Золотая Кастилия - Эмар Густав - Страница 17

• Предыдущая
• 17/51
• Следующая

— Черт побери! — не выдержал Мигель, как только шлюпка пристала к шхуне. — Что за странная мысль пришла вам в голову, командир!

— О какой мысли ты говоришь, дружище? — спросил Монбар, улыбаясь.

— Отказаться от денег, которые предлагал вам достойный губернатор.

— Ну и глуп же ты! — ответил Монбар, слегка ударив его по плечу. — Мы не воры, а храбрые флибустьеры.

— Это правда, но полтораста тысяч пиастров!

— Будь спокоен, Мигель, мы ничего не потеряем, если подождем, мы найдем те деньги, которые я не хотел взять; это я обещаю тебе. Кроме того, откуда ты знаешь, может быть, губернатор расставлял нам ловушку?

— Очень может быть, вы правы.

Через четверть часа шхуна скользила, как чайка, по волнам, сопровождаемая восторженными восклицаниями толпы, собравшейся на берегу.

Юнга Шелковинка исчез. Когда об этом сказали Монбару, он только тихо посмеивался, как это делал всегда, когда не хотел отвечать иначе.

В одно прекрасное утро в конце сентября, в ту минуту как солнце начало подниматься над горизонтом и посылать во все стороны свои блестящие знойные лучи, два человека выехали из густого леса мастиковых, гуявовых и померанцевых деревьев, опускавших свои ветви в прозрачную холодную воду Артибонита в трех лье от города Пор-де-Пе, одного из убежищ страшных хищных птиц, называемых флибустьерами, которые, насмехаясь над могуществом испанцев и как бы поддразнивая их, смело построили свои гнезда на берегах их самой богатой колонии, изнеженной и сладострастной Эспаньолы.

Эти два человека, внимательно оглядевшись вокруг и удостоверившись, что никто за ними не следит, спустились с крутого берега реки, отвязали легкую пирогу из древесной коры, спрятанную под тростником, и, вынув из нее весла, понесли на плечах до откоса, где поставили так, чтобы защитить себя от солнечных лучей и посторонних взглядов, укрепили ее кольями, потом легли в тень и принялись готовить завтрак.

Воспользуемся этой минутой, чтобы познакомиться с ними ближе.

На обоих были костюмы французских буканьеров: холщовые панталоны, стянутые поясом из крокодиловой кожи, пара рубашек, надетых одна на другую и запачканных кровью и грязью. Через плечо у них была перекинута свернутая палатка из тонкого полотна. Их оружие состояло из трех штыков, ножа в футляре из бычьей кожи за поясом возле пороховницы, мешочка с дробью и длинного ружья, какие делались в Дьеппе и назывались флибустьерскими ружьями. Вооруженные таким образом, эти люди могли легко сопротивляться тем, кто на свое несчастье вздумал бы поссориться с ними. Их резкие энергичные лица, загорелые и загрубевшие от солнца, ветра и дождя, их крепкие руки с мускулами, жесткими, как веревки, обнаруживали силу, способную заставить призадуматься самых смелых противников.

Эти люди были еще молоды, многие не достигли еще и сорока лет, но жизнь, полная бурь и страстей, успела оставить на их лицах свой суровый отпечаток.

Однако, несмотря на грозный вид этих людей, стоит нам прислушаться к их разговору, и мы, быть может, узнаем, что они совсем не те, кем хотят казаться, распознаем лисиц в львиных шкурах и будем вынуждены признать, что они только переодеты буканьерами; правда, переодеты так искусно, что самый проницательный человек был бы обманут даже после серьезного и тщательного осмотра.

Завтрак скоро был приготовлен, и наши два незнакомца, без сомнения страшно проголодавшихся после утомительного путешествия по стране с совершенно непроходимыми дорогами, принялись за еду с хорошим аппетитом, разговаривая между собой по-испански тихими и сдержанными голосами, как будто, несмотря на окружавшее их безлюдье, боялись, что их слова, уносимые на крыльях утреннего ветерка, могут достичь ушей каких-нибудь затаившихся шпионов.

— На каком расстоянии от Пор-де-Пе мы находимся? — спросил первый.

— Напрямик, — ответил второй, набив полный рот, — около одного лье, а по дороге — по крайней мере три лье.

— Мы, кажется, ушли далеко вперед?

