Ожерелье для дьявола - Бенцони Жюльетта - Страница 22
- Предыдущая
- 22/92
- Следующая
Она растила меня с детства, я полностью доверяю ей. Ты наденешь ее одежду и займешь ее место рядом со мной в карете. К счастью, она достаточно крупная, ну, пусть будут и некоторые неудобства.
Кому придет в голову мысль искать тебя под одеждами почтенной дуэньи? Поторопись. Праздничная суета ослабила наблюдение у ворот. Мы проедем без труда, и вечером ты будешь уже далеко.
Бесспорно, Каэтана нашла отличный способ.
Не протестуя. Жиль начал раздеваться, а за ширмой донья Консепсион делала то же самое, не теряя при этом ни капли своего достоинства. Ширма, кстати, была излишней, поскольку под одеждой дуэньи на ней был надет еще крестьянский костюм.
– Когда наступит ночь, – объяснила Каэтана, – донья Консепсион возвратится во дворец, не привлекая ничьего внимания.
С помощью двух женщин Жиль надел длинное черное платье, агатовые бусы, кружевной чепец и сверху широкий плащ с капюшоном. Для большей безопасности Каэтана подчернила ему брови, подрумянила щеки, с тем чтобы превратить его в раскрашенную деревяшку, какой и была сама Консепсион. Она отступила на несколько шагов, чтобы оценить работу..
– Совсем неплохо, – сказала она с удовлетворением. – Кружевной чепец просто прелесть, он достаточно скрывает лицо. Ну, теперь картина.
– А мой слуга, что с ним? – спросил Жиль.
Занятая выбором картины у стены, герцогиня ответила не оборачиваясь:
– Он в продовольственном ящике моей кареты. Он выйдет оттуда, когда мы отъедем достаточно далеко; Я думаю, что вот эта подойдет, – сказала она, выбрав уличную сценку с нищими у церковных дверей. – Держи, – воскликнула она, обращаясь к Микаэле и бросая ей туго набитый кошелек. – Ты передашь наши извинения твоему хозяину и передашь ему это. Я думаю, что плата достаточна. А теперь в дорогу.
Сопровождаемая Жилем, который изо всех сил старался не запутаться в своих юбках, а также Микаэлой, герцогиня д'Альба заняла место в карете. Такой проход при ярком солнце через окружающую толпу явился для Жиля опасным испытанием. С глубоким вздохом облегчения он опустился на мягкие бархатные подушки внутри кареты.
Сквозь стеклянные окна он мог наблюдать любопытные лица с жадными взглядами, мальчишек, одетых в лохмотья, женщин в не очень свежих и не всегда новых мантильях, но тем не менее, – в мантильях, надетых специально для мессы и праздничного дня, пестроту ярких цветов на фоне ослепительно белых стен, ярко-синего неба, лучезарного солнца. А ниже, под прохладной тенью навеса, черное одеяние монаха явно сочеталось с двумя мрачными фигурами наблюдавших за происходящим полицейских короля. Инквизиция и полиция – живой сгусток давящей на сердце угрозы. Как будто это было создано именно для такого момента. Монашеский капюшон обрамлял худое, бледное лицо с мертвенными узкими глазами фанатика. А эти солдафоны были тем, чем они были: двое тупиц, наслаждавшихся сознанием своей власти.
Пышный экипаж герцогини д'Альба, кажется, заставил их размышлять, а это было очень нелегко. Обеспокоенный Жиль увидел, как они тяжелым шагом продвигаются к карете, грубо разгоняя стоявших ударами ножен шпаг, может быть, чтобы выразить свое почтение герцогине? Но Каэтана тоже их увидела. Ее кучер получил короткое приказание, наклонился, вынул из-под сиденья тяжелый мешок, опустил туда свою огромную руку. Тотчас целая пригоршня золотых монет обрушилась на толпу, отозвавшуюся на это радостным рычанием.
– Ее Высочество герцогиня д'Альба приглашает всех отпраздновать день святого Сан-Исидоро от ее имени. Она выражает сожаление, что должна покинуть Мадрид в этот благословенный день. Она просит вас помолиться за нее и за ее дом.
Да хранит вас всех Бог и Сан-Исидоро, – орал кучер во все свои легкие.
Толпа ответила дружным ревом, и все бросились к падавшему со всех сторон золоту. За первой пригоршней последовала вторая, третья, четвертая, и все они старательно разбрасывались вокруг кареты, не оставляя к ней свободного доступа. Так продолжалось, пока мешок не опустел. Полицейские бросились вслед за толпой, и даже монах, забыв о высоте мыслей, снизошел до того, что стал тоже ползать по пыли, ловко останавливая ногой докатившиеся до него монетки.
