Мои жизни, мои смерти, мои реинкарнации - Сулимов Дмитрий Викторович - Страница 20

«Грабь и обогащайся, обогащайся и грабь» — вот единственный лозунг этой пиратской нации, это её Государственная Политика! Бурно нарождающийся новый класс общества, его «сливки» — буржуазия, — напыщенное, чопорное и чванливое сборище без чести и совести, сколотивших первоначальные капиталы на грабеже, разбое и воровстве, упыри и вампиры, теперь начавшие пить кровь из своих же сограждан — вот лучшие сыны отечества, покрытые венцом благочестия… Мне была глубоко противна эта страна, и эта жизнь в ней. Я сам сделал себя изгоем этого лживого общества, этого лицемерного быдла, считающего себя праведными и добропорядочными христианами. Души этих людей — гнилые души, разлагающиеся и воняющие, как болотный ил… Даже сам язык этой страны, самый безграмотный из всех европейских языков, в котором прочтение слов зачастую совершенно не соответствует их написанию, а произношение совсем не соответствует их прочтению, где буквы, обязанные быть произнесёнными, просто выбрасываются, подразумевая одно и заменяясь на совершенно другое в местах слов, совсем для них изначально не предназначенных — сам по себе представляет яркий пример отвратительного, ханжеского лицемерия, — сути менталитета этой на всё наплевательской нации. И даже флаг наш, — как огромный красный тарантул, одетый в белый саван благочестия и охвативший своими лапами все моря и океаны мира. Их синие воды — его сеть, которой он ловит всех слабее себя, бесцеремонно, жадно и с упоением высасывая все их соки.

А в это время в Европе происходят великие события, меняющие облик мира. Во Франции произошла Великая революция! Боже, как бы я хотел быть там, а не в этой затхлой стране, где никогда ничего не произойдёт. Как бы я хотел вырваться из этой тюрьмы для моей души, страны духовного оцепенения, туда, где создаётся новый мир, где творится История! Зачем я здесь? Что я здесь делаю? Здесь моя душа медленно умирает в муках бесполезности и ненужности моего существования. Почему я не родился во Франции, где, кажется, сама жизнь приняла овеществлённую форму, где множество людей в едином порыве, одержимые единой идеей, преобразуют лик мира?! Господи, как ты меня обидел! Я умираю в этой стране, моя душа, как морская волна, бьётся о камень общественного безразличия, не в состоянии сделать ничего другого, кроме как рассыпаться на тысячи брызг от понимания собственного бессилия. Почему, Господи, ты не дал мне возможности быть там, где тысячи таких же, как я, волн сметают эти холодные камни, творя новый ландшафт, новое время, новую эпоху?

Жизнь — как острый клинок, которому необходимо движение жизни, когда он поёт на ветру и блестит на солнце, звеня от восторга и радости. Человек создан для движения, для радости жизни, как клинок для восторга смерти, и нет других причин для его существования. Печальна и глупа бытность клинка, засунутого в ножны, горек и досаден вид трепещущей птицы, заключённой в клетку. А клетка для самого разума ужасна и гнетуще неестественна своей нелепостью и безысходностью, ибо его сон в ней рождает только чудовищ, а его бодрствование — рабское подчинение, и другого в клетке нет…

Жить незачем!.. Понимание этого убивает меня. Моя душа умирает медленно, безнадежно и безвозвратно. Надежда на смысл, который может появиться в моей жизни, всегда присутствует в моём подсознании, но, задумавшись, подсознание в тщетности всех попыток уходит куда-то далеко-далеко, и остаётся одна тупая боль в сердце, и ожесточённость в разуме. Марсельеза — песня революции, звучащая в моей душе как гимн жизни, как-то странно воспринимается среди этой холодной природы, холодных стен, холодных лиц. Я часто пою её про себя, но эти звуки доносятся до моего сознания как будто из другого мира, мира, где есть солнце и жизнь, в мир, сожранный туманами, иллюзорный и нереальный, как загробная жизнь.

