Кречет. Книга I - Бенцони Жюльетта - Страница 56
- Предыдущая
- 56/105
- Следующая
– Вы что, спятили? Это же хижина вождя!
Если вы войдете в нее, то никто и ничто не спасет вас.
– Я знаю, – нетерпеливо ответил Жиль. – Идите же, говорю вам!
Он собрался уже оторвать от себя ее крепко сжатые пальцы, но она застонала от страха и сама отпустила его. Кожаная завеса приподнялась, появилась какая-то белая фигура, и Жилю, несмотря на темноту, показалось, что это само солнце.
Несколько мгновений Ситапаноки неподвижно стояла перед Жилем так близко, что он мог ощущать ветерок ее легкого дыхания. Не глядя на пленницу, индианка сделала ей знак уйти, и Гунилла исчезла в темноте.
– Чего же ты ждешь? – яростным шепотом произнесла индианка. – Почему не бежишь отсюда? Я уже давно слежу за «каменной девушкой»… Я знала, что она попытается освободить тебя. Чего же ты ждешь? Беги!
Но доводы рассудка уже не действовали на юношу. Схватив женщину за руку, он втолкнул ее в хижину, чтобы их не могли услышать. Внезапно безумная мысль возникла в его мозгу.
– Я пришел за тобой, – сказал он. – Я знаю про тебя все. Эти люди… они твои враги, так же, как и мои… Позволь мне увести тебя! Бежим со мной.
В темноте он сжал ее в объятиях, и прикосновение к ее телу пробудило в нем всех демонов ада.
Она не сопротивлялась, и он услышал ее нежный смех.
– Ты так же безрассуден, как и молод, ты, чьи глаза подобны ледникам в лунном свете. Но у меня нет желания уходить отсюда, ведь Сагоевата любит меня… а он великий вождь!
– А ты, любишь ли ты его? О, умоляю тебя, пойдем со мной! Если ты пойдешь за мной, то я сумею любить тебя так, как никогда не сможет полюбить тебя никакой другой мужчина…
– Любить меня? Ты меня любишь, однако еще вчера ты не знал обо мне…
– Я не смогу тебе объяснить! Видишь, я мог бы бежать отсюда, счастливый – ведь я ускользнул от верной смерти, – но все же мне было невозможно уйти от тебя. Мне нужно было увидеть тебя, пусть даже один-единственный раз. Я знаю: ты принимаешь меня за безумца, но ты зажгла во мне огонь, Ситапаноки…
– И тебе грозит огонь, если ты немедленно не уйдешь отсюда! Ты, который знает мое имя, – в ее голосе почувствовалось волнение, – знаешь ли ты, какие нескончаемые муки уготовил тебе Хиакин? Ты, может быть, будешь кричать от боли долгие дни, пока смерть не возьмет тебя, а я увижу, как ты медленно разрушаешься на моих глазах, и не смогу сделать пытку короче! Если бы «каменная девушка» не освободила тебя, то, клянусь Великим Духом, я сделала бы это сама…
Теперь спасайся!
– Только вместе с тобой!
И не успела красавица индианка пошевелиться, Жиль обхватил ее обеими руками и вынес из хижины. Этот поступок был вне всякой логики, вне всякого разумения. В нем властно заговорила Древняя кровь его предков, унаследованная страсть к насилию потребовала своего! Какова бы ни была опасность, он страстно желал эту женщину и не мог более снести мысль, что ему придется с ней расстаться.
Ситапаноки не закричала, не издала ни звука, ни вздоха, но случилось то, что и должно было случиться. Жиль не сделал и трех шагов, как высокая фигура преградила ему дорогу. Появился факел, затем другой, третий. Жиль не видел, откуда они возникли… Внезапно вернувшись к действительности, он очутился прямо перед Хиакином и тремя воинами. Гибким змеиным движением индианка выскользнула из его объятий и исчезла в темноте.
– Раз ты смог освободиться, то, должно быть, духи тьмы – твои друзья, – проворчал колдун. – И ты еще осмелился похитить одну из наших женщин! Но теперь ты не сможешь избежать уготованной тебе судьбы. Смотри: занимается заря…
Действительно, на востоке над горными вершинами, небо посветлело, где-то пропел петух, и вдруг все обитатели лагеря высыпали из хижин будто пчелы из потревоженного улья. Десятки рук схватили Жиля, поволокли, сорвали одежду, и он, совершенно голый, снова встал у столба, а женщины принялись подносить сухие ветки, чтобы разжечь новый костер.
