Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 1 (СИ) - Дубинин Антон - Страница 26

Главный участник торжества, граф Раймон, далеко не молод. Какое там молод, у него и прозвище-то — Раймон Старый. Это за то, что он графство унаследовал в 38 лет, хотя все его предки делались правителями кто в четырнадцать, кто в шестнадцать. Граф Раймон уже не только по прозвищу — и в самом деле стар, пятьдесят пять лет — снова чудесное совпадение: ровно в том же возрасте его великий прадед, четвертый Раймон в династии, выступил в поход за Море.

У старого графа черные пряди перемежаются ярко-белыми, у него продольные морщины на лбу и еще две, вертикальными полосками — у уголков губ (как у того, кто часто улыбается). Даже слегка курчавые волосы на груди — видно теперь, когда он снял покаянническую дерюжную рубаху — тронуты серой сединой. Он красив, наш граф — даже старый потрясающе красив, так что у замужних женщин и юных девушек дух перехватывает от его сухого улыбчивого лица, глубоко посаженных темных глаз, чуть горбатого носа. Сложен такоже изумительно — небольшое его, невысокое тело все соразмерно, вовсе не стариковские, ничуть не дряблые мышцы по-воински бугрятся на смуглых руках, на нагой спине. Он и двигается особенно, будто танцует — даже сейчас, когда идет неверной походкой покаянника, поднимается по ступеням храма, на ходу разоблачаясь: сам, сам, без чужой унизительной помощи.

А может, и вовсе не красив граф Раймон — в самом деле, нос длинен, брови слишком густые, руки и тело все в старых шрамах. Это только так кажется — красота — всем, кто на него смотрит, потому что графа любят в его стране. Почти все люди графского лена — особенно его столицы и вообще Тулузена, сердца земли Ок — любят его, называют «наш добрый граф», говорят, что он самый щедрый, самый куртуазный, равен императору. Вернее всего было бы сказать — «самый наш». Кто ни взглянет, сразу видно: провансалец от самых костей, будто нет в нем вовсе французской крови (хоть ее целая половина, по матушке), как будто весь он видом — один в один его земля, а сердце за клетью ребер у него в груди — Тулуза. Недаром говорят, что все женщины Тулузы малость (или не малость) влюблены в графа Раймона. Неудивительно, что он славится своими любовными похождениями, что про него много всякого рассказывают. И даже короткий путь покаянника будто не в позор ему. И даже когда, преклонив старые уже, непривычные сгибаться колени и положив руку на тяжелое, все в застежках, Евангелие, перед ковчегом с мощами — слушай, святой Эгидий, мои слова — начинает выговаривать граф слова позорной клятвы, почти все слушают его голос с любовью. Только лицо Милона ничего не выражает, оно такое же застывшее и неподвижное, как у каменных апостолов между порталами: я лишь свидетель, я беспристрастный камень, на котором резец выбивает слова, чтобы хранить их вечно. Да еще пара епископов, не любящих графа — кто за еретическое прошлое, кто за личные обиды — малость морщатся, не особенно доверяя.

Глуховато звучит красивый голос графа — горло трудно пропускает обидные слова? Или уже собираются покаянные слезы? Жаркое солнце — отличный день середины июня — льет потоки лучей на обнаженную графскую спину, по которой бегут тонкие ручейки пота; епископы мокнут под тяжелыми многослойными облачениями. Прочие покаянники, шестнадцать баронов-вассалов, стоят угрюмой толпой, глядя в пространство: им-то хорошо, им не придется ничего говорить. Только подтвердить со своей стороны графские обеты. В небе над головами кающихся и судий носятся безразличные ласточки, на низких виражах свистя в воздухе крыльями; олеандры пахнут как сумасшедшие, лето, лето. Что столько глупых людей сразу делает вокруг и внутри душной церкви?