Я вырос одиноким и замкнутым. Общество развивалось по другим законам, воспитывалось на других жизненных ценностях… В нашей семье наступили тяжёлые времена. Последнее время наше финансовое положение значительно ухудшилось. Я плохо помню, что происходило вокруг меня в этом мире, поскольку уже давно я находился глубоко внутри своего забвения, куда я сам себя погрузил, теряя последние проблески надежды. Вероятнее всего умер отец. Но я уже давно, задолго до этого, находился в глубоком духовном кризисе, и его смерть особо не повлияла на моё, и без того сумрачное сознание. Что значит смерть физическая в сравнении со смертью духовной, когда крепкий и здоровый молодой человек перестаёт ощущать жизнь в своей оболочке! Существование с пустотой внутри — разве смерть может быть страшнее?

Поздней осенью, почти без средств к существованию, мы уехали из города зимовать к родственникам матери, фермерам-животноводам, в глубь страны. Большой, мрачный, двухэтажный кирпичный дом, слегка овитый плющом со стороны центрального входа, несколько больших одноэтажных кирпичных построек вокруг П-образного двора, маленькое стадо коров, виднеющееся вдали на холмистом поле — вот и все признаки существования жизни на многие мили вокруг.

Одиночество, бессмысленность моего существования, ненужность меня на этом свете, и ненужность мне этой жизни, жизни в этой проклятой стране — вот и все чувства, оставшиеся ещё во мне.

Я часто ходил к соседним болотам, расположенным поблизости, и долго-долго стоял там, ощущая, как сырое и холодное чудовище облизывает моё лицо, медленно-медленно проникая в мою душу.

Поздней холодной осенью, в возрасте менее двадцати лет, я умер, подхватив на этих болотах лихорадку. А может быть и потому, что уже больше не мог так жить. Смерть ведь сама приходит к тому, кто понял, что его уже ничего не держит в этой жизни.

Англия. Годы жизни: 1779 г. — 1798 г.

Туника, белая, короткая, едва даже доходящая до середины бедра, переброшенная через левое плечо, едва прикрывала стройную фигуру, оставляя почти открытой атлетический юношеский торс, ещё не взрослого мужчины, но уже красивого молодого парня, на котором любой женский взгляд, скользя мимо, уже останавливался, как бы забыв, куда был направлен изначально. Светлые, кудрявые волосы, вьющиеся к обнажённым плечам и ангельски красивый античный лик, как у статуй Олимпийских богов или на картинах Эпохи Возрождения…

Юноша стоит на берегу спокойного синего моря, у самой кромки воды, на мелких камнях, и только его лазурные волны тихо-тихо шелестят между ними, слегка касаясь пальцев ног, щекоча и поглаживая их, как нежные девичьи прикосновения. Чистый свежий воздух, напоенный свежестью морской волны, её запахами, её дыханием, наполняет грудь, сливаясь с собственным ритмом сердца, таким же медленным и размеренным, растворяя душу в этом бесконечном пространстве тишины и умиротворения. Кто он, — пастух, спустившийся к морю и оставивший своих овец где-то на вершинах прибрежных скал, или служитель храма Аполлона, на которого был так похож? Да и имело ли это вообще какое-либо значение?

Я больше ничего не помню из этой жизни. Только это нежное-нежное море с его лазурными водами, только этот воздух, наполняющий мою грудь ароматами самой жизни, слаще которого я никогда более не вдыхал, и только это огромное Огненное Зеркало Бога, висящее над краем мира, в котором отражается Его Лик, становясь видимым для нас, являясь зримым проводником Его Любви. Только чувство абсолютного единения со всем, что есть в этом мире, со всей Вселенной. Только великолепие вселенского, божественного покоя, разлитого в бесконечности…

Огромный огненный диск заходил за горизонт, и медленно утопая в море, погружал всё в темноту, тая во мгле, как еле видимый свет свечи. Бояться глупо. Мир бесконечен, как мрак космоса, озаряемый светом звёзд. И эта бесконечность — в каждом из нас. И мрак пустоты, который спускается вместе с божественным сном — это лишь путь возвращения к самому себе.

Я не умер. Я просто вернулся к Богам, растворившись во Вселенской Любви…

Эллада. Годы жизни: 21 г. до н.э. — 3 г. до н.э.