Скрестив руки на груди, Хиакин разглядывал своего пленника с выражением жестокой радости.
– Твой брат, человек с красными волосами, убежал. Но тем хуже для тебя: ты будешь мучиться за двоих.
Хиакин с нескрываемым удовольствием стал во всех подробностях описывать испытания, что придется перенести Жилю с того момента, как первые лучи солнца падут на деревню. Его тело будут медленно прижигать с помощью раскаленных орудий, которые женщины станут во множестве подносить к огню, жечь до тех пор, пока все его тело не станет одной сплошной раной, изуродуют лицо до неузнаваемости, сдерут кожу с черепа и заменят ее раскаленными угольями, раздробят все кости одну за другой…
Слушая изливающийся на него поток ужасов, Жиль смотрел широко открытыми глазами на вершины гор, силясь не слышать Хиакина. Он старался сосредоточиться на единственной мысли, оставшейся ему в утешение: Тим был невредим, Тим был вне досягаемости этих жестоких людей. Хорошо бы, ему удалось украсть мушкет и выстрелом издалека положить конец страданиям своего друга…
Два воина подошли к приговоренному с горшками, полными черной и красной краски, и стали раскрашивать его тело, как этого требовали обычаи ирокезов.
Костер уже пылал, распространяя густой дым.
Топоры, железные шила и прутья, положенные в него, постепенно накалялись докрасна. Хиакин язвительно рассмеялся:
– Ты не пытаешься пробудить нашу жалость?
Чего же ты ждешь? Проси, умоляй…
– Разве люди твоего племени, которых ты пытаешь, просят тебя пощадить их? -
презрительно бросил ему Жиль.
– Индейцы – храбры, из какого бы племени они ни были. Они не плачут, нет, они поют при виде приготовлений к пыткам, а самые храбрые поют даже тогда, когда их пытают.
– Поют?…
С энергией отчаяния Жиль набрал в легкие побольше воздуха. С его губ сами собою слетели слова песни, которую в ньюпортском лагере часто вечерами пели солдаты Сентонжского полка:
В саду моего отца
Расцвела сирень,
В саду моего отца
Расцвела сирень.
Птицы, со всего света
Вьют там свои гнезда.
Рядом с моей любимой
Как хорошо, как хорошо!
Рядом с моей любимой
Как хорошо лежать…
Гомон индейского поселка неожиданно сменился глубокой тишиной. Женщины и старики, спешившие к огню с орудиями пытки, замедлили шаг. Ненависти в их взглядах стало меньше, появилось даже что-то, похожее на уважение: пленник пел!.. Во всеобщем молчании его голос звучал подобно победному кличу, и вдруг на пороге большой хижины Жиль увидел белую фигуру.
Сердце его забилось сильнее, песня оборвалась на полуслове. Что-то перехватило горло Жилю, и он умолк: это был ангел смерти, явившийся его взору в облике женщины, из-за которой он потерял голову!..
Внезапно солнце как бы выпрыгнуло в небо словно огненный шар, и вся долина осветилась.
Это был сигнал… Старик, на голове которого почти не было волос, если не считать жидкой седой пряди, свисающей с черепа, схватил длинный железный прут, раскалившийся на конце докрасна, и подошел к столбу пыток. Исполненный ярости отчаяния. Жиль снова запел:
– Перепелка, горлица и куропатка
И моя голубка… что день и ночь поет…
С последним словом его пронзила жесточайшая боль. Раскаленный конец железного прута вонзился в бедро… В одну секунду Жиль весь облился потом. Боль была жестокой, она становилась все нестерпимее, тяжкими толчками пронизывая тело; в воздухе разнесся отвратительный запах горящей плоти. Жиль стиснул зубы, с трудом перевел дыхание, и ему понадобилась вся его воля, чтобы продолжить песню. Теперь он видел приближающуюся к нему старуху с раскаленной, изогнутой как коготь иглой…
Он снова запел:
– Поет… для… всех девушек…
Что… не имеют мужа…
Старуха улыбалась улыбкой черепа и размахивала перед носом пленника своим ужасным орудием. Жиль уже чувствовал жар. И вдруг раздался громкий крик. С одного из постов, с какого наблюдали за рекой, что-то громко кричал караульный, размахивая руками… Ему ответил голос женщины: это была Ситапаноки.
- Предыдущая
- 56/105
- Следующая
