Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1 - Эмар Густав - Страница 81

• Предыдущая
• 81/112
• Следующая

— Вот улица Башенных Часов, — сказал офицер, указывая на узенький и страшно грязный переулок, у поворота которого они стояли.

— Эхе! Смело войдемте в него, командир. На вывеске того кабачка стоит: «Для истого французского канонира».

Они повернули в улицу и прошли ее во всю длину.

— Видишь? — обратился к своему спутнику офицер. — Вывески такой нет. Человек этот обманул тебя.

— С вашего позволения, командир, так скоро судить не след. Вернемтесь назад.

— К чему, когда я говорю тебе, что такой вывески не существует?

— Все-таки пойдемте.

Офицер пошел, пожав плечами, между тем как зуав всматривался в каждый дом с пристальным вниманием.

— Этот слишком красив, — бормотал он, — а тот недовольно гадок. Ах! Вот, кажется, наше дело в шляпе, — заключил он, когда они дошли до конца улицы. — Посмотрите на эту лачугу, командир. Можно ли представить себе что-нибудь хуже?

— Прекрасно, но где же вывеска?

— Вывеска, черт возьми! Да вот она, только вся вымазанная сажей. О, тонкая бестия! Вероятно, он счел нужным для большей осторожности скрыть свою вывеску, чтоб провести пруссаков. Пойдемте. Не надо стоять тут долее. Кто-нибудь может пройти, а лучше, чтоб нас не видели.

Они подошли к жалкому домишке, и унтер-офицер громко постучал в дверь. Ее боязливо приотворили.

— Что вам здесь надо? — спросил сердитый голос нерешительно.

— Его голос! Мы спасены! — сказал зуав и прибавил. — Это я, дядя Буржис.

— Да кто вы такой? — отозвался голос.

— Да я, черт побери! Паризьен третьего зуавского полка.

— А! Паризьен. Что вам надо?

— Прежде всего войти. Стоять на открытом воздухевредно.

— Видите ли…

— Вот тебе на! Уж не боитесь ли вы, что я съем вас? Отворяйте же, сто чертей!

Несколько секунд внутри происходило совещание и дверь отворилась.

— Никого нет на улице? — спросил кабатчик, высовывая в дверь свою рысью голову.

— Ни даже кошки, кроме меня и моего командира.

— Так входите скорее.

Посетители не заставили повторить приглашения. Дверь за ними тщательно заперли на замок и на запор.

Дядя Буржис, кабатчик, был человек тридцати восьми или девяти лет, низенький, худой, костлявый, на вид тщедушный, но с хитрым и умным взглядом. Его насмешливое лицо носило отпечаток величайшего добродушия.

Возле него стояла жена его, великан в юбках, с крупными чертами и решительной, хотя спокойной наружностью. Вероятно, она держала мужа под башмаком, но в сущности была отличная женщина и ненавидела пруссаков всею любовью, которою некогда пылала к французам, и всею дружбой, которую питала к ним и теперь. Эта достойная женщина, с легким пушком на верхней губе, казалась тремя-четырьмя годами старше мужа.

Все окна были закрыты ставнями и посетители очутились бы в темноте, если б на прилавке не горела дымившаяся лампа.

Когда Паризьен сказал Мишелю Гартману, которого читатели, вероятно, уже давно узнали, что ведет его в грязную лачугу, то нисколько не преувеличил действительности. Это буквально была корчма самого низшего разбора.

Голые стены, когда-то выкрашенные масляною краской, покрыты были какою-то ржавою грязью, на которой выступала сырость. Два-три хромых стола, несколько плетеных стульев с продавленным сиденьем и прилавок, покрытый жестью, составляли меблировку помещения, где воздух заражен был острою смесью табачного дыма с запахом водки и поддельного вина.

В окнах были выставлены бутылки с всевозможными ликерами всех цветов, на которых стояло: «Совершенная любовь», «Сливки храбрых», и прочее.

Всего более, однако, в этом шинке оказывалось чудовищных пауков, которые везде расставляли свои тенета.

Кабатчица подала офицеру лучший из стульев, на который он и опустился.

— Что вам угодно? — спросила, она его.

— Никак вы уж теперь солдат, дядя Буржис? — вскричал Паризьен, глядя на кабатчика.

— Нет, только пожарный, и работал же я, чтобы гасить, что мерзавцы пруссаки зажигали своими бомбами!