В погоне за добычей все забыли о карете. В это время она потихоньку тронулась и поехала вниз по склону.
Сохраняя по-прежнему позу недоступного идола, которую она приняла в тот момент, как кучер рассыпал золотой дождь, Каэтана лукаво улыбнулась псевдодуэнье.
– Нужно же принимать надежные меры предосторожности. Что-то подсказало мне, что мы нападем на слишком старательных дураков, а золото против глупости – это единственное лекарство.
– Скажем прямо, ваши меры просто фантастичны, дорогая. Вы выбросили на ветер целое состояние.
Она беззаботно пожала плечами.
– Что есть золото? Древние ацтеки называли его экскрементами богов. Эти несчастные никогда его не видят, а у меня его слишком много. А кроме того, должна же я поддерживать свою репутацию эксцентричной дамы.
Жиль ласково взял затянутую в белую перчатку руку, покоившуюся рядом с ним на пурпуре платья, спустил перчатку и припал к теплой коже губами с чувством преданной признательности.
Герцогиня повернулась к нему, обволакивая его сияющим и лукавым взглядом.
– В этот вечер, да и в другие вечера, Консепсион, как это она привыкла делать, будет проводить ночь в моей комнате. Признаюсь тебе, до сих пор никак не представляла себе, что мне придется заниматься любовью с дуэньей.
Вместо ответа Жиль приоткрыл стекла кареты. Почему-то ему вдруг стало ужасно жарко.
Городские ворота проехали не только без затруднений, но даже с воинскими почестями. Гербы семейства д'Альба были столь же знамениты и столь же почитаемы, как королевские. Часовые отдали честь, за что были отблагодарены лучезарной улыбкой герцогини. Что до дуэньи, то ее охватил приступ кашля, и она долго сморкалась в свой большой носовой платок.
Приступ кашля длился до самого Толедского моста, заполненного сутолокой спешащей на праздник толпы. Прикрывшийся платком Жиль наблюдал за берегами Манзанареса. Берега из-за праздника совершенно преобразились. На зеленых лугах появилось скопище легких, выросших за одну ночь, строений: лавки с прохладительными напитками, кондитерские, уже осаждаемые тучами мух, мелочные лавки со всякой всячиной, где изображения святых соседствовали с лечебными травами, тут же вертелись и цыганки, ловко хватавшие на лету руку и превращавшие ее в книгу для чтения, подлавливавшие монашеские рясы, легконогие танцоры, крутящиеся вокруг гитариста под звуки кастаньет. Это была удивительная смесь гулянья и карнавала, протекавшего среди белых навесов, напоминавших сохнущее белье на берегу. Скоро после мессы сюда нахлынут экипажи, наполненные светлыми туалетами, блестящими махами, дворянами и прелестными девушками из высшего общества. Увидит ли он когда-либо милую дочь Кабарруса, отдавшую ему свое детское восхищение? Жиль вздохнул.
– Вы так сожалеете, что покидаете Мадрид? – спросила Каэтана, услышав его вздох. – Или, может, вы сожалеете, что мы оба не сможем повеселиться на празднике?
– И то и другое, наверное. Я полагал, что мое пребывание в Испании будет более продолжительным, а оно заканчивается полным провалом.
Мужчины не любят проигрывать.
– Женщины тоже. Но не огорчайтесь, вы еще вернетесь. Король не вечен. Однажды ваша подруга Мария-Луиза станет королевой и… но я думаю, что мы можем теперь освободить вашего слугу, – сказала она, откинув крышку ящика, в котором с индейской бесстрастностью устроился Понго.
Лошади крупной рысью устремились по дороге в Толедо, чтобы дальше повернуть к Талавере, а оттуда направиться на север, огибая столицу.
Мадрид, весь белый, в звоне праздничных колоколов, постепенно затушевался золотой дымкой прекрасного весеннего дня.
Подчинившись судьбе. Жиль, поудобнее устроившись в своих черных одеждах, притворился спящим, хотя бы чтобы не видеть круглых от удивления глаз Понго. Внезапно оказавшись в присутствии удивительным образом изменившегося хозяина, ирокез, умевший под пыткой не терять ни капли своего бесстрастия, теперь делал самые отчаянные попытки, чтобы удержать себя от приступа хохота.
- Предыдущая
- 22/92
- Следующая
