Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/88
- Следующая
Но все было спокойно. Если не считать жары, туч гнуса и едкого запаха горевшего зелья, что смешивался с гнилостным смрадом, коим тянуло от грязевых озер, лишь одно тревожило Дженнака: безжизненность простиравшейся перед ним трясины. Не говоря уж о кайманах, которыми он пугал Ирассу, тут нельзя было обнаружить и более мелких существ, даже пиявок или пауков, питающихся мошкарой. Птиц он тоже не видел; казалось, между лесом и этой странной топью воздвигнута невидимая стена, отделяющая жизнь от… От чего? От смерти? От небытия? От Великой Пустоты?
Сознание его как бы раздвоилось. Взгляд Дженнака по-прежнему был внимательным, движения – осторожными; он слышал плеск воды за спиной, тяжкое сопенье сеннамитов и сдержанные проклятия Ирассы, он обонял запахи тлена и дымовой завесы, он чувствовал твердость грунта под толстыми подошвами сапог и вес копья с широким длинным лезвием в своих руках. Но некая часть разума будто бы отдалилась от сиюминутного – и тот, второй Дженнак, не обращал внимания на четыре крошечные фигурки, копошившиеся в грязи, с безумной медлительностью переползавшие от одного травяного конуса к другому. Этот Дженнак не ощущал ни вони, ни жары, ни духоты; ничто не мешало ему думать, рассчитывать и вспоминать.
Сначала он размышлял о предстоящей встрече с арахака и о магических приемах, что могли бы сделать его слова весомей и убедительней; затем – о Вианне и вопросе, прочитанном на ее губах. Кто убережет?.. – вопрошала она, и ответ, разумеется, был двояким. Вианна, канувшая в Великую Пустоту, в то же время оставалась с ним, и, по соизволению богов, хранила и оберегала – и сейчас, и в Тайонеле, когда Люди Мрака шли по его следам, и в сражениях с атлийцами, и в войнах, что вел он в Бритайе и на материке, уничтожая шайки бродячих фарантов. В том была половина ответа, а дальнейшее зависело от него, от его ума, ловкости и силы, от умения истолковать полученный знак. В конце концов, Одисс, Хитроумный Ахау, помогает лишь тем, кто не ленится шевелить мозгами!
Подумав об Одиссе и прочих богах, пославших предупреждение через Вианну, Дженнак внезапно сообразил, что мысли его подбираются к сфероиду из багровой яшмы – или, быть может, вовсе не из яшмы, а из какого-то похожего на нее материала. Шар этот был для него загадкой, столь же непонятной, как и царившее на болоте безлюдье, но, в отличие от этой пугающей пустоты, он ничем не угрожал, возбуждая не тревогу, а фантазию и любопытство. Дженнак думал о том, что боги не оставили вещественных следов своего присутствия; ничего, кроме знаний и Книг Чилам Баль, вырубленных в камне людьми и ими же перенесенных на кожу и бумагу. Но этот шар… Мог ли он принадлежать самим Кино Раа? И если так, какими путями попал он в Чанко, в страну, не принявшую учения Шестерых?
Или он все же сделан чанкитами? Выточен и отполирован с неподражаемым и столь же загадочным искусством, поистине таинственным, ибо как удалось дикарям с бесплодных гор превзойти умелых мастеров Юкаты и Арсоланы, сплетающих своими резцами каменные кружева? Но если чанкиты не дикари, и если сфероид – их изделие, то и за этим домыслом тянулось столько же вопросов, сколько перьев в хвосте керравао. Скажем, из чего они делают эти шары? Каким образом и зачем? С какой целью продают их – или дарят? – туземцам Р'Рарды? Или шар не подарен и не продан, а отнят у какого-то чанкитского странника, рискнувшего спуститься с прохладных гор в знойные джунгли? Но в любом случае – какой в нем смысл?
Собственно, сей вопрос являлся основным: коль знать, для чего предназначена эта яшмовая сфера, то кое-какие проблемы разрешились бы сами собой. Предположим, размышлял Дженнак, ее назначение такое же, как у гадательных юкатских шаров; и что отсюда следует? Он не был посвящен в тонкости древнего майясского искусства пророчеств и предсказаний и знал лишь, что нефритовые и яшмовые шары нужно вращать особым образом и с определенной скоростью, разглядывая возникающие на их поверхности узоры. Так гадали в очень далекую эпоху, еще до Пришествия Оримби Мооль, и теперь, весьма возможно, в мире не осталось ни одного мудреца, знакомого с таинственным старинным обрядом.
Что будет, если он попытается вращать шар? Подметит ли он что-нибудь в чередовании багровых и розовых полос, или созерцание сферы вызовет