Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2 - Эмар Густав - Страница 16

• Предыдущая
• 16/120
• Следующая

— Простите, любезный господин Штаадт, я вывел это заключение из ваших слов, впрочем, не стесняйтесь, я знаю, сколько важных дел требуют личного вашего наблюдения, хотя бы один уход за Поблеско. Теперь я не боюсь сбиться с пути; если б вы желали ехать домой, признаться, я не вижу к этому препятствия.

— Вы говорите не шутя? — с живостью спросил пиэтист.

— Любезный господин Штаадт, — ответил тот отчасти надменно, — я не шучу никогда с теми, с кем не имею чести быть на короткой ноге, только с друзьями я позволяю себе шутить. Итак, повторяю вам, я не удерживаю вас нисколько, вы вольны уехать, если желаете.

— Так я воспользуюсь вашим разрешением, у меня действительно много важных дел, которые настоятельно требуют моего присутствия дома.

— Не сомневаюсь, прощайте, любезный господин Штаадт.

— Позвольте на минуту, высокородный полковник. Могу я надеяться, что вы удостоите передать его сиятельству графу Бисмарку сведения, которые я имел честь сообщить вам?

— Разумеется, с величайшим удовольствием, — насмешливо возразил полковник, — только с одним условием.

— А каким именно, полковник?

— О! Чрезвычайно простым: чтоб вы присутствовали при аудиенции, которую я испрошу у графа.

— Я! Мне представляться графу Бисмарку при настоящих обстоятельствах! Как это возможно, высокородный полковник?

— Напротив, любезный господин Штаадт, я нахожу весьма возможным и потому желаю, чтоб вы присутствовали при этой аудиенции; я сам представлю вас, это для меня будет и честь и удовольствие.

— Сохрани меня Бог! — вскричал пиэтист. — Мне рисковать, таким образом, погубить себя? Никогда! Я предан Германии, это правда, но я француз, и подобный поступок был бы равносилен измене.

— А позвольте спросить, что вы делаете, если не изменяете отечеству в последние пять лет?

— Позвольте, высокородный полковник, не надо смешивать одного с другим, я участвую в заговоре, не отпираюсь от этого.

— Слава Богу!

— Но я не изменяю.

Пораженный выводом, которого никак не ожидал, полковник не нашелся ответить.

— Это вовсе не одно и то же, — с торжеством продолжал пиэтист. — Участвовать в заговорах можно сколько угодно и все-таки не быть изменником; мне нет ни малейшей охоты в случае неудачи подвергнуться суду за измену.

— Поздравляю, милостивый государь, вы превосходный казуист! — вскричал полковник смеясь. — Особенно я удивляюсь вашему способу разрешать вопросы совести.

— Итак, вы отказываете мне, полковник?

— Принимаете вы мое условие?

— К сожалению, я вынужден отказаться.

— И я ни дать ни взять в таком же положении.

— Однако речь идет о выгодах Германии.

— Я допускаю это до известной степени, но ограничусь замечанием, что я военный, а не дипломат, прибавлю даже, если вы желаете, для вящего вашего назидания, что не имею обыкновения давать другим загребать жар моими руками. Дела ваши делайте сами, любезный господин Штаадт, а теперь позвольте раскланяться.

Варнава Штаадт склонил голову при этом насмешливом объяснении, прикусил губу от досады, поклонился, не говоря ни слова, повернул лошадь и ускакал.

— Уф! Как он удирает, — сказал про себя полковник со вздохом облегчения, глядя пиэтисту вслед. — Какой подлец! Он заражает воздух вокруг себя запахом измены. Наконец я от него избавился. Дер тейфель! Будем ворами, убийцами, грабителями в случае нужды, это, по крайней мере, война, немного жестокая, пожалуй, но лучше это, чем ремесло этого лицемерного злодея.

Только в половине восьмого утра авангард прусской колонны вышел на площадку Конопляник.

Немедленно расставили часовых на всех тропинках, которые шли от площадки, и отряд обступил деревню со всех сторон. Мирные жители деревеньки, затерявшейся в глуши, выказывали величайшее изумление при виде прусского мундира.

Очевидно, они ничего подобного не ожидали.

