Вождь окасов - Эмар Густав - Страница 51

• Предыдущая
• 51/125
• Следующая

– Брат мой не должен предаваться горести, – кротко отвечал Трангуаль Ланек, – Курумилла следует за похитителями, молодая бледнолицая девушка будет спасена!

– Вы серьезно говорите это, вождь? Курумилла точно погнался за ними? – спросил молодой человек, устремив на индейца пылкий взор. – Могу я надеяться?

– Трангуаль Ланек – ульмен, – благородно отвечал арокан, – никогда ложь не оскверняла его губ; повторяю моему брату, что Курумилла следует за похитителями. Пусть брат мой надеется, он увидит птичку, которая поет такие приятные песни его сердцу.

При этих словах внезапная краска покрыла лицо молодого человека; печальная улыбка мелькнула на его бледных губах; он тихо пожал руку вождя и опять упал в койку, закрыв глаза.

Вдруг послышался бешеный галоп лошади.

– Ему лучше, – прошептал Трангуаль Ланек, смотря на раненого, правильное дыхание которого показывало, что он спокойно спит, – что-то скажет дон Валентин?

Он вышел и очутился лицом к лицу с Валентином.

– Вождь, – вскричал он задыхающимся голосом, – правду ли говорят слуги?

– Да, – холодно отвечал Трангуаль Ланек. Молодой человек упал как бы пораженный громом.

Индеец посадил его на тюк и, сев возле него, взял его за руку и сказал с кротостью:

– Брат мой должен быть мужествен...

– Увы! – вскричал молодой человек с горестью. – Луи, мой бедный Луи, умер, убит! О, – прибавил он с ужасным жестом, – я отомщу за него! Только для того, чтобы исполнить эту священную обязанность, соглашаюсь я жить еще несколько дней.

Вождь посмотрел на него со вниманием.

– Что говорит брат мой? – возразил он. – Друг его не умер.

– О! Зачем обманывать меня, вождь.

– Я говорю правду; дон Луи не умер, – возразил ульмен торжественным голосом, который вложил убеждение в разбитое сердце молодого человека.

– О! – вскричал он, вскочив с горячностью. – Так Луи жив, правда ли это?

– Да, однако ж он получил две раны.

– Две раны?

– Да, но пусть брат мой успокоится; они не опасны, закроются через неделю.

Валентин с минуту почти не верил этому радостному известию.

– О! – вскричал он, бросившись на шею к Трангуалю Ланеку и с неистовством прижимая его к груди. – Это правда, не так ли? Жизнь его не в опасности?

– Нет, пусть успокоится брат мой; одна потеря крови причина оцепенения, в котором он находится; я ручаюсь за него.

– Благодарю! Благодарю, вождь, я могу его видеть, не правда ли?

– Он спит.

– О! Я его не разбужу, будьте спокойны; только я хочу его видеть.

– Ступайте же, – отвечал, улыбаясь, Трангуаль Ланек.

Валентин вошел в палатку. Он взглянул на своего друга, погруженного в спокойный сон, тихо наклонился к нему и запечатлел поцелуй на лбу его, говоря шепотом:

– Спи, брат, я бодрствую.

Губы раненого зашевелились, он прошептал:

– Валентин!.. Спаси ее!..

Парижанин нахмурил брови и, выпрямившись, сказал Трангуалю Ланеку:

– Пойдемте, вождь, и расскажите мне подробно что случилось, чтобы я мог отомстить за моего брата и спасти ту, которую он любит!

Оба вышли из палатки.

Антинагюэль недолго оставался в бездействии. Как только Бустаменте со своим войском исчез в облаке пыли, он сел на лошадь и в сопровождении всех ароканских вождей переехал через реку. На другом берегу он воткнул копье свое в землю и, обернувшись к индейцу, находившемуся возле него и готовому исполнить его приказания, сказал ему:

– Пусть три токи, ульмены и апо-ульмены соберутся сюда через час; огонь совета будет зажжен на этом самом месте: должно произойти великое совещание. Поезжайте.

Воин пригнулся к шее лошади и поскакал во весь опор.

Антинагюэль осмотрелся вокруг; все вожди вошли в свои палатки, остался только один воин; когда токи приметил его, на губах его обрисовалась улыбка.

