Текучая Вода - Эмар Густав - Страница 39

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая

При виде его женщины и дети бросились к нему с криками радости и обнаружили несомненные признаки дружеских чувств. Мажордом кратко отвечал на приветствия и прошел, сопровождаемый толпой, в хижину, в которой собирался совет племени, и где, несмотря на ранний час, уже находились вожди.

По прибытии в деревню с Сотавенто произошла, можно сказать, метаморфоза. Все в нем мгновенно изменилось — внешний вид и поступь, так что никто не принял бы его за мексиканца, будь на нем другое платье.

Он подошел ко входу в хижину совета и здесь почтительно остановился, ожидая, чтобы с ним заговорили.

Вожди важно курили, присев на корточках около огня, пламя которого играло на их лицах, освещая их фантастическими отблесками.

Индеец, служивший проводником мажордому, вошел в хижину и произнес несколько слов тихим голосом.

— Олень — любимое дитя племени, — отвечал важный голос, — всемогущий Ваконда покровительствует ему. Его присутствие среди нас всегда приветствуется с радостью. Мы слышали крики женщин и детей, желавших ему благополучного прибытия. Пусть он займет у огня совета приготовленное ему место. Что скажут мои братья-сахемы?

Другие вожди утвердительно кивнули головой.

Сотавенто вошел, присел на свободное место, скрестил руки на груди и молча ждал своей очереди вступить в беседу.

— Пусть мой брат Белый Ворон продолжает! — сказал вождь, говоривший ранее.

— Да, — сказал тогда Белый Ворон, оканчивая, без сомнения, речь, прерванную приходом Сотавенто, — донесения наших охотников таковы: пауни-волки предприняли большую экспедицию и увели много лошадей. У нас недостаток в лошадях, а пауни-волки расположились в двух солнцах от нашей деревни. Почему бы нам не взять у них лошадей, в которых мы нуждаемся? Я сказал. Пусть мои братья подумают.

Тогда заговорил другой вождь,

— Наши молодые люди нуждаются в тренировке. Немногие из нашего племени славятся как хорошие конокрады. Совет Белого Ворона хорош. Его экспедиции всегда успешны. Пусть он выберет юношей, достойных его сопровождать, и отправится к пауни за лошадями, нужными нам для больших бизоньих охот. Я сказал.

— Каково мнение, вожди? — спросил сахем.

— Пусть Текучая Вода выскажет сначала свое, — отвечал Белый Ворон. — Ему как старейшему их сахемов следует первому начать.

Текучая Вода встал.

— Хорошо, — сказал он, — я скажу. Новость, сообщенная Белым Вороном, хороша. У нас действительно мало лошадей, и они нужны нам для больших зимних охот. Во всякое другое время я бы сказал: “Едем, овладеем лошадями пауни”. Десять минут тому назад я бы стоял за это, но теперь это невозможно. Мои братья не подумали, что мой сын Олень прибыл в нашу деревню. Путь от каменного жилища бледнолицых до деревни Красных Бизонов долог. Мой сын Олень не предпринял бы такого долгого путешествия, не имея на то важных причин. Приостановим на несколько минут начатый спор, отложим решение вопроса о своевременности предложенной экспедиции, выкурим “трубку мира”и выслушаем слова моего сына Оленя. Его язык не раздвоен, и, может быть, он нам сообщит важные новости. Я сказал!

Вожди молча поклонились, и Белый Ворон от своего имени и от имени других вождей сказал, что совет сахема хорош и что, прежде чем предпринять окончательное решение относительно пауни, совет выслушает новости, которые, без сомнения, имеет ему сообщить Олень.

Большая трубка была принесена со всеми подобающими церемониями. Она была набита священным табаком и закурена посредством палочки. Когда она обошла круг, Текучая Вода повернулся к Сотавенто:

— Уши вождей племени открыты, — сказал он ему. — Пусть Олень говорит.

Мажордом почтительно склонился перед сахемом и поднялся среди общей тишины.

Была глубокая ночь, и ни одной звезды не сверкало на небе, только луна, выходя изредка из-за облаков, светила несколько минут своим трепетным светом, а потом мрак казался еще сильнее. Ветер жалобно свистал в обнаженных ветвях и глухо стонал, смешиваясь с зловещими криками диких зверей в одну печальную гармонию.

