За гранью (СИ) - Механцев Борис - Страница 71

• Предыдущая
• 71/94
• Следующая

Каперанг вздохнул. Увы, сейчас было совсем не время для поэзии, нужно возвращаться, как говорится, к суровой прозе жизни. Он вышел на Дворцовую площадь, неожиданно тоже пустынную. Громада Зимнего дворца была погружена во тьму, императорский штандарт спущен. Если несколько дней назад это означало только то, что Государя нет во дворце, сегодня же Государя не было во всей России. Точнее, существовал человек, Николай Романов. Где именно он сейчас был, капитану первого ранга Альберту Германовичу фон Лорингеру не было известно, но где-то он, несомненно, находился. Может быть в Могилеве, где размещалась Ставка, может быть — в Царском Селе, может — даже здесь, в Зимнем, во внутренних покоях. Это было уже неважно, важно было лишь то, что Николай Романов теперь перестал быть Государем. Россия отреклась от него, а он отрекся от России. И это сулило и ему и стране страшные беды. Альберт знал, что ему этих бед уже не увидеть: силы перстня могло хватить максимум недели на две, но он собирался отдать его сыну как можно быстрее, прямо сегодня. Не было никаких причин затягивать расставание с жизнью, его с этим миром связывали только невыполненные дела, а потом… Да смилуется над ним Высокое Небо… Но здесь, среди людей, под этим низким хмурым небом, в этой стране оставались жить его жена, его дети, его друзья, жены и дети его друзей… И им предстояло с лихвой хлебнуть ужасов, которые несла с собой Революция.

У дверей Адмиралтейства каперанг издалека еще заметил караул из трех революционных матросов: на штыках винтовок у них были повязаны кусочки материи. Цвета Альберт в сгустившихся сумерках различить уже не мог, но готов был спорить на любые деньги, что он красный. Цвет крови, цвет Революции… Что сказать им, каперанг не представлял. На мгновение у него возникла идея вернуться назад и передать кальки Корнилову: Генштаб заливал Дворцовую площадь светом огней из множества окон, вероятно командующий округом находился сейчас в здании. Но эту мысль Лорингер отверг. Во-первых, там тоже может у входа стоять революционный караул. Ну а во-вторых, о генерале Лавре Георгиевиче Корнилове ему было известно только то, что тот хорошо умеет убегать из плена. Конечно, это тоже достойное качество, но оно никак не характеризует командира с точки зрения умения навести порядок в штабе. А вот в том, что у адмирала Александра Ивановича Русина в штабе порядок, Альберт не сомневался, лишь бы только сам штаб не разгромили во имя Революции. И потом, Корнилов всё же сухопутный, хотелось передать пакет своему брату — моряку.

Вздохнув, он принял решение и уверенно направился ко входу в Адмиралтейство. "Господи Боже, милостив буди ми грешному", — прочел он Иисусову молитву, как привык это делать всегда в минуту опасности, и в следующий миг возблагодарил Господа за помощь: в одном из караульных он узнал Коноваленко, канонира с крейсера «Аврора», на котором Альберт служил в японскую войну.

— Стой, кто таков?

— Здорово, братцы! Коноваленко, не узнаешь? — уверенно ответил каперанг.

— Ва…, - начало старорежимного приветствия от неожиданности вырвалось у матроса помимо воли, но он тут же взял себя в руки. — Господин капитан первого ранга, Вы как здесь?

Ну да, вставание во фрунт и отдачу воинской чести Революция уже отменила.

— Из Гельсингфорса, из штаба Флота.

— И как там?

— Сложно, — честно ответил Альберт. Сейчас он поступал по правилу, которым неукоснительно руководствовался всю свою жизнь: если не знаешь, что говорить, то говори правду. Только вот правду следовало говорить не всю. — Знаешь ведь, что в Кронштадте было.

О том, что матросы «Авроры» еще до кронштадской резни убили командира крейсера, он предпочел не упоминать.

— Знамо дело… — протянул матрос, и Альберт тут же его прервал, излагая наспех сочинённую историю.

— Командование Балтийским Флотом полностью подчиняется революционному правительству, но мы точно не знаем, что именно происходит в столице и каковы задачи Флота. Вот меня и прислали к…

— Понятно, — кивнул Коноваленко. — Так проходите, господин адмирал у себя.

