Знак чудовища - Афанасьев Роман Сергеевич - Страница 81

• Предыдущая
• 81/82
• Следующая

С той поры Сигмон довольствовался только тем, что собирал в лесу. Он много спал и мало ел. И не думал ни о чем. Порой он казался сам себе деревом, что просто существует в лесу. После бешеной скачки по городам и странам, после сражений и суеты бегства внезапный покой подкосил Сигмона. Он чувствовал себя мечом, который кузнец вынул из горна и бросил в ледяную воду. Это было так странно, так больно и одновременно приятно, что тан долгое время не мог прийти в себя. Как манекен, пустой и бесчувственный, он бездумно бродил по лесу, собирая ягоды и тут же съедая их. К закату возвращался в хижину, долго лежал, рассматривая небо, потом закрывал глаза и погружался в темноту. А утром все начиналось снова.

Стало холодно, но это не тревожило тана. Старого одеяла и очага вполне хватало, чтобы согреться. Дни стали коротки, ночи длинны, и он знал, что пришла зима. Где-то далеко на севере земля укрылась белым пушистым одеялом. Здесь, на юге, тоже похолодало, но не сильно. Сигмон знал, что снега он не увидит. И от этого почему-то становилось грустно.

Вскоре он перестал ходить к обрыву и смотреть свысока на долину. Он уже не хотел летать. Он просыпался, ходил, ел, спал, и каждое утро все начиналось заново. Дни слились в один большой день, и их было трудно различить. Единственным развлечением стало собирание еды. Он мог найти все, что нужно, за пару часов, но предпочитал растягивать это занятие на весь день. Больше ему нечем было заняться. Все чаще тан чувствовал себя больным. Он стал плохо спать, и, хотя у него ничего не болело, иногда он чувствовал себя так паршиво, что хотелось плакать. Где-то в душе засело колючее чудовище и ворочалось всякий раз, когда тан вспоминал о том, что было раньше. Ему чего-то не хватало, и он никак не мог понять, чего.

Только когда луна состарилась во второй раз, Сигмон понял, что за чудовище терзает его. Имя новому демону было – одиночество. И тан не знал, сможет ли он выдержать новое испытание.

И сейчас, рассматривая звезды, он пытался понять, насколько его хватит. Сойдет ли он с ума раньше, чем вырастет новая луна, или все-таки найдет в себе нечто такое, что позволит ему жить здесь годами, как Леггер?

Ответа он не знал. Зато у него были звезды вечером и клочок синего неба по утрам. И только это пока спасало.

Сигмон закрыл глаза, и звезды пропали. Открыл глаза – и звезды появились. Они находились на небе всегда и пребудут там вовеки веков. Вечные маяки надежды для моряков и свечи утешения для одиноких сердец.

Глаза снова закрылись, и тан постепенно погрузился в сладостную дрему, готовясь целиком отдаться сновидениям. Но именно в этот момент, когда он парил между звездами и темной пропастью сна, он услышал треск.

Это оказался даже не треск, скорее шорох – хруст сухой веточки, задетой краем одежды. Но это – чужой звук, ему не место в лесу, и потому для ушей тана он прозвучал громовым раскатом. За два месяца Сигмон так привык к звукам леса, что посторонний звук резанул его словно нож. В его маленьком мире появился кто-то еще. Чужак.

Тан сел и прислушался. Снова тишина. Шелестит лес, тихо плещут маленькие волны озера, посвистывает ночная пичуга – и больше ничего. Кто-то чужой крадется. Идет бесшумно. Скрывается.

И сразу стало жарко. Кровь забурлила в жилах, в затылок словно плеснули кипятком. Слух обострился до предела, и темнота отступила перед ночным взором тана. Внутри привычно заворочался зверь, очнувшийся от спячки. Стало хорошо и уютно. Привычно. И Сигмон вдруг понял, что проснулся. Проснулся по-настоящему, впервые за два этих долгих месяца. К нему вернулась жизнь.

Поднявшись на ноги, он скользнул прочь из хижины. Встал в дверях, осмотрелся, втянул носом холодный ночной воздух. Потом ловко и бесшумно взобрался на крышу дома и притаился на самом краю. Застыл, словно дикая кошка, поджидающая свою добычу на ветвях дерева.

Зрачки тана расширились, вбирая малейшие отсветы луны. Ночь стала серой. И все же... Он не видел ничего необычного. Никого и ничего.

