Последняя точка - Абрамов Александр Иванович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/18
• Следующая

Оставалось только связать его, благо нашлась под руками ржавая проволока.

Фролова похоронили. Награбленные им деньги, найденные в погребце сторожки, сдали в банк. Солоду кость срастили, перевели в следственный изолятор. Дело Глебовского стало делом Солода по его последней фамилии. Бурьяна все поздравляли, начиная с Верочки и кончая Вагиным, который так и сказал: «Вы совершили чудо, Андрей Николаевич. Вы доказали недоказуемое». Пришел и Глебовский, высокий и худой, словно высохший, пришел вместе с Людмилой Павловной, которая плакала, а Глебовский сердился: «Радоваться надо, а не плакать, что такие люди на свете есть», — и лишь молча пожал руку Бурьяна. А Миша Ерикеев создавал ему такую славу в городе, что прохожие оглядывались, когда он проходил мимо. И только Костров был в отъезде и ничего не знал о случившемся.

А Костров был особенно нужен Бурьяну, и не как первый секретарь обкома, а как важнейший свидетель, который мог бы опознать в Солоде Мухина-гестаповца, лично расстрелявшего десятерых партизан на смоленской дороге. Солод категорически отрицал этот факт своей биографии, и никто не рискнул подтвердить по отрезку «визитной карточки» Фролова, найденному во время обыска среди ненужных бумаг в нетопленной печи, какое-либо сходство между девятнадцатилетним Мухиным и пятидесятичетырехлетним Солодом. Не подтвердил этого сходства и тогдашний командир отряда Глебовский.

— Хотя вы и побрили этого убийцу, я сходства его с запечатленным на этом обрезке фотокарточки парнем не нахожу. Ведь тридцать пять лет прошло с тех пор, Андрей Николаевич. Я и многих других, изображенных на общем снимке, сейчас бы, наверное, не узнал.

Бурьян вторично вызвал на допрос Солода:

— Ну что ж, будем сознаваться, Мухин.

— Я не Мухин.

— Тогда я вам прочту сейчас записанные капитаном Ерикеевым и подтвержденные свидетелями предсмертные слова убитого. «Мухин его фамилия… У Кострова спросите… И того из Дома культуры за десять тысяч наличными», — прочел Бурьян, но собеседник даже не улыбнулся.

— Для суда это не свидетельство, — сказал он сквозь зубы. — Из мести Фролов перед смертью оклеветал меня. Нашли вы у меня десять тысяч? Не нашли. Так чего же стоит ваше «предсмертное свидетельство»?

— Вы искали сумму побольше, а десять тысяч нашли спрятанными у вас на койке.

— Не отрицаю. Украденные вором у государства деньги искал. За это его и шлепнул.

— Так сказать, взяли на себя роль правосудия?

— А вы не гадайте, а доказывайте. В мертвой башке его все доказательства. Вот и найдите.

На изуродованных губах Солода кривилась усмешка.

— Найдем, — сказал Бурьян. — Что вы делали во время войны? Только не лгите. Проверим.

— Воевал.

— С кем? — спросил Бурьян не без иронии.

— Глупый вопрос, прокурор. Могу назвать часть, фамилию командира и политрука.

И назвал не запинаясь.

Соловцов еще накануне дал Бурьяну все собранные им сведения о Солоде. Все совпало. Был Солод, но пропал без вести в боях под Смоленском во время отступления в сорок первом году.

— При каких же обстоятельствах вы пропали без вести?

— А я и не пропадал. В бумажонке ошиблись. Подсчитали да просчитали.

— Но командир, нами запрошенный, вас не помнит.

— На войне у многих память отшибло.

— Расскажите подробно, где и в каких частях вы сражались.

Солод молчал, тупо глядя в лицо прокурору. Глаза его были как стеклянные — у манекенов в магазинных витринах такие. Когда Бурьян повторил свой вопрос, остекленевшее равнодушие сменилось ухмылкой.

— Не могу.

— Почему?

— После катастрофы на памирской дороге забыл все предшествующее. Амнезия.

— Уже после войны?

— Точно.

— Вашей трудовой книжки в отделе кадров завода нет.

— Меня Фролов зачислил без трудовой книжки.

— Значит, о Фролове вы все-таки вспомнили?

