Испытание (СИ) - Дубинин Антон - Страница 45

— Сир, по…жалуйста… Отвезите меня в монастырь… я там… покаюсь.

— Монастырь где? Здесь прямо?

— Правая развилка, потом — левая, потом — через мостик, а не в объезд… Сир… Скорей, я же… уми… раю…

Опять полез пятерней в свою рану, дурак несчастный. Щегольские перчаточки — от таких бы и Филипп Эльзасский не отказался — уже все в кровавой коросте. Почему раненому все время кажется, что стоит только ухватиться за больное место рукой — и станет легче?.. Кретьен вот наоборот к своим ранам испытывал всегда смутную брезгливость, не хотелось их ни трогать, ни даже видеть… Однако мальчик молодец, не плачет, не кричит, держится. А больно, наверное, ужасно. Этьен, где ты, Этьен, лекарь, утиши ему боль…

— Вовсе ты не умрешь, — Кретьен рывком поднял его на руки, Мелиас от резкого сотрясения заорал. Собрав все силы, чтобы как можно меньше его тревожить, Кретьен попытался сесть в седло без помощи рук — но преуспел только с третьей попытки. Во время первых двух юноша стонал, надрывая ему сердце, и наконец потерял сознание — что же, так оно, наверное, и лучше. Вокруг обломка копья сочилась темная влага, и нужно было успеть. Где-то вдали заржал, пребывая в недоумении, конь с мертвым рыцарем на спине — но сейчас не до него. Нужно успеть довезти живого, а с мертвым разберемся потом. Если и впрямь до монастыря недалеко, то за покойником можно вернуться, поймать коня… А сейчас — вперед. Рыси Мелиас точно не переживет, но, может быть, галоп… Только постараться не свернуть себе самому шею.

…Выглядит, как мертвый, тревожно подумал Кретьен, пока голова юноши билась, закинутая на сторону, о его плечо. Руки уже занемели от двойного напряжения — ноши и управления конем, но это пустяки, это неважно, главное — успеть. Несколько раз ему казалось, что Мелиас умер, и он останавливал коня, проверял. Нет, просто без сознания, и то, наверное, к добру — зато не очень страдает. Дыхание есть, хоть и совсем легкое, и один раз раненый простонал. Кретьен сумел-таки не растревожить рану, но кровь все же сочилась, не переставая, и один рукав кольчуги везущего совсем потемнел от алой влаги — влаги жил того, кого он только сегодня посвятил в рыцари. Кретьен внезапно нервно рассмеялся — он представил, что сейчас из зарослей появится тот подлец, который Мелиаса ранил, и придется драться с ним… Самое время.

— Рыцарь, защищайся!

…И верно, как напророчил. Их оказалось еще и двое — один на неразличимо-темном в сумерках коне растопырился перед мостом, а на светлом копье другого поблескивал длинный блик, выдавая, где среди зелени расположился негодяй.

— Мессиры, — вместо страха опаленный быстрым гневом и неимоверной усталостью, Кретьен натянул поводья. — Я везу раненого. (Уж не вами ли, мессиры, не вами ли он ранен? Тот, первый, был на белом коне — и у того, что в кустах, скакун млечно светится в синеватой мгле… Уже успел разжиться новым копьем, как я погляжу. Хочешь и его сломать, любезный? Или хочешь, я отхвачу тебе голову? Наверое, я даже смогу это сделать.)

— Защищайся, если ты не трус.

— Рыцарь, — в голове у Кретьена, под покровом бледно светящихся белых волос, что-то, кажется, начало закипать. Стараясь не очень потревожить раненого, он положил руку на рукоять — совершенно бесполезный жест против копейщика. — Я прошу позволить мне довезти раненого до монастыря. Он неподалеку. Я могу поклясться вам двоим — и вы, сир, вылезайте из кустов, будьте так добры! — что после этого вернусь на то же место и буду биться с вами обоими, если вам так уж хочется драки. По очереди или сразу с двумя — как вам угодно.

Тот, что на темном коне, молчал, как бы в смущении. Второй тем временем выбрался на свет Божий; разглядеть, тот это гад или не тот, было невозможно — в сумерках все кошки серы.

— Сир, — наконец выговорил он, — очевидно, наиболее умный из двоих, — выезжая вперед и заставляя товарища потесниться, — мы дадим вам проехать и не будем вас преследовать, если покажете нам свой щит.

