Вольные стрелки - Эмар Густав - Страница 32

• Предыдущая
• 32/105
• Следующая

Монах углубился поэтому в чащу, руководствуясь как маяком слабым отблеском костра.

Несколько минут он ехал довольно быстро, но по мере приближения к цели его вновь охватил страх: он вспомнил о жестоком наказании, которому подвергнул его капитан Мелендес, и стал бояться еще более.

В это время он уже настолько приблизился к костру, что всякое дальнейшее колебание сделалось невозможным; чтобы выиграть несколько мгновений, он слез с лошади и стал привязывать ее, нарочно производя эту операцию как можно медленнее. Затем, не находя более приличного предлога откладывать далее свое появление среди охотников, он стал приближаться к костру, принимая все меры предосторожности, чтобы не быть открытым слишком рано и не получить в грудь пулю прежде, чем ему удастся объяснить причину своего появления в столь неурочный час.

Но, к сожалению, отец Антонио был очень неуклюж, он ступал тяжело, как человек, привыкший ходить по улицам города. Кроме того, ночь была страшно темна, так что в двух шагах уже ничего не было видно. Отец Антонио двигался вперед ощупью, на каждом шагу падая и спотыкаясь. Разумеется, двигался таким образом он очень недолго, и те, кого он хотел поразить своим внезапным появлением, тотчас же узнали о его присутствии по звуку, не замеченному даже им самим. Тем не менее отец Антонио оставался пока весьма доволен ходом дел, с минуты на минуту набирался смелости и уже поздравлял себя с успешным исполнением своего поручения, как вдруг чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо и он с ужасом остановился, боясь пошевелиться, словно бы врос в землю. Он мысленно решил, что настал его последний час.

— Стойте, senor padre! Что вы делаете в лесу в такой поздний час? — спросил его чей-то резкий голос.

Отец Антонио дрожал все телом и ничего не отвечал, ужас сделал его глухим и слепым.

— Вы онемели? — вновь спросил через минуту тот же голос, но уже мягче. — Ну, ну, идемте к костру, дурное дело в такой поздний час путешествовать по лесу.

Монах не мог собраться с силами, чтобы ответить.

— Черт побери, — воскликнул говоривший ранее, — он от страха сошел с ума. Ну так хоть идите же!

И сильная рука стала трясти монаха.

— Ox! — только и мог проговорить монах, к которому стали понемногу возвращаться чувства.

— Ну, слава Богу, немного отпустило. Вы говорите — стало быть, вы живы, — подхватил Транкиль, так как читатель, вероятно, уже догадался, что это он так испугал монаха. — Ну, идите же за мной, вы замерзли, вам нельзя оставаться здесь, идите к костру греться.

И, взяв за руку отца Антонио, он потащил его за собой. Этот последний последовал за ним совершенно машинально, не отдавая себе отчета в том, что с ним происходит, но начиная вновь набираться бодрости.

Через минуту они были уже на поляне.

— Ах! — с изумлением воскликнула Кармела. — Отец Антонио! Каким образом оказался он здесь, ведь он поехал с караваном?

Это упоминание о караване заставило охотника насторожиться. Он внимательно оглядел монаха и заставил его сесть у костра.

— Надеюсь, — проговорил он, — что отец Антонио объяснит нам все.

Достопочтенному монаху, по-видимому, суждено было попеременно с чрезвычайною быстротой переходить от крайних границ страха и отчаяния к чувству полнейшей безопасности. Когда он немного обогрелся, путаница в мыслях, воцарившаяся в его голове с момента встречи с охотником, уступила место влиянию оказанного ему ласкового приема, а когда в ушах его зазвучал милый голос Кармелы, то он окончательно успокоился и мучившие его тяжелые предчувствия исчезли без следа.

— Что с вами? Как чувствуете вы себя, отец Антонио? — участливо обратилась к нему Кармела.

— Благодарю вас, мне лучше теперь.

— Ну, слава Богу. Вы хотите есть? Что угодно вам?

— Решительно ничего, сердечно благодарю вас, есть я не хочу.

— Может быть, вы чувствуете жажду, отец Антонио, так вот вам бутылка виски, — предложил Ланси и протянул ему бутыль с подкрепляющей жидкостью.

Монах заставил себя просить лишь настолько, чтобы показать, что он вовсе не так уж любит виски, затем он снизошел на убедительные просьбы и, взяв бутыль, отпил из нее несколько больших глотков.

Это возлияние вернуло ему хладнокровие и присутствие духа.

— Славно! — проговорил он, возвращая бутыль метису, и удовлетворенно вздохнул. — Господи, благослови раба Твоего! Хоть сам сатана явись теперь предо мною, я и его бы схватил за рога.

— Ага! — сказал Транкиль. — Теперь видно, что вы, отец Антонио, опять полностью владеете собой.

— Да! И я докажу вам это, если хотите.

— Слава Богу! Это меня очень радует. Я не решился расспрашивать вас до сих пор, но теперь я не премину сделать это.

— Что же вы желаете узнать?

— Очень простую вещь: каким образом случилось, что вы, монах, очутились в такой час один, в глухом лесу?

— Ба-а! — весело проговорил отец Антонио. — Кто вам сказал, что я один?

— Никто, но я так предполагаю.

— Не предполагайте, сын мой, а то вы ошибетесь.

— А-а!

— Да, и я буду иметь честь доказать вам это.

— Ну и что же дальше?

— А то, что другие находились на некотором расстоянии, вот и все.

— Кто же эти другие?

— А те, которые меня сопровождают.

— Так, а кто же это такие?

— Вот!.. Да! — прибавил монах через минуту, как бы говоря сам с собою. — Обо мне распространились самые невыгодные слухи, меня обвиняют во множестве самых дурных поступков. О, если бы мне удалось сделать хоть одно хорошее дело. Кто знает, быть может позже я искупил бы все! Ба-а! Не надо отчаиваться.

Транкиль и его товарищи слушали с удивлением этот странный монолог и никак не могли решить, что следует думать об этом человеке. В душе они были склонны считать бедного монаха сумасшедшим. От него не ускользнуло произведенное им впечатление.

— Слушайте, — начал он серьезным тоном, слегка сдвинув брови, — думайте про меня что вам угодно, это мне совершенно все равно. Одного только я не желаю — чтобы кто-нибудь упрекнул меня, что я за сердечное гостеприимство, оказанное мне людьми моей расы, отплатил бесчестной, гнусной, не имеющей для себя названия изменой.

• Предыдущая
• 32/105
• Следующая