Он был высокого роста, с гордой осанкой, с надменным лицом, с пронзительным взглядом, который имел выражение свирепое и жестокое. Ему, казалось, было около сорока лет; на нем был плащ из верблюжьей шерсти, чрезвычайно тонкий, испещренный яркими цветами; длинная трость с серебряным набалдашником, которую он держал в руке, заставляла узнавать в нем апо-ульмена. Он отвечал на улыбку токи многозначительной гримасой и, наклонившись к его уху, сказал с выражением радостной ненависти:

– Когда ягуары дерутся между собой, они приготовляют богатую поживу для андских орлов.

– Пуэльчесы – орлы, – отвечал Антинагюэль, – они властелины другой страны гор и предоставляют гулличским женщинам заботу ткать плащи.

При этом сарказме против гулличей, раздробленного племени ароканского народа, которое более занимается земледелием и скотоводством, апо-ульмен нахмурил брови.

– Отец мой слишком строг в отношении своих сыновей, – сказал он хриплым голосом.

– Черный Олень – вождь страшный в своей нации, – отвечал Антинагюэль примирительным тоном, – это первый из апо-ульменов морской области. У него сердце пуэльчеса и душа моя радуется, когда он возле меня; зачем же его ульмены находятся не в одинаковом расположении с ним?

– Вынужденные жить в постоянных торговых сношениях с презренными испанцами, племя плоских стран оставило копье и взялось за заступ; оно сделалось земледельческим; но пусть отец мой не ошибается: древний дух их породы все еще покоится в них, и в тот день, когда нужно будет сражаться за независимость, они все восстанут, чтобы наказать тех, которые вздумают поработить их.

– Неужели это правда? – с живостью вскричал Антинагюэль, остановив свою лошадь и смотря в лицо своему собеседнику. – Точно ли можно рассчитывать на них?

– К чему говорить об этом теперь? – сказал апо-ульмен с насмешливой улыбкой. – Когда отец мой только что возобновил договор с бледнолицыми?

– Это справедливо, – отвечал токи, пристально посмотрев на индейского воина, – мир упрочен надолго.

– Отец мой мудрый вождь, он все делает хорошо, – ответил тот, потупив глаза.

Антинагюэль приготовился отвечать, как вдруг один индеец прискакал во всю прыть и с изумительной ловкостью, которой отличаются только эти отличные наездники, в одно мгновение остановился перед вождями совершенно неподвижно, как бронзовая статуя. Запыхавшаяся лошадь, из ноздрей которой выходил густой пар и бока которой покрыты были белой пеной, доказывала, что он долго скакал во всю прыть. Антинагюэль смотрел на него с минуту и потом сказал:

– Сын мой Тегтег-Громобой сделал быструю поездку?

– Я исполнил приказания моего отца, – отвечал индеец.

При этих словах апо-ульмен из скромности хотел было отъехать в сторону; но Антинагюэль положил свою руку на его плечо, говоря:

– Черный Олень может остаться; разве он мне не друг?

– Я останусь, если отец мой этого желает, – кротко отвечал вождь.

– Пусть же он остается. Пусть сын мой говорит, – продолжал Антинагюэль, обращаясь к воину, все еще стоявшему неподвижно.

– Испанцы дерутся, – отвечал тот, – они вырыли топор и повернули его против своей собственной груди.

– О! – вскричал токи с притворным удивлением. – Сын мой ошибается, бледнолицые не ягуары, чтобы пожирать друг друга.

Говоря это, он обернулся к Черному Оленю и поглядел на него с улыбкой неизъяснимого выражения.

– Тег-тег не ошибается, – с важностью заметил Черный Олень, – глаза его видели хорошо: каменная деревня, которую бледнолицые называют Вальдивией, в эту минуту пылает жарче нежели вулкан Отаки, который служит убежищем Гекубу, духу зла.

– Хорошо, – холодно сказал токи, – сын мой видел хорошо; это воин очень храбрый в битве, но он точно также и благоразумен; он остался в стороне, чтобы радоваться, не стараясь узнать, кто одержит верх!

– Тег-тег благоразумен, но когда он смотрит, он хочет видеть; поэтому он знает все, отец мой может расспросить его.

– Хорошо, великий воин бледнолицых уехал отсюда, чтобы лететь на помощь к своим солдатам... Конечно, выгода осталась за ним?..

• Предыдущая
• 51/125
• Следующая