Опал императрицы (Опал Сисси) - Бенцони Жюльетта - Страница 5

• Предыдущая
• 5/70
• Следующая

– Не проще ли в таком случае дать мне ее адрес?

Нет, – отрезал человек с корзиной. Елей из его голоса мгновенно испарился. – Госпожа графиня предпочитает, чтобы ее корреспонденция шла через Вену. Поскольку она много путешествует, так надежнее. Всем сердцем рад служить вам, ваше сиятельство!

И «слуга его сиятельства» поспешно удалился в сторону Кертнерштрассе, оставив Морозный в некоторой растерянности. Его смутила не формулировка: австрийская вежливость часто бывает столь же сентиментальной, сколь и куртуазной. Нет, его удивил отказ – мягкий, но безусловный отказ сообщить адрес графини. Значит, о письме не могло быть и речи. А начиная с сегодняшнего вечера у него, вероятно, найдутся дела поважнее, чем гоняться за старой дамой да к тому же и со странностями. Альдо на какое-то мгновение даже пожалел, что явился к этому дворцу. Лиза, если узнает, может совершенно неправильно истолковать его дружеские намерения. Лучше бросить эту затею...

Укрепившись в своем решении, Морозини решил использовать всю свободную вторую половину дня на то, чтобы возобновить знакомство с сокровищами Габсбургов. Разве Симон Аронов не говорил при первой их встрече, что опал, возможно, находится среди них? И Альдо направился в Хофбург, бывший императорский дворец, часть которого теперь занимали государственные учреждения, а часть была отведена под коллекцию драгоценностей. Он и впрямь обнаружил там восхитительный опал венгерского происхождения, соседствовавший с прибывшим оттуда же гиацинтом и испанским аметистом, но это не мог быть тот камень, который они искали, – слишком большой!

Альдо утешился созерцанием великолепного изумруда, венчавшего императорскую корону, а также того, что некогда был Золотым руном. Но его удивило отсутствие драгоценностей, принадлежавших последним представителям династии. Ведь Морозини знал: у императрицы Елизаветы, чарующей Сисси, среди прочего был сказочный убор из опалов и бриллиантов, подаренный ей перед свадьбой эрцгерцогиней Софией, ее теткой и будущей мачехой, которая когда-то надевала этот убор в день собственного венчания. Не обнаружив ничего похожего, Альдо решил обратиться за справкой к хранителю коллекции и, испросив аудиенции, оказался перед неприветливым чиновником, едва выдавившим из себя:

– Драгоценности, находившиеся в личной собственности, больше нам не принадлежат. Их похитили у нас в конце войны, и это очень жаль. Среди них был и «Флорентиец», большой светло-желтый бриллиант, принадлежавший герцогам Бургундским, – его постигла общая участь, когда вершилось подлое ограбление австрийского народа. Впрочем, как и драгоценности Марии-Терезии, и... и другие.

– Кто похитил?

– Вас это вряд ли касается. А теперь попрошу меня извинить: я очень занят...

Морозини, которого таким недвусмысленным образом выставили за дверь, решил не упираться. Однако, задержавшись на минуту перед колыбелью римского короля и несколькими вещицами, принадлежавшими его матери, Марии-Луизе, он подумал, что неплохо бы поклониться могиле этого ребенка – сына Наполеона и короля Рима, вынужденного завершить свой короткий жизненный путь под австрийским титулом. И Альдо отправился в склеп Капуцинов.

Нет, конечно, он не питал никакой особой страсти к величайшему из Бонапартов – ведь именно из-за него Венеция пришла в упадок. Несмотря на свою французскую – по матери – кровь, князь Морозини не мог простить дерева свободы, посаженного на площади Сан-Марко 4 июня 1797 года, отречения последнего дожа Лудовико Манена и, наконец, фейерверка, во время которого войска новой Французской республики сожгли Золотую книгу Венеции вместе со знаками священной герцогской власти. Но образ покоившегося здесь оскорбленного мальчика, изгнанника, вечного пленника Австрии, затрагивал романтические струнки его характера и вызывал глубокую жалость. Альдо любил приходить к Орленку. Не впервые менах открывал перед ним королевскую усыпальницу в неурочные часы. Морозини знал, как взяться за дело. К толпам обычных посетителей – чаще всего англичан – здесь обращались с просьбой: перед тем как покинуть церковь, оставить у брата-привратника милостыню, предназначенную на освещение склепа и на суп для бедных, который в монастыре раздавали ежедневно в два часа. Морозини же щедро платил, едва войдя. Однако на этот раз он натолкнулся на некоторое сопротивление.