Матрос немного посторонился, пропуская офицера к дверям, а за дверями Адмиралтейства, к огромному удивлению Альберта все выглядело так, будто и не было никакой революции.

Не прошло и пяти минут, как он уже был в приемной адмирала Русина.

— Я капитан первого ранга Альберт фон Лорингер, только что прибыл к Его Превосходительству из Свеаборга со срочным донесением от вице-адмирала Непенина, — сообщил он адъютанту.

Тот, оторвавшись от бумаг, недоуменно посмотрел на каперанга, почему-то молча, словно никак не мог подобрать слов.

— Вы разве не знаете? — наконец проговорил адъютант. — Вице-адмирал Андриан Иванович Непенин убит сегодня днем в Гельсингфорсе…

И снова перед глазами весь день тянулись красноватые холмы: повозка Наромарта ехала как раз в ту сторону, откуда они с Сережкой вышли к костру. В час они проезжали примерно километров восемь, на обед не останавливались (Солнце или как его там называть, палило нещадно), к сумеркам отмахали наверняка больше полусотни — характер местности не менялся.

Балису казалось, что и время тоже тянется медленно, словно струя вытекающей из банки сгущёнки. Первую пару часов они с Мироном обсуждали то, что не успели договорить накануне, но постепенно разговор сошел на нет. Наромарт был занят управлением конем, а дети молчали. Гаяускаса это немного удивляло: обычно, именно общительные дети первыми адаптируются в незнакомой среде, а здесь почему-то всё наоборот.

Так и ехали в угрюмой тишине. Изредка они с Мироном обменивались между собой несколькими фразами и снова — молчание.

И только уже довольно поздно вечером в разговор включился Саша.

— Мирон Павлинович, — спросил подросток, показывая на оружие Балиса, — а это и есть тот «автомат», про который Вы мне вчера рассказывали?

— Да, — кивнул Мирон, — тот самый автомат Калашникова модернизированный. Точнее автоматов Калашникова было много типов, под разные патроны даже.

— А под винтовочный патрон? — Сашка аж подпрыгнул.

— На вооружении точно не было. Мощноват патрон для такого дела.

— В общем все верно, только у меня не АКМ, а АКа семьдесят четыре Эм, — уточнил Балис.

— А какая у него скорострельность? — не унимался Сашка.

— Хм…

Гаяускас понял, что генерал Нижниченко уже давно не забивал себе голову такой грубой прозой (интересно, когда в последний раз Мирон стрелял из чего-нибудь посерьезнее ПМа) и поспешил на помощь другу.

— Темп стрельбы — шестьсот выстрелов в минуту. Боевая скорострельность — сотня.

— А прицельная дельность?

— Километр.

— А в магазине… — подросток на мгновение задумался, словно что-то прикидывал в уме, — двадцать пять патронов или тридцать?

— Тридцать.

— Вот это машина, — в голосе Саши слышался нескрываемый восторг. — Да ведь это почти пулемет «Максима» в руках. А весит много?

— Положим, «Максим» все же по всем параметрам получше будет, это оружие другого класса, — охладил его пыл Нижниченко. — А весит он, по вашим меркам, около десяти фунтов.

— Всего-то? — продолжал восторгаться казачонок. — "Максим"-то даже без воды на пуд больше потянет.

— Ну, все-таки он и придуман больше чем на полвека позже, — успокоил мальчишку Мирон. — Подумай, если бы в Крымскую войну твой друг поручик Бочковский на "Памяти Витязя" выехал бы навстречу штурмующим Малахов курган союзникам, что было бы?

— Драпали бы союзнички… до самой Балаклавы, — весело рассмеялся Сашка, видимо, живо представив себе эту картину.

— Вот видишь…

— А можно подержать?

Балис несколько мгновений колебался, потом протянул автомат подростку — все равно без патронов и штык-ножа это не больше, чем дубина. Тот долго вертел оружие в руках, внимательно и вдумчиво рассматривал каждую деталь, явно хотел заглянуть под крышку ствольной коробки и отверстие для принадлежности, но не решился. Наконец, со вздохом вернул автомат капитану.

• Предыдущая
• 71/94
• Следующая