В конце сезона туманов - Ла Гума Алекс - Страница 10

— Их нет в живых. Погибли в аварии, когда я был мальчишкой.

— Простите. — Фрэнсис заметно смутилась.

— Это было давно. Ехали на профсоюзный пикник, и грузовик попал в кювет. — Он смутно помнил, как сидел на краю канавы под деревом, вокруг чемоданы, корзинки, рассыпавшиеся свертки с едой, стоны и причитания. — Потом я жил у тети с дядей.

— Вот как!

— Они у меня хорошие. Тетка — я зову ее тетя Моди — в молодые годы была профсоюзной активисткой. Помню, однажды — только я вернулся из школы — она приходит домой, злая как ведьма. «Чертовы штрейкбрехерши, — говорит. — Мы бастуем, никого на фабрику не пускаем, а эти мерзавки ломятся сквозь пикет. — Но наши девочки задали им жару». И показывает сломанный каблук — пустила его в ход в драке. После этого ее уволили, но она скоро нашла другую работу. Руки у тетки золотые.

— Видать, крепкий она орешек, — сказала Фрэнсис сквозь смех.

— Она у меня чудо!

Диктор начал читать новости по-португальски, и женщина за прилавком выключила радио. Проехал автобус, на фоне иссиня-черного неба ярко светились его окна.

— Нам пора, уже поздно, — повторила Фрэнсис.

— Ну что ж, — согласился Бейкс, поднялся и помог ей встать. Их лица на мгновение сблизились, и он уловил запах душистого мыла, увидел тугую высокую грудь под блузкой. В дверях он пропустил ее вперед, чувствуя, как растет в нем сладкое беспокойство.

На огромном пустыре вдоль пригородного шоссе все еще бушевало в ночи ярмарочное гулянье, рев динамиков был приглушен расстоянием, а цепочки цветных огней будто подернулись вуалью из пыли. Бейкс и девушка побрели вдоль шоссе, потом свернули вбок и пошли мимо темных домиков с палисадниками.

— Ничего, что я вас задерживаю? — спросила Фрэнсис.

— Что вы, что вы! В любом случае я успеваю на автобус.

— Мы почти пришли. Вы живете в городе?

— Да. А вы давно в этом районе?

— Я здесь родилась, правда, в другом доме. Теперь у нас муниципальная квартира.

Они вышли на освещенную площадь с запертыми на ночь магазинами. На фасаде кинотеатра скакали всадники в сомбреро, желтая пыль неслась из-под копыт. Сеанс только что кончился, из дверей повалил народ.

— Вы в кино ходите? — спросил Бейкс, пока они огибали толпу, растекавшуюся во все стороны.

— Изредка. Показывают одну дребедень: ковбои, сыщики, немыслимые романы.

— Обычно девушкам нравятся картины про любовь.

— Каждая надеется, что и у нее все будет так, как на экране.

— У вас есть парень?

Она посмотрела на него, потом ответила:

— Пожалуй, нет.

— А какие мужчины вам нравятся?

— Трудно сказать. Наверно, я когда-нибудь выйду замуж, только не знаю, за кого. А вдруг он будет меня колотить? — Она засмеялась и снова взглянула на Бейкса. Они шли в тени, вдали от фонарей, направляясь к высоким прямоугольным домам с темными и светлыми квадратами окон — как на шахматной доске. Новый квартал растянулся на несколько миль.

— Только у сумасшедшего поднимется на вас рука, — сказал Бейкс.

— Несколько моих подруг повыходили замуж. До свадьбы женихи были шелковые, а потом запили, и теперь у них вечные скандалы.

— Ну, не все мужчины пьяницы, — возразил Бейкс. Ему хотелось взять ее за руку, но внезапно его сковала робость.

— Дай-то бог. Нам сюда.

Они перешли на другую сторону и вступили в тень высоких зданий. Все дома были на одно лицо, как бараки.

— Вот я и дома, — сказала Фрэнсис. — Дальше вам идти не надо.

— Позвольте, я провожу вас до дверей. Это долг джентльмена.

— Ах, какой вы вежливый, — усмехнулась она. — Ну, так и быть.

Во дворе, вымощенном потрескавшейся плиткой, над вытоптанным газоном небо расчертили бельевые веревки, будто канаты под куполом цирка. Казалось, сейчас появятся воздушные гимнасты, но вместо них болтался сохнущий комбинезон — как обезглавленный преступник, выставленный напоказ.

Они пересекли двор и остановились у подъезда.

— Послушайте, — сказал Бейкс, — как бы нам снова повидаться? Может, сходим на днях в кино, или на танцы, или еще куда?

