выражением лица человека в момент наивысшего религиозного экстаза. Он согнул колени и позволил воде приподнять себя, пока не оказался почти надо мной, под углом в сорок пять градусов, и тогда он бросился на меня, заранее набирая размах правой рукой.

В то же мгновение я очнулся от сковавшего меня паралича и резко оттолкнулся левой ногой от внутренней стенки сейфа. У меня под рукой оказалась трубка воздуховода Квинна, и я потянул ее изо всех сил, надеясь этим лишить моего противника равновесия. Одновременно я почувствовал в боку острую боль, и что-то резко рвануло мою правую руку. Я упал навзничь на палубу и перестал видеть Квинна. Но не потому, что потерял сознание или Квинн исчез из моего поля зрения. Квинн на моих глазах исчез в потоке кипящей белой пены, потому что для каких бы больших нагрузок ни были предназначены резиновые воздуховоды, они не способны выдержать удар ножа самого сильного человека, какого только я в жизни встречал. Квинн, промахнувшись, сам себе перерезал трубку, по которой к нему шел сжатый воздух.

И теперь уже ничто не могло спасти его здесь, при давлении в три или четыре атмосферы. Вода уже заполнила половину его скафандра. Я взял нейлоновый шнур и, действуя, скорее, инстинктивно, опутал им конвульсивно двигающиеся ноги Квинна, стараясь при этом остаться недосягаемым для его страшных рук. Я не сомневался, что их силы могло еще и теперь хватить на то, чтобы забрать меня с собой. Кроме того, я подумал, что, когда те двое наверху, обеспокоенные появлением воздушных пузырей из трюма, появятся здесь, чтобы проверить, что произошло, они могут решить, что Квинн запутался в шнуре и, пытаясь освободиться, перерезал воздуховод. Связывать ноги умирающему, вместо того чтобы оказать ему помощь, — не слишком рыцарский поступок. Однако меня не мучила совесть ни тогда, ни позже. Квинн был всего лишь безумцем, чудовищем, убивающим для удовольствия. Впрочем, я думал не о нем, а о несчастных узниках Дюб Сджэйра, которые тоже могли погибнуть… Поэтому я просто бросил его подыхать, а сам быстро поднялся к потолку трюма и укрылся там.

Первые два водолаза уже спускались в трюм, разматывая по дороге сигнальные канаты. Я подождал, пока их шлемы окажутся ниже моих ног, ухватился за канат от стальной корзины и, держась за него, начал подъем. Внизу я провел ровно десять минут, поэтому, когда мой ручной лот показал, что до поверхности осталось четыре метра, я сделал трехминутную остановку в целях декомпрессии. Квинн в это время наверняка уже был мертв.

Вынырнув, я поступил так, как советовал мне Хатчинсон, и без всякого труда отыскал «Файркрэст». Тим помог мне подняться на палубу, за что я был ему бесконечно благодарен.

— Рад видеть вас снова, Калверт, — сказал он. — Никогда бы не поверил, что когда-нибудь мне придется умирать от страха тысячу раз в минуту, но приходится признать, что последние полчаса попортили мне много крови! Как пошло?

— Очень хорошо… У нас еще есть время. По крайней мере, пять-шесть часов.

— В таком случае я поднимаю якорь.

Тремя минутами позже мы уже двинулись в путь, а еще через три минуты мы уже были посреди «Глотки мертвеца» и плыли на северо-восток вместе с приливом. Я спустился в салон, где шторы были по-прежнему тщательно задернуты, хотя в этом и не было уже никакой необходимости: туман и не думал рассеиваться. Я разделся и занялся промыванием весьма скверной на вид раны, которая тянулась от нижнего ребра до плеча. До меня дошел звук включения автоматического управления, и через минуту на пороге показался Хатчинсон. Густая растительность на лице Тима не позволяла мне по его выражению понять, что он думает о моей ране. Но молчал он достаточно выразительно.

— Что случилось, Калверт? — наконец спросил он меня.

— Квинн. Я наткнулся на него в сейфе судна.

Он молча помог мне наложить повязку. Только когда с этим было покончено, он сказал:

— Квинн мертв.

И это не было вопросом.

— Он перерезал свой воздуховод, — объяснил я и рассказал Хатчинсону обо всем, что произошло внизу.

Мы не сказали друг другу и десяти слов до самого Крэйджмора. Он не поверил мне. И никогда не поверит.

Дядюшка Артур тоже не поверил мне, и я знал, что он не поверит мне даже на смертном ложе. Но его реакция была совершенно иной: он был в восторге. Он действительно был совершенно беспощаден в таких делах. Но самое любопытное заключалось в том, что, как мне показалось, пятьдесят процентов заслуги в проведении этой якобы экзекуции он приписал себе.

— Всего двадцать четыре часа назад, — сказал дядюшка, попивая чаек, — я попросил Калверта найти этого индивидуума и уничтожить его любыми средствами. Должен признать, что способ был выбран исключительно элегантный — перерезанная трубка воздуховода… Чисто и четко, мой мальчик. Поздравляю!

Шарлотта Скаурас мне поверила. Почему? Не знаю, но она поверила мне. Она сняла бинты, промыла мне рану и наложила очень профессиональную повязку. Я вынес все, не моргнув глазом и не скрежеща зубами, чтобы не рушить ее веру в крепость и стойкость тайных агентов. Поэтому, вместо того чтобы кричать, я рассказал ей все, что со мной приключилось, а потом поблагодарил ее за заботу и доверие. В ответ она улыбнулась мне.

Шесть часов спустя, за двадцать минут до назначенного отплытия «Файркрэста», она уже мне не улыбалась. Она смотрела на меня так, как обычно смотрят женщины, когда они полны решимости чего-то добиться, но при этом знают, что ничего у них не выйдет.

— Я очень сожалею, Шарлотта, — сказал я, — но все это не имеет смысла. Вы не можете идти туда с нами. Об этом не может быть и речи.

На ней были свитер и черные брюки, специально надетые для ночной эскапады.

— Мы отправляемся не на пикник, — объяснял я. — Вы сами утром говорили, что там не обойдется без стрельбы. Я категорически не желаю, чтобы вас убили.

— Я останусь внизу, Филипп. Я носа не высуну на палубу. Я вас умоляю разрешить мне сопровождать вас!