Глинтвейн на двоих - Кривская Елена - Страница 31

Профессор перевел дыхание и присел на корточках у огня. Он слышал, как беспокойно ведет себя под ворохом одежды Аня — ворочается, тихонько посмеивается, шелестит чем-то. Он поднял голову:

— Чего тебе не лежится?

И увидел неповторимое зрелище: из груды шуб и одеял, напоминавших в полумраке фантастические лохмотья, высвобождается совершенно нагая, стройная женщина. Вся в багровых отсветах, бликах от близкого пламени. Женщина села на краю постели, потянулась, закинула голову и капризно сказала:

— Мне все еще холодно. Сейчас же грей меня.

Он отбросил одежду, как чужую истлевшую оболочку. Она вздрагивала, зябко поводила плечами не то от холода, не то от прикосновений его губ, рук. Он накрыл ее всю, плотно обхватив с боков руками, бедрами. Усилившееся гудение пламени поглотило ее слабый вскрик. Ледышка, с холодными кистями рук, с гусиной кожей на бедрах оттаивала в его объятиях, оживала и превращалась в ту, кого он помнил, — гибкую, извивающуюся змейку Змейка неожиданно отпрянула в сторону, выскользнула из-под него и через несколько секунд была наверху. Перевернувшись на спину, он с закрытыми глазами впитывал в себя новые ощущения. Открыв наконец глаза, он повернул голову — и увидел на боковой стене силуэт, напоминавший скачущего наездника в теневом театре — на фоне струящихся красноватых сполохов.

Женщина коснулась ладонью его головы и заставила посмотреть в противоположную сторону. Там, в огнедышащем жерле, движимые невидимыми струями воздуха, затеяли любовную игру красные человечки — демоны огня, точно имитируя прихотливые движения человеческих тел. Она тихонько засмеялась, и он вслед за нею. Этот неожиданный смех помог им затянуть любовную игру, и пламя в камине успело поубавиться, прежде чем она издала уже не сдерживаемый крик и упала, обессиленная, ему на грудь. Он чувствовал сладостное высвобождение от всех треволнений последних недель, ложных подозрений, мелочных мыслей. Накрывшись ватным одеялом, они долго еще ловили друг в друге последний трепет, конвульсию страсти. Наконец, она вздохнула, закинула руки за голову и взглянула на огонь.

— В конце концов, что с нами происходит, мы обязаны ему, — тихо проговорила она, вглядываясь в угасавшее пламя.

— Кому?

— Огню!

— ?

— Вспомни, как начиналось. Свечи в мастерской у Савелия. Горячий глинтвейн у тебя в кабинете. Пляшущие огненные человечки в камине. Вообще, любовь у пылающего камина…

— Тебе здесь поправилось?

— Увидел бы твои хоромы Савелий… Предложил бы прямо здесь разыграть «Рождественские повести» Диккенса. Неплохо бы сюда на Рождество, а?

— Еще не провели электричество…

— При свечах.

— Дорогу заметет… Не прорвемся.

— В любом случае обещай, что Рождество мы встретим вместе. Обещаешь?

— Да.

Уголья в пасти камина напоминали раскаленные, красные зубы. Аня и профессор поужинали при свече, ожидая, пока подрумянятся яблоки, нанизанные профессором на стальные прутья. Наконец, подрумянившаяся кожура стала лопаться, зашипели на угольях капли горячего сока. Обжигаясь, они ели печеные яблоки, еще прохладные в самой сердцевине.

— Кстати, о глинтвейне, — заговорил профессор. — Мы еще успели бы… Если прямо отсюда — ко мне.

— Меня ожидают родственники — ты забыл? И, кроме того, неужели тебе мало сегодняшнего вечера?

— Мало… И еще, ты уж извини, — мне хочется выпить. С тобой. Ты вот спирта хватила…

— Бр-р…

— А мне и этого нельзя, я за рулем. Едем ко мне?

— Ладно уж. Но обещай, что дашь мне все-таки возможность встретиться с дядюшкой…

— Это же совсем просто. Вот ингредиенты: сахар, корица, гвоздика, лимон, вода. И, конечно, красное столовое вино.

— Ты забыла огонь…

— И огонь. И мирное столовое красное превращается в огненную смесь…

— А потом эта самая огненная смесь превращает грозного Аргуса в нежного любовника…

— А его студентку — в трепетную наяду…

— В змейку…

— Кстати, твои греки — они варили глинтвейн?