— А вы…

— Что?

— …действительно этого хотите?

— Конечно! — И, набравшись смелости, он добавил: — Вы такая милая девушка.

— Откуда вам известно? Мы только что познакомились.

— Мне все известно.

— Быстрый какой! И я не знаю, что вы за человек.

— Ну, как хотите… — огорчился и слегка даже рассердился Бейкс, хотя чувствовал, что ему рано отступать.

Но тут она добавила серьезно, без тени кокетства:

— Я же не сказала «нет». Я встречаюсь иногда с молодыми людьми…

— Так, значит, увидимся?

Она сделала вид, что задумалась, потом наконец лучисто улыбнулась ему.

— О'кей, когда же?

— Давайте в субботу.

— Хм, в субботу?..

— Вот что, — предложил он, — я приду сюда после обеда, мы проведем вместе вторую половину дня, а вечером куда-нибудь сходим.

— Э, вы многого хотите. Почти целый день. В субботу по утрам я хожу за покупками, а потом мою голову…

— Отлично, я приду посмотреть, как вы моете голову.

— Ну, если вы ничего не имеете против того, чтобы посидеть и поболтать с отцом, пока я уберусь в квартире…

— С удовольствием. Так, значит, договорились?

— Договорились.

Они поднялись на второй этаж по бетонным ступеням. За толстым стеклом, как в темнице, тускло горела электрическая лампочка, высвечивая грубые фрески на муниципальной штукатурке: пронзенные стрелой сердца, похабные надписи, смешные стихи и анатомические этюды. Где-то бубнило радио: «министр говорил о возросших расходах…», гудели машины, несясь куда-то в ночи.

Она шла впереди мимо одинаковых дверей по открытой галерее, выходящей на другой двор с неизбежными бельевыми веревками и потрескавшейся плиткой, потом остановилась у одной двери. Бейкс посмотрел на Фрэнсис и заметил настороженное выражение на ее лице. Он улыбнулся своим мыслям: «Боится, что полезу целоваться. Все они так думают». За ее спиной виднелись звезды, как бриллиантовое ожерелье на пыльном бархате.

Он глянул на номер двери. Фрэнсис, стоявшая со скрещенными на груди руками, перехватила его взгляд и сказала:

— Двести сорок четвертая. Не забудете? Корпус «Д». Здесь легко заблудиться.

— Не беспокойтесь, я запомнил дорогу.

Она поняла, что ей ничто не угрожает. В полумраке Бейкс увидел белые зубы за слегка приоткрытыми губами, светло-карие глаза изучали его, словно стараясь проникнуть в его мысли. Он улыбнулся и протянул руку. Она пожала ее, и он ощутил холодок шероховатой, загрубевшей от работы ладони.

— Итак, до субботы, — сказал он.

— Хорошо, буду ждать.

Он выпустил ее ладонь из своей, пожелал спокойной ночи и пошел к лестничной площадке. Когда он оглянулся, ее уже на галерее не было.

Ему пришлось бежать, чтобы поспеть на автобус.

Первое, что он увидел, открыв глаза, было лицо дирижера, улыбавшегося со стены. За занавеской ранние сумерки проросли лиловыми побегами. Портрет висел как икона, будто Томми сменил бога на идола танцевальной музыки. Радиола по-прежнему походила на алтарь, а зачехленные пластинки — на просвиры для причастия. «Чертов клоун, — думал Бейкс о Томми, — он никогда не станет взрослым. Умственное развитие остановилось в юные годы».

Но Томми — испытанный друг. Бейкс давал ему несложные поручения, и он всегда выполнял их без сучка, без задоринки. Сейчас не приходится привередничать: не такое время, чтобы тщательно подбирать помощников, не до жиру. Сопротивление корчилось в тисках террора, оно не было побеждено, но получило тяжелые увечья. Будто боксер в нокдауне: голова идет кругом, но он собирает последние силы, чтобы выпрямиться при счете «девять». Повальные аресты обескровили движение. Вожди и кадровые революционеры были в тюрьмах или на чужбине. Уцелевшие одиночки и крошечные ячейки были разобщены, раскиданы по стране. Они копошились, как кроты в земле, пытаясь нащупать в непроглядной тьме порванные связи, восстановить нарушенные контакты. Те, кто знал друг друга, стремились воссоздать организацию. Все строилось на взаимном доверии, не будь его — грош цена их усилиям. Они изрыли ходами подполье, часто меняя норы и лежбища. Те, кто был известен властям, в страхе торопились скрыться, прежде чем полиция решит, что настал их черед. Мало-помалу удалось срастить ткани и наладить неустойчивую связь с заграничными центрами.