— Надо сознаться, что они жарили, точно им это нипочем, — засмеялся зуав. — Однако, послушайте-ка, дядя Буржис поговорим о деле. Ведь вы знаете, что происходит, надеюсь?..

— Как не знать! — со вздохом ответила кабатчица.

— Так я прямо вам выскажу, что ни я, ни командир не хотим ни под каким видом сдаться и дать увезти себя пленными в Германию.

— Понятно, — одобрил кабатчик.

— Я вспомнил вас и сказал себе: «Спасти может нас один дядя Буржис. Это истый француз; он не откажется дать нам приют. Разумеется, и мы с нашей стороны сумеем вознаградить…»

— Довольно! — перебила кабатчица решительным тоном. — Зачем сулить вознаграждение, когда исполняется только долг? Мы бедные люди, даже очень бедные, но вы сами сказали, Паризьен, что мы французы. Вы просите у нас убежища. Что ж! Мы дадим его вам во что бы то ни стало.

— Да, — подтвердил кабатчик, — не будет того, чтобы французы просили у меня приюта и я прогнал их; я скрою вас здесь, пока могу. Если вам удастся спастись, тем лучше. Мы поместим вас в тайнике с остальными.

— Как с остальными? — спросил Мишель. — У вас, стало быть, скрыты здесь французы?

— Да, да; их там наверху с дюжину добрых малых, которых я знавал прежде, сенских вольных стрелков, несколько зуавов также и два-три африканских егеря, все отличные ребята и, как вы, не хотят идти в Германию.

— Тем лучше, — сказал Паризьен, — время будем коротать вместе.

— Только знаете, шуметь не надо. У пруссаков слух тонкий. Не о себе одном я забочусь; если б они застали вас здесь, вы сами понимаете, что случилось бы.

— Можете ли вы дать нам что-нибудь поесть?

— Ни куска сухаря. Во-первых, в городе нет ничего, а в конце концов я должен сознаться, что у меня гроша нет за душой.

— Этому легко помочь, — сказал Мишель, доставая кошелек. — Вот вам.

— Не давайте мне золота, это возбудит подозрение; знают, что я беден, и, пожалуй, я выдам себя таким образом. Дайте мне серебра; франков тридцать за глаза довольно на первый случай. Я не обещаю принести вам пищи сегодня вечером; завтра я погляжу, что можно будет сделать. Теперь я сведу вас в мой тайник.

Кабатчик зажег свечу, отворил дверь за прилавком и провел своих двух посетителей через двор, полный грязи и навоза; потом он отворил другую дверь и прошел коридор, в конце которого находилась каменная лестница.

Крутая и узкая, как веревочная, она до того была ветха, что ступени, скользкие от покрывавшей их сырости, шатались под ногами. Грязная веревка, прикрепленная к стене, служила перилами.

По ней поднялись в третий этаж, рискуя каждую минуту сломать себе шею. Наконец, на последней площадке, кабатчик вынул из кармана ключ и отпер им толстую дверь, окованную изнутри железом. Мгновенно тяжелый и удушливый воздух пахнул в лица пришедшим.

Они очутились в каком-то вертепе, где набросана была разного рода одежда, а на ней лежали скученные за недостатком места человек двенадцать солдат; некоторые спали, а другие философски курили рубленую солому, которой набивали свои трубки вместо табаку.

Висевшая на стене лампа распространяла вместе с копотью тусклый свет в этом жалком убежище.

Находившиеся там люди с бледными, осунувшимися лицами и мрачным выражением не пошевелились при входе новых товарищей, к которым оказали полнейшее равнодушие. Спавшие проснулись только, чтобы попросить хлеба. Остальные хранили грустное молчание.

— Не унывать, ребята, — сказал кабатчик. — Завтра, надеюсь, я буду счастливее, чем сегодня вечером, и принесу вам чего-нибудь поесть.

Никто не ответил.

Кабатчик вздохнул с грустью, вышел и запер дверь за собою.

— Послушайте-ка, братцы, — сказал Паризьен со своею неистощимой веселостью, — так как мы попали в одну кутузку, то я покажу вам, что знаю приличия и хороший товарищ. Сколько нас тут? Четырнадцать, включая меня и моего командира. Ладно! Я сейчас заплачу вам за хороший прием.

— Как же ты заплатишь? — спросил старый зуав с нахмуренным лицом. — Денег у нас не занимать, хлеба нет, есть нечего.

• Предыдущая
• 81/112
• Следующая