Сапфирная роза - Эддингс Дэвид - Страница 42

• Предыдущая
• 42/131
• Следующая

— Все же хорошо, что он на нашей стороне, — прошептал Улэф Тиниену.

— Да уж.

— А-а-а… — как будто разочарованно протянул Эмбан, отводя взгляд от Кумбийского патриарха, — боюсь, я зря возлагал на его ответ столь большие надежды. Мы все должны молить Всевышнего о прощении за то, что допускали этой язве смердеть на непорочном теле нашей святой матери церкви. Однако, наши сожаления и сокрушенные слезы не должны застить нам глаза перед лицом суровой справедливости. «Пилигримы» у наших ворот — совсем не то, чем хотят казаться, это ясно, по-моему, всем нам. Боюсь, наш возлюбленный брат Макова жестоко обманулся. Те, кто стоят у врат Священного города — не пилигримы, воспламененные благочестивым рвением, но орда вооруженных разбойников, самых жестоких врагов и гонителей истиной веры, теперь пришедших осквернить самое ее средоточие, главную нашу святыню, сердце Церкви Господней! Не буду долго говорить о печальной участи, которая, возможно, ждет нас с вами, братья мои, единственный всем вам совет — поторопитесь примириться с Отцом нашим небесным, потому как, никто не знает, какой срок положен ему на этой бренной земле. Не буду также напоминать вам, это и без того всем известно, каким ужасным жестокостям и унижениям подвергают эшандистские еретики духовенство, особенно высшее. По чести сказать, братья мои, я и сам уже смирил душу свою с мыслью о гибели в пламени, — Эмбан неожиданно усмехнулся и сложил руки на огромном животе. — Полагаю, гореть я буду превесело.

В зале послышался смех, сдобренный, правда, изрядной долей нервозности.

— Но не так уж важны сейчас наши судьбы, братья мои! — снова торжественно возвысил голос Эмбан. — Главное сейчас — это судьба священного города, судьба церкви. Боюсь, нам придется принять жестокое, но, увы! — единственно возможное сейчас решение. Но сначала еще один вопрос: отдадим ли мы святое сердце матери нашей еретикам на поругание, или примем сражение?

— Сражение! — закричал один из патриархов, вскакивая на ноги. — Сражение.

Крик в разных концах зала подхватили другие, и скоро вся Курия, охваченная единым порывом, стояла на ногах, выкрикивая лишь одно слово: «сражение».

Эмбан заложил руки за спину и склонил голову. Когда через некоторое время он поднял лицо, по его щекам струились слезы. Он нарочито медленно, оглядывая зал, повернулся, так что все, кто был там могли увидеть эти слезы.

— Увы, братья мои! — воскликнул он надломленным голосом, — наш священный сан не позволяет нам сбросить ризы и взять в руки меч. Мы обречены, братья мои, и церковь обречена вместе с нами. Увы мне! Зачем Бог послал мне такую долгую жизнь? Зачем дожил я до этого скорбного дня? К кому же обратиться за помощью, братья? У кого достанет силы защитить нас в этот час, когда тьма подкатилась к самому подножию твердыни нашей? Есть ли такие люди в этом несчастном мире?

Все в палате затаили дыхание.

— Рыцари Храма! — продребезжал в наступившей тишине слабый старческий голос с одной из патриарших скамей. — Мы должны обратиться к рыцарям Храма! Даже силы ада не устоят перед воинами Господними.

— Рыцари Храма! — эхом прокатилось по залу. — Рыцари Храма!

Еще некоторое время в Совещательной палате Курии царила суматоха и не стихал шум. Патриарх Укерский Эмбан стоял на мраморном полу срединного прохода меж возвышающихся амфитеатром скамей, как бы ненароком оказавшись в круге света, падавшего из окна за пустующим троном Архипрелата. Дождавшись, пока гомон возбужденных голосов поутихнет, он воздел вверх свою пухлую руку.

— Конечно, братья мои, — торжественно продолжил он, — рыцари Храма легко оборонили бы Чиреллос, но они призваны на защиту Арсиума. Магистры, конечно же, присутствуют здесь, занимая по праву принадлежащие им места, но каждый из них привел с собой лишь малую часть своих воинов, и их никак не достаточно, чтобы сражаться с полчищами окружившего нас врага. Мы не можем перенести всю мощь Воинов Господних с плоскогорий Арсиума к Священному городу одним мановением руки. Даже если бы смогли, как бы мы убедили командующего армией в этом осажденном королевстве, что наша потребность в защите более важна? Как бы убедили мы его отпустить их на помощь сюда, к нам?