– Не знаю, можно ли мне впустить вас, – сказал ему служка. – Там уже находится дама... она иногда сюда приходит.

– Склеп достаточно просторен. Я постараюсь не мешать ей. Знаете ли вы, кого именно она навещает?

– Да. Она приносит цветы, а потом мы находим их на могиле эрцгерцога Рудольфа. А вы хотите навестить герцога Рейхштадтского, – прибавил монах, показывая на букетик фиалок, купленный Морозини перед тем, как войти. – Так постарайтесь, чтобы она вас не заметила. Ей обычно хочется побыть одной...

«А тебе, – подумал Морозини, – не хочется терять лепту, которую я вношу. Что ж, понятно...»

– Не беспокойтесь! Я буду молчалив, как призрак, – пообещал он.

Капуцин перекрестился и открыл тяжелую дверь, ведущую к императорским гробницам.

Ступая тише кошки, Альдо спустился в некрополь Габсбургов. Пройдя мимо первой ротонды, где царила императрица Мария-Терезия, мать королевы Марии-Антуанетты, он подошел ко второй, где покоился последний император Священной Римской империи Франц II в окружении четырех своих жен, между дочерью Марией-Луизой, забывчивой супругой Наполеона I, и внуком – Орленком. Гробница этого французского принца, которого злоба Меттерниха навеки окрестила герцогом Рейхштадтским, была видна издалека, и ее нельзя было спутать с другими, потому что бронзовый саркофаг покрывало множество свежих и высохших букетиков фиалок. Многие были перевязаны трехцветными ленточками[2]. Гость положил свое приношение к остальным, перекрестился и в который уже раз вспомнил поэтические строки:

Так Морозини молился.

Тусклый свет заливал погруженный в безмолвие длинный склеп, эту «кладовую монархов», где лежало ни больше ни меньше как тридцать восемь покойников. Морозини, поддавшись царившей здесь атмосфере, едва не забыл, что он не один в склепе, но внезапно из современной части усыпальницы, где последним сном спали Франц-Иосиф, его очаровательная супруга Елизавета, убитая итальянским анархистом, и их сын Рудольф, донесся легкий звук – похоже, кто-то плакал... Альдо прошел вперед, стараясь оставаться незамеченным, и увидел женщину...

Высокая, тоненькая, в ниспадающей до пят траурной вуали, она стояла перед гробницей, на которую только что положила букет роз, и рыдала, закрыв лицо руками. Призрак скорби, а возможно, призрак Сисси – Альдо слышал, что однажды ночью, вскоре после смерти сына, она велела открыть склеп и попыталась вызвать Рудольфа из царства мертвых.

Сознавая, что подглядывать за женщиной, охваченной таким горем, – предельная нескромность, Морозини вернулся на прежнее место еще тише, чем пришел. Наверху он снова встретился с тем же капуцином, смиренно дожидавшимся ухода гостей, спрятав руки в рукава, и не удержался от вопроса – знает ли монах ту даму, она производит такое сильное впечатление.

– Значит, вы ее видели?

– Я ее видел, она меня – нет.

– Тем лучше. Она действительно производит впечатление. Даже на меня, хотя я видел ее много раз.

– Кто она такая?

Морозини приготовился увеличить пособие для бедных, но монах отказался:

– Я не знаю, кто она, и вы должны мне поверить. Только нашему преподобному отцу аббату известно ее имя. Все, что мы знаем: ей разрешено приходить сюда в любое время, когда она захочет, и это бывает не так часто. Лично я впускал ее дважды.

• Предыдущая
• 5/70
• Следующая