Кретьен едва не расхохотался. Рука его, вибрировавшая на рукояти и державшая почти всю тяжесть полулежащего Мелиаса, жутко устала. Сейчас на ней порвется какая-нибудь мышца, подумал рыцарь, убирая-таки руку от меча. Смехотворная тревожность ситуации заставляла его слегка дрожать.

— Это не мой щит. Впрочем, если вам уж так приспичило на него смотреть, то пожалуйста, хоть обсмотритесь. Только он у меня на спине, кому-то из вас придется меня объехать, мне здесь неудобно разворачиваться.

— Дайте слово, что не нападете ни на кого из нас, пока мы будем смотреть.

— Клянусь, — бросил Кретьен отрывисто, страстно мечтая их обоих придушить. — Надеюсь, что и у вас неплохо с рыцарской честью, и вы меня тоже в спину не ударите. Смотрите, только скорее, ради Христа. Раненый умирает.

Тот, что на темном коне, спешился и быстро, почти бегом, обошел Кретьенова скакуна. Морель волновался, переступал с ноги на ногу. От этих людей исходил какой-то непереносимый для коня запах тревоги, и он всхрапнул, желая не то потоптать чужака, не то от него шарахнуться. Оба человека были в закрытых шлемах, безликие железные лица. Голос из-под личины звучал чуть приглушенно:

— Рыцарь, где вы взяли этот щит?..

— О Бог ты мой, мальчик дал! Когда я его защищал от нечестивого… рыцаря (от одного из вас, а, ребята?), и по его же просьбе я оставил щит при себе. Если все ваши засады из-за щита, то заберите его, ради Христа. Только не стойте на пути.

Белый всадник снял шлем. Волосы, белые, как у самого Кретьена, как шерсть его высокого коня, серебристо блеснули в темноте. Если бы Кретьен видел чуть получше… Но так из бледного пятна, бывшего, по всей вероятости, лицом всадника, донесся голос:

— Вы можете ехать, сир.

Кретьен тронул коня, миновал копейщика, ежеминутно ожидая чего-то — может, удара копьем в спину — въехал на выгнутый деревянный мост. За неширокой речкой смутно светлели стены монастыря. Удара в спину не последовало.

…Монах-привратник, распахнув не створу ворот, а только маленькую, низкую дверь, протянул руки, чтобы принять раненого у всадника. Осторожно, стараясь не тряхнуть, Кретьен стал опускать Мелиаса, — но усталые руки подвели, он буквально уронил юношу на монаха, хорошо хоть, тот оказался сильным и быстро среагировал. Однако Мелиас от неожиданной встряски пришел в себя с совершенно замогильным стоном, разлепил глаза, из которых тут же засочились слезы боли. Увидев над собою белую, высокую фигуру монаха, он выдавил нечто вроде предсмертной улыбки мученика и выговорил:

— Выр-выр-выр…

— Что, сын мой?..

— Дыр… Ылы-лы… влау-ау.

— Говорите тише, я расслышу, — старец склонил ухо к самым губам мальчика, и по всей его повадке, по силе рук и уверенной позе Кретьен догадался, что тот некогда и сам был рыцарем. Мелиас прошептал, но на этот раз внятно, так что расслышал даже его спаситель:

— Ну… Вот… Сир Галахад… Довезли, слава Христу. Теперь и умереть можно, если Господу угодно…

С этими жизнеутверждающими словами он из последних сил — и откуда они только у раненых всегда берутся, эти последние силы! — выдернул из раны обломок копья. Кретьен успел только выругаться совершенно непривычным для себя образом, так что даже сам удивился — а Мелиас, испустив опять же из последних сил отчаянный вопль (те силы, с которыми он себя приканчивал, оказались, видно, предпоследними), лишился чувств. Кровь обильно хлынула из раны, пачкая рукава белоснежной рясы. Кретьен кубарем скатился с коня, запутавшись сразу в обоих стременах.

— Отец, скажите… Тут можно еще что-нибудь сделать?

— Такую рану я могу излечить недель за семь… С господней помощью, — спокойно ответствовал белый старик, невозмутимо перехватывая юношу поудобнее. — А теперь, сир рыцарь, помогите мне, зажмите края раны. В обители я ее промою и остановлю кровь, но его нужно быстро отнести внутрь…

Кретьен бросился к нему, стягивая прилипшие потные перчатки.

До кельи новопосвященного не донесли — кровь шла слишком сильно, его положили осматривать и перевязывать прямо на квадратном монастырском дворе. Еще один сердитый белоснежный старец промыл рану, и когда ее коснулась теплая вода, бедняга снова пришел в себя.