— Слишком, может быть, но если бы мы не пришли сюда, мы не смогли бы увидеться с тем, кого хотели видеть.

— А ты не боишься какой-нибудь нежелательной встречи так близко от города?

— Это маловероятно, и вот почему: на равнине, где мы находимся, теперь совершенно нет дичи; вы не найдете быка за десять лье вокруг. Буканьеры это знают, поэтому они бросили здешние места, где за целый месяц им не пришлось бы сделать ни одного выстрела.

— Твои слова справедливы, Бирбомоно, — заметил первый незнакомец, — но флибустьеры — не единственные враги, которых нам следует опасаться.

— О каких еще врагах вы говорите? — спросил Бирбомоно (это действительно был мажордом). — Признаюсь вам откровенно, что я не понимаю.

— О ком же еще я могу говорить, как не о карибах, этих страшных мародерах, еще более свирепых, чем буканьеры, если только это возможно.

Бирбомоно громко расхохотался.

— Вы забыли, что за костюм на вас, — сказал он, — правда, карибы — непримиримые враги испанцев, но зато верные и преданные друзья Береговых братьев, и если, не ровен час, эти дикари нападут на наш след, то вместо того, чтобы навредить нам, они, напротив, будут готовы нам служить.

— Очень может быть, — ответил его собеседник с неубежденным видом, — однако, признаюсь, я уже сожалею, что зашел так далеко, хотя мы не одни и полтораста человек, оставленных мной в лесу, придут к нам на помощь по первому сигналу.

— Вы знаете мое мнение о ваших людях, — ответил Бирбомоно с презрением, — мы с вами видели их на деле; я больше полагаюсь на себя, чем на них.

— Однако время проходит, а его все нет, Бирбомоно!

— Придет, имейте терпение.

— Вы в этом уверены?

— Судите сами. Вы знаете, что моя госпожа оставила домик, в котором скрывалась столько лет, и решила поселиться в Пор-де-Пе. Там, следуя моему совету, чтобы не возбуждать лишних подозрений, она открыла гостиницу, где живут самые знаменитые предводители флибустьеров.

— Я знаю все это, но не понимаю, как Береговые братья, такие хитрецы, не узнали в ней испанку.

— Флибустьеры не так подозрительны, как вы думаете. Кроме того, мы прибыли на голландском судне, будто бы из Европы. Мы выдали себя за фламандцев. Все наши бумаги были в порядке; что еще от нас можно было требовать?

— Действительно, ничего, так как на кастильском наречии говорят во всей Фландрии, принадлежащей испанскому королю.

— Да и какое опасение может внушать женщина преклонного возраста, сопровождаемая только одним слугой, людям, не боящимся ничего на свете? Напротив, нас приняли очень дружелюбно и помогли нам открыть гостиницу.

— Да, флибустьеры любят, когда у них селятся иностранцы.

— Таким образом они получают оседлое население, честное и трудолюбивое, с помощью которого они надеются очистить свое общество.

— Продолжай, эти сведения драгоценны для меня.

— Мне нечего прибавить, кроме того, что Франкер, как зовется этот человек среди Береговых братьев, поселился в нашей гостинице, и я передал ему письмо, пересланное вами.

— Он ничего не сказал, получив его?

— Он смутился, побледнел, потом отрывисто бросил: «Хорошо, я приду».

— Он сдержит слово… Счастлива ли твоя госпожа?

— Насколько может быть счастлива бедная женщина. Вы ведь знаете, что я довольно наблюдателен.

— Ну, и что же ты заметил?

—Странное обстоятельство. Донна Клара, обычно такая

грустная и молчаливая, по целым неделям не произносящая ни слова, выказывает к этому молодому человеку необыкновенную привязанность.

—Что ты такое говоришь, Бирбомоно?

— Правду, ваше сиятельство. Когда она видит этого молодого человека, лицо ее проясняется, глаза блестят; когда он заговаривает с ней, звук его голоса заставляет ее вздрагивать. Если иногда он садится в общей зале, она следует за ним взглядом, ловит каждое его движение, а когда он уходит, вздыхает и печально опускает голову. Она сама убирает его комнату, чинит белье, и никому не желает уступать эту обязанность. Ей нравится заботиться о том, чтобы этот молодой человек ни в чем не испытывал недостатка… Не находите ли вы, что все это очень странно?

• Предыдущая
• 17/51
• Следующая