Однако они оставались, спокойны, кротки и не выказывали ни малейшего испуга.

Немедленно приступили к строжайшему обыску домов, но это ни к чему не привело.

Не нашлось ни в одной из хижин ни ружья, ни сабли, ни даже пистолета.

Впрочем, это можно было предвидеть: анабаптисты люди мирные и войны гнушаются, на что им оружие?

Полковник, озабоченный, подергивал ус; не оружие он искал, зная очень хорошо, что не найдет, обыски имели для него иную цель — захватить мнимых убийц Поблеско, в особенности женщину, которая в предыдущую ночь явилась переодетая мужчиной. Однако напрасно обыскали дома сверху донизу, даже хлевы и конюшни: неизвестные путешественники исчезли, не оставив и следа.

Полковник приказал прочесать ближайшие окрестности, и эта мера оказалась безрезультатной.

Тогда он приказал собрать на площадь всех жителей, мужчин, женщин и детей.

Приказание это исполнили немедленно, и все население Конопляника в сто восемьдесят человек, включая детей, собралось в указанном месте.

Полковник ничего не мог понять; видно было, что все эти люди действительно крестьяне и что нет ни одного, который старался бы обмануть его; только он заметил, что все мужчины были стары. Между тем полковник нашел повод для притеснений, которые замышлял, и жадно за него ухватился.

— Где пленник? — спросил он.

— Тут, господин полковник, — ответил капитан Шимельман, движением руки приказывая старику выйти вперед.

Тот подошел к полковнику на расстояние двух шагов.

— Где мэр этой деревни? — грубо спросил полковник.

— Перед вами, — тихо ответил старик.

— Так ты мэр?

— Я, сударь.

— А! Прекрасно, — сказал он с нехорошей улыбкой. — Поручик Штейнберг!

— Что прикажете, господин полковник? — спросил молодой человек, подходя.

— Книгу.

— Вот она, господин полковник.

— Раскройте на слове «Конопляник» и читайте, а вы, — обратился он к старику, — слушайте, это касается вас.

Старик молча наклонил голову. Молодой офицер стал читать:

— «Конопляник, округ Нижнего Рейна, деревня в тридцать пять семейств на площадке Конопляник, число жителей сто восемьдесят семь, молодых людей, способных идти на службу, семнадцать, исповедуют учение перекрещенцев».

— Постойте, — остановил полковник и обратился к старику, — почему нет налицо молодых людей?

— Они в отсутствии.

— Где же?

— На службе, они должны были явиться в армию, когда объявили войну.

— Это неправда, ваша вера запрещает вам сражаться.

— Не все, входящие в состав армии, воины, я могу доказать вам это, — прибавил он, принимая из рук стоявшего возле него старика книгу, которую тот подавал ему.

— Любопытно бы узнать, что это за доказательство, французы так нуждаются в солдатах, что едва ли станут делать исключения в вашу пользу, особенно теперь.

— Когда исключение это было сделано, Франция боролась против всей Европы, в солдатах она нуждалась еще более, чем ныне.

— Подавай доказательство.

— Вот оно.

Открыв большую книгу, старик громким и твердым голосом прочел следующее:

— «Выписка из протокола постановлений комитета Общественного Спасения 18 августа 1793-го, II год Французской Республики.

Комитет Общественного Спасения постановляет разослать всем управлениям Республики следующий циркуляр:

Граждане! Французские анабаптисты прислали к нам депутатов от своих общин, представить, что вероисповедание их и правила воспрещают им браться за оружие, и потому они просят, чтоб в армии им давали другого рода обязанности.

Мы усмотрели в них сердца простые и думаем, что хорошее правительство должно пользоваться всеми добродетелями для общего блага. Потому мы и приглашаем вас обращаться с анабаптистами с кротостью, которая составляет их отличительную черту, не давать их в обиду и назначать им при армии такие обязанности, какие они пожелают, как-то: пионеров, или при обозе, или даже допускать, чтоб они отбывали военную повинность деньгами.

Подписали:

Кутон, Барер, Геро, Сен-Жюст, Тюрио, Робеспьер.

С подлинным верно:

• Предыдущая
• 16/120
• Следующая