«Я, Раймон, герцог Нарбонны, граф Тулузы, маркиз Прованса, перед находящимися здесь святыми мощами, Дарами Христовыми и древом Честного Креста, положа руку на святое Евангелие Господне, клянусь… повиноваться всем приказам Папы и вашим, мэтр Милон, а равно и всякого другого легата или нунция… относительно всех статей вместе и каждой порознь, за которые я отлучен Папой ли, легатами или самым законом. Сим обещаюсь, что чистосердечно исполню все…»

Бог Ты мой, как же он клянется, это же невозможно исполнить! Ясно любому рыцарю и даже горожанину в своем уме! Изгнать всех еретиков из страны — что это значит, неужто это понимать как есть? У нас в одной Тулузе их церквей и монастырей — на каждом углу! У ткачихи Мод все дочки — катарки, две из них желают в монастырь дамы Бланки де Лорак уйти, другие просто собрания посещают… У соседа Бертрана — сын и невестка, да и сам Бертран, если разобраться, не особенно-то католик, в церковь захаживает раз в год, а последнее время болтает о переселении душ в лошадей и ослов. К соседке Маурине и ее сыновьям в дом захаживает добрый человек Жильбер, все его видели, да он и не скрывался особо, чего ж тут скрываться. Старик Гильяберт, лучший плетельщик корзин и блюд-пальяссонов, какого мы знаем, а с ним и его сыновья, Айкард и Гальярд, ходят на катарские службы в церквушку на улице горшечников. Рыцарь Фелипп, сосед по кварталу, тот, что часто берет в долг у иудеев, и еще другой Фелипп, у которого брат консул, тоже принимают у себя добрых людей, катарских священников. Да что там далеко ходить — моя родная сеструха Раймонда отказалась с нами на Пасху идти причащаться, говорит, что поняла — хлеб никак не может быть Телом Христовым. Мать ее, Раймонду то бишь, отругала, конечно, но вынуждать не стала — знает, что упрямая она… Что ж это значит — всех моих соседей из Тулузы изгнать, из родных домов? Или вообще перевешать, как разбойников — их-то, хороших, спокойных, добропорядочных горожан?

Эдак придется пол-Тулузы выгнать. Также и в остальных всех городах. Куда их выгонишь-то, такую ораву? И сможет ли добрый граф такое над своими людьми сотворить — над людьми, которые за него в огонь и в воду готовы? Да и его собственная тайная жена, та, что из простых горожан — мать двоих графских бастардов, Бертрана и Гильеметты, говорят, в катарский монастырь недавно ушла. А прежняя жена Беатрикс, матушка законной дочери Констансы, той, что сейчас замужем за наваррским королем — уже лет тридцать как добрая женщина, катарка в монастыре в городе Безьере. Неужто и ее выслать? Собственную бывшую жену? Нет уж! Граф Раймон никогда верных ему людей не обижает! Даже если есть за что, он своих провансальцев не выдаст. Как меня не выдал. Как меня…

…«Я присягаю за все эти пункты, а также за все другие, которые мне могут предложить. Я присягаю за все вышеупомянутые замки, которые дал в залог…»

Изгнать из страны разбойничьи шайки, мессен Раймон? Куда ж они пойдут, как не в горы Фуа и Сабартеса, мирных пастухов резать? Этих рутьеров, любой барон знает, лучше уж при себе держать как наемников, на законном жалованье — иначе они вовсе распустятся без графской работы, превратятся в настоящее бедствие для простых поселян. Не уйдут же они из страны навовсе, а если эти и сгинут — новые явятся от гасконских басков да из Каталонии, тамошняя земля щедро разбойников родит. К старым-то мы уже попривыкли, они какие-то свои, знакомые, попусту никого не трогают, разве что на войне с англичанами или арагонцами переусердствуют, а раз они на графской службе — так боятся графского же наказания, значит, не лютуют особо. Распустить их, мессен — значит обратить в силу неуправляемую…

Уволить евреев с общественных должностей? Батюшки! Что ж это, выгнать половину профессоров из медицинской школы в Монпелье, где учится мой старший брат? Закрыть еврейские коллегии в Бокере и Марселе, погнать с места бокерского доктора Авраама, который по «Канону» Авиценны вылечил отцовского кузена от грудной болезни? Чего ж далеко ходить, здесь же, в Сен-Жиле, бесплатная коллегия, которую держит тутошний раввин. И преподает в том числе публично, если кто из мирян желает научиться азам врачевания, или чтению-письму. Говорят, в тулузский капитул тоже евреи затесались… да и как же без них, без евреев? Они, инаковерцы, почему-то лучше многих христиан в деньгах разбираются. Такой уж им дар вышел от ихнего Моисея: хотите городской бюджет вести наилучшим образом — позовите иудея, он научит. Ростовщиков-то — это да, этих никто не любит, да они столько же из евреев, сколько из ломбардцев происходят, а наш Папа, говорят, и сам родом из Ломбардии! Ломбардцев тоже прикажете разогнать? От честных-то евреев какой вред, от них — сплошная польза…