Вход в хижину, где собрались у огня совета вожди, блестел во мраке, как адская пасть.

Кроме сахемов, все в деревне спали. Даже собаки перестали лаять и растянулись у полупогасших огней, которые, покрывшись пеплом, не давали уже никакого света.

Сотавенто или Олень, как угодно читателю называть его, по-мексикански или по-индейски, поднялся, и все вожди устремили на него взоры, выражавшие самое живое любопытство. Действительно, как заметил Текучая Вода, мажордом должен был сообщить новости, важные для сахемов его племени, если предпринял такой длинный и опасный путь.

— Сахемы и храбрецы непобедимого племени Красных Бизонов, — сказал он, — когда я могу видеть вас, мое сердце трепещет и внушенные Вакондой слова вырываются из моей груди. Повинуясь приказанию мудрецов моего племени, я с сожалением согласился покинуть хижины моих отцов и принять привычки подлых бледнолицых, в гибели которых мы поклялись. Очень часто эта тяжесть, слишком непосильная для моих слабых плеч, готова меня сломить. Часто я чувствовал, что мужество готово меня оставить среди этой беспрестанной борьбы и лживого существования, каким является мое. Но вы приказали мне, сахемы моего племени, склонить голову и повиноваться. Я всегда мысленно представлял бесчисленные притеснения и страшные страдания, причиненные нам тиранами. Эта мысль, как отравленная стрела, постоянно углублялась в мое сердце, поддерживала ненависть и придавала мне силу, необходимую для исполнения моей тяжелой задачи. Я думаю, отцы и сахемы племени, что никогда еще до сих пор не слышал с вашей стороны упрека в нерадивости или небрежности.

Вожди поклонились в знак согласия.

Текучая Вода отвечал:

— Что говорит мой сын? Зачем восхваляет он себя за исполнение обязанности? Разве не известно, что каждого человека Ваконда поставил на землю, чтобы исполнять обязанность, часто жестокую и трудную? Счастливы те, задача которых наиболее трудна! Ваконда их любит и глядит на них благосклонным взором, а после смерти он предоставляет им самые богатые дичью места в счастливейших лугах! На что жалуется мой сын? Заставив его жить с бледнолицыми, я сделал его спасителем своего племени и мстителем за обиды. Все храбрецы моего племени, все воины моего народа завидуют его судьбе. Он один недоволен, как подлый Vorri. Он находит данную ему задачу слишком тяжелой. Хорошо, пусть он удалится, пусть оставит почетное место, которое по моему желанию, из уважения ко мне, вожди согласились ему доверить. Пусть он возвращается в пустыню, но бежит от хижин его отцов: никто из них не примет его. Он не найдет более в своем отечестве ни братьев, ни родителей, ни друзей. Все откажутся от него и осудят на жизнь с дикими зверями, менее жестокими и низкими, чем он.

Мажордом выслушал эту суровую тираду с опущенной головой, не смея прервать ее. Когда старый вождь замолчал, он выпрямился.

— Отец мои, — отвечал он смиренным голосом, — твои слова суровы. Они упали на мое сердце, как горячие угли. Я не заслуживаю этих упреков: Ваконда свидетель, что мои мысли всегда с моим народом, и мщение за ваши оскорбления было единственной целью, которой я добивался. Мое пребывание среди бледнолицых придало моим словам без моего ведома странный оборот, приведший вас в заблуждение. Не гневайся на меня, отец мой, так как я достоин если не похвал, то, по крайней мере, уважения. Если я жалуюсь, то это мое сердце страдает вдали от вас, я вздыхаю только тогда, когда мне позволено бывает бросить далеко от себя эти подложные одежды, эти тяжелые привычки и вернуться к свободной, независимой и славной жизни команчей, этого благородного, не имеющего равного в прериях, племени, любимого Вакондой. Его почитают все, перед ним трепещут даже свирепые бледнолицые, не могущие добиться подчинения его своему постыдному игу, как добились подчинения других краснокожих племен.

• Предыдущая
• 39/71
• Следующая