Хруст донесся с севера, оттуда, где расположилась отвесная скала – единственный вход в горную долину. Тан знал, что простому человеку не взобраться по этой скале. Леггер пользовался левитацией, а сам Сигмон – не человек. Значит, это не случайный гость. Это кто-то или что-то ищет его, тана ла Тойя, переставшего быть чудовищем.

Ночь выдалась покойной и тихой. Волны в прозрачном озерце не плескали, кроны деревьев не шумели под напором ветра. Умолкли ночные пичуги, зверье затаилось. Тишина звенела, как струна лиры. Ничто не выдавало присутствие чужого. Но все же он был здесь.

На краткий миг, когда умирающая луна выглянула из-за тучи, Сигмон увидел: серая тень в длинном плаще крадется по краю леса, приближается к дому. Она бесшумно скользила над землей, казалось, даже не касаясь травы. Сигмон мог бы принять ее за призрака, но минутой раньше он слышал хруст. А значит, это вовсе не привидение.

Осторожно ступая по траве, тень подошла к дому на расстояние полета стрелы. Сигмон подобрался. Он сжался в комок, готовясь распрямиться, словно часовая пружина гномьего хронометра. Ближе. Еще ближе. Сигмон затаил дыхание, как лучник, что ловит момент между ударами сердца. Сейчас тан был сам себе и стрелком, и луком, и стрелой. Крепкой когтистой стрелой, что готова сорваться с тетивы в любую секунду.

Когда тень вышла на поляну около дома и бесшумно скользнула к двери, занавешенной покрывалом, Сигмон прыгнул.

Уже в полете, коршуном падая на свою жертву, он почувствовал знакомый запах. Сладкий запах, что так часто являлся ему во снах.

Он успел развести руки, и вместо того, чтобы ударить, просто упал на тень, сбил ее с ног, обхватил руками. Они покатились кубарем по высокой траве, тень сдавленно вскрикнула и забилась в хватке Сигмона, словно рыба в садке. Удары ее кулаков свалили бы с ног и быка, но для тана это были лишь нежные касания. Он перевернулся, придавил незваного гостя к земле, увернулся от длинных когтей и схватил тень за руки.

Свет луны, выглянувшей из-за темной тучи, упал на их сплетенные тела и выхватил из темноты лицо тени. Сигмон смотрел прямо в него. Серая ноздреватая кожа, грубая, как высохший сапог, горящие красным глаза, клыки до самого подбородка... Вампир.

– Зачем ты шла так тихо? – спросил Сигмон. – Я мог случайно сделать тебе больно.

Тело вампира обмякло. Кулаки разжались. Лицо потекло, как воск свечи, изменяясь на глазах. Грубая серая кожа сменилась молочно-белой, нежной, тонкой. Распахнулись огромные черные глаза, клыки исчезли, и губы стали пухлыми, алыми, зовущими.

– Сигмон, – прошептала Арли. – Сигмон... Я не умею ходить по-другому...

Тан вдохнул сладкий запах вампирицы и впился поцелуем в ее губы. Руки Арли обняли плечи Сигмона, она выгнулась, отвечая на поцелуй, прижалась к нему.

– Как ты нашла меня? – спросил он, с сожалением отрываясь от сладких губ.

– Потом, – бросила вампирица, раздирая когтями ворот его рубахи. – Потом...

Тан снова поцеловал ее, чувствуя, как рубаха клочьями слезает с него.

Луна, высветив на прощание два сплетенных тела, спряталась за темную ночную тучу.

Ближе к утру, когда небо над соседними горами начало светлеть, они все еще лежали на измятой траве, согревая друг друга. Сигмон – на спине, Арли – рядом, положив голову на его грудь. Сотни слов были сказаны, сотни важных и нужных слов, тех, что необходимо сказать друг другу после долгой разлуки. И тысячи слов не сказаны, но выражены в касаниях, в ласках, во взглядах. И все же оставалось еще многое, очень многое, о чем нужно было сказать.

– Как ты меня нашла? – тихо спросил Сигмон, любуясь Арли, укрытой только покрывалом своих черных волос.

– Я встретила Ронэлорэна, – отозвалась она. – Он пришел к нам. Вышел прямо к замку, выкрикивая мое имя. Так мы встретились. Он очень обижен на тебя, Сигмон, за то, что ты его бросил тогда, после битвы. И все же посчитал, что я должна знать о том, что случилось.

• Предыдущая
• 81/82
• Следующая