Со своего места поднялся патриарх Кадахский Ортзел.

— Могу ли я сказать, Эмбан? — начал он. Не смотря на некоторую нерешительность формулировки, в голосе его чувствовалась властная нотка — Ортзел был кандидатом на трон Архипрелата, и начал понемногу входить в роль.

— Конечно, — воскликнул Эмбан. — Я давно уже с нетерпением ожидаю мудрого слова брата моего и наставника патриарха Ортзела.

— Первоочередной долг церкви, а значит и наш — выжить, — произнес патриарх Кадаха резким, хрипловатым голосом. — Все другие соображения отходят на второй план. Все ли здесь присутствующие разделяют эту точку зрения?

В зале послышался одобрительный гул.

— Случаются времена, когда приходится жертвовать, и жертвовать многим, — продолжал Ортзел. — Ежели нога человека застряла в камнях на дне омута, а вода поднялась уже до подбородка, не должен ли человек с сожалением, но пожертвовать ногою, чтобы спасти жизнь? Так же и с нами. В глубокой печали должны мы пожертвовать целым Арсиумом, раз речь идет о судьбе матери — Церкви. Мы стоим лицом к лицу с гибелью, братья мои. Во времена прошедшие Курия всегда с чрезвычайной неохотой принимала такие тяжелые, ответственные решения, но теперешнее положение — труднейшее со времен земохского вторжения пятисотлетней давности. Бог ждет от нас решительности в эти тяжкие времена, братья мои, Он ждет, что мы положим все слабые силы свои на спасение его церкви, управление которой, волею провидения, доверено нам. Таким образом, я требую проведения немедленного голосования. Вопрос, поставленный на справедливый суд ваш, братья, очень прост. «Можно ли считать положение, сложившееся в Чиреллосе, грозящим гибелью святой церкви Господней и истинной вере»? Да или нет?

Глаза Маковы полезли на лоб от такой неожиданности.

— Что вы, что вы! — воскликнул он. — Ситуация наша вовсе не столь безнадежна. Ведь мы даже не попытались вступить в переговоры с армией, стоящей у наших ворот, и…

— Патриарх Макова, кажется не в себе, — резко оборвал его Ортзел. — Напомню: вопрос о гибели церкви и веры не подлежит обсуждению.

— Я не знаю такого закона! — упорствовал Макова.

Ортзел сурово взглянул на тощего нескладного монаха, сидящего за заваленным различными манускриптами столом рядом с кафедрой председательствующего.

— Ну, что скажешь, законник?

Монах принялся суетливо переворачивать страницы и разворачивать свитки.

— Что там происходит? — с недоумением спросил Телэн. — Я что-то не понимаю.

— Если положение признают грозящим гибелью церкви и веры, — объяснил Бевьер, — Курия берет в свои руки бразды правления всей Эозией, и ей принадлежит власть не только духовная, но и гражданская и военная. Такого, кажется, не бывало очень давно, наверно, потому, что короли Западных королевств всегда всеми силами противятся этому.

— Но разве вопрос о гибели церкви и веры не требует какого-либо особого голосования, или даже единодушия всей Курии? — на этот раз вопрос задал Келтэн.

— Не думаю, не знаю, — ответил Бевьер. — Послушаем, что скажет законовед.

— Но все равно, — проворчал Тиниен, — по мне, так здесь слишком много слов. Ведь мы уже послали за Воргуном и сообщили ему, что церковь оказалась перед лицом гибели.

— Видно, никто не позаботился сообщить об этом Ортзелу, — усмехнулся Улэф. — А он ярый законник, и не стоит расстраивать его впредь, сообщая о такого рода проделках.

Монах-законовед, с лицом белым как мел от волнения поднялся и прокашлялся. Его голос, от природы скрипучий, то и дело давал петуха от испуга.

— Патриарх Кадаха совершенно верно передал букву закона! — объявил он. — Вопрос о гибели веры и церкви должен быть — разрешен немедленным тайным голосованием.

— Тайным? — вскричал Макова.

• Предыдущая
• 42/131
• Следующая