— Вообще-то, они пили подогретое вино. И при этом разводили его водой — в два-три раза.

— Тоже мне, поклонники Бахуса.

— Не забывай: веселье в этих странах было разлито уже в воздухе, как вино. Это нам, северянам нужно все время подогреваться.

— Ты гляди, поосторожнее там… С весельем, которое разлито в воздухе… Я уже боюсь тебя отпускать. Особенно с этим доцентом в коротенькой юбке…

— Разве — в коротенькой?

— Будто бы не заметил!

— По-моему, ты заметила больше, чем я…

— Да. И я знаю, что у этой Денисовой на уме. И зачем ей Греция…

— У тебя богатый жизненный опыт…

— Опыт неудачного замужества, не более…

— Действительно неудачного? Если честно?.. То есть, я хотел бы знать, тебе было также хорошо с ним…

— Очень редко… И потом, был стыд и какой-то холод… Он забивал все…

— Почему же…

— Какой любопытный… Я потом все объясню. Сейчас я хочу спать… Запомни, ты обещал разбудить меня в пять и отвезти домой… К дядюшке…

— Обещал — значит отвезу…

— Поставь будильник…

— Я проснусь ровно в пять…

Разговор начинался на кухне, где Аня готовила глинтвейн, а продолжался и закончился в постели. Чашка горячего пряного вина на обоих подействовала одинаково — вызвала томление и напомнила про глубокую ночь. Про наяду и змейку они вспомнили тогда, когда раздевались и укладывались в постель, будто семейная пара с изрядным стажем совместной жизни. Она обвилась вокруг него телом, руками и ногами, как лиана, и он почувствовал желание. Очевидно, его прежняя семейная жизнь со скупой на интимные ласки Викторией оставила в нем резерв нерастраченной мужской силы. Сейчас эта сила искала выход — но уже не в том неистовом порыве, какой они пережили у пылающего камина. Сейчас оба и надолго погружались в ласковое, колышущееся марево, безмолвно соизмеряя друг с другом желания, темперамент, ритм. Происходило глубокое, неспешное знакомство мужчины и женщины, стремившихся не надоесть друг другу, не потерять друг друга. Они долго плыли в этом всепоглощающем мареве, пока не достигли берега — и, изнеможденные, лежали рядом, переговариваясь, прислушиваясь к отзвукам их ласкового марева. Незаметно оно убаюкало их.

Он проснулся ровно в пять, в соответствии с собственным биологическим будильником, но не нашел ее около себя. Вмятина в постели сохранила не только форму ее тела, но и ее тепло. Змейка выскользнула из-под одеяла совсем недавно. На кухне брезжил свет. Накинув пижаму, он направился туда и, зажмурив глаза, увидел ее. С некоторым изумлением он увидел на ней свою рубашку в синюю клетку, не сколько мешковатую в плечах, но достаточно длинную, чтобы прикрыть верх бедер. Она ставила на стол дымящийся кофейник и две чашки.

— Доброе утро, — сказала она и виновато добавила: — Извини, я не нашла халата…

Халата и не могло быть — Виктория не оставила в квартире ничего из своей одежды. Подчеркивая этим, что ушла навсегда.

— Тебе идет, — он подошел и поправил нижний край рубашки, дотронувшись до прохладной шелковистой кожи ее бедра.

— Умывайся и приходи пить кофе, — засмеялась она. — Эх ты, обещал меня разбудить…

— Я проснулся ровно в пять, — запротестовал он, — не виноват же я, что ты оказалась жаворонком…

— Надо бы вернуться пораньше. Я думаю, все будут спать и, может быть, удастся проскользнуть в квартиру незамеченной. Тогда никто не узнает, во сколько я вернулась.

— Хорошо у тебя, — сказала она, когда оба сидели за столом и пили кофе. — Я теперь понимаю, чего мне так не хватало, когда я не знала тебя. Покоя и надежности. Ты знаешь, я ожидала, что после развода немного отдохну — и от мужа, и от его знакомых, которые стали и моими знакомыми, и от наших родственников, от людей вообще, от всего… Ничего подобного. Какая-то сумасшедшая жизнь… Суета, беготня. Надо учиться, и на жизнь зарабатывать, и все — самой… Можно я буду иногда приходить сюда и просто отдыхать? Когда ты позволишь?