— Это он обо мне вспомнил, когда меня в поисках работы занесло в Свияжск.

— Почему в Свияжск?

— Сосед в больничной палате подсказал, что тут водители требуются.

Отправив Солода обратно в камеру, Бурьян задумался. Сознаётся он только в убийстве Фролова. Даже убийство Маркарьяна приписать ему будет не легко, хотя заговор Фролова против Глебовского суд, несомненно, учтет: он доказуем. Но доказуемо ли участие Солода в этом заговоре? Предсмертное признание Фролова, записанное при свидетелях Ерикеевым, подкрепляет все косвенные доказательства этого участия. Но тому, что Солод есть Мухин, никаких доказательств нет. Памирская автокатастрофа, изувечившая лицо Солода, замаскировала и его биографию. Кто мог подтвердить предсмертное признание Фролова? Кто мог раскрыть эту тайну, которая привела к двум последним выстрелам в спину Фролова? Бурьян понимал, зачем понадобилась Солоду смерть его вора-дружка. Ведь только Фролов знал всю его биографию. Может быть, и не всю, но ее истоки во всяком случае. Два предателя пришли в партизанский отряд, и оба уцелели до последних двух выстрелов. Нет теперь Фролова, и ни один человек в мире не подтвердит, что он Мухин, ликует Солод, убежденный, что и Костров его не узнает. Конечно, Бурьян, как следователь, сделал свое дело с честью, освободив невиновного и найдя виновников, и теперь обвинитель (наверно, дадут из областной прокуратуры) сможет требовать смертной казни для одного из них, который остался в живых, уничтожив другого. Но главного он все-таки не доказал, и вина Солода будет неполной.

Теперь Бурьяну сможет помочь только один человек, успевший в, казалось бы, предсмертную минуту заглянуть в душу предателя, раскрывавшуюся с такой широтой и откровенностью. Костров сказал ему, что не узнать Мухина он не может, если ему посчастливится заглянуть еще раз в эти волчьи глаза.

Что же делать? Еще раз позвонить в область. Вдруг Костров уже приехал и, может быть, у него найдется время поговорить с прокурором из Свияжска? И ему повезло. Оказывается, Костров приехал еще вчера, уже говорил с Вагиным и только ждет звонка из Свияжска. И Бурьяна тотчас же соединили с секретарем обкома.

— Вы все уже знаете, Аксен Иванович, — сказал Бурьян. — Глебовский освобожден. В убийстве он не виновен, и само убийство — только повод для судебной расправы, запрограммированной бывшим начальником сплавконторы. Бывшим, потому что он тоже убит своим сообщником и убийцей директора Дома культуры. Вот этого участника обоих убийств и будем судить. Но мне этого мало. По моим расчетам, вы знаете и того и другого, и след к ним тянется в ваше партизанское прошлое. Бывший начальник сплавконторы Фролов — это и есть тот партизан, который, как вы рассказывали мне, ушел после разделения отряда с его командиром. В числе ротозеев оказалось и руководство завода, причем только Глебовский и заподозрил в лжепартизане жулика, а его сообщником и убийцей оказался другой лжепартизан, который ушел с вами и лично расстрелял всю вашу группу на смоленском шоссе. Вы слушаете? Тогда продолжаю. Вы должны опознать его в том человеке, которого будем судить. Учтите, что вы единственный человек, запомнивший Мухина: предсмертное признание Фролова суд может и не учесть, так как Фролова уже нет в живых, а Солод уверяет, что это признание продиктовано местью. Он хочет отделаться двумя убийствами, хочет выжить, рассчитывая на то, что один из убитых вор, а другой насильник. На мягкость суда рассчитывает, а ведь такие люди не имеют права на жизнь, если измена родине и убийство советских людей стали их привычной профессией. Но учтите, Аксен Иванович, если это Мухин, то он, наверно, неузнаваемо изменился. Даже Глебовский не рискнул подтвердить, что это именно Мухин.

— Мне бы только в глаза ему заглянуть, — сказал Костров. — Не могли они измениться. В общем, ждите меня на днях. Устройте очную ставку. А если узнаю, так считайте, что мне и вам посчастливилось. Верно говорите, что такие люди не имеют права на жизнь.

• Предыдущая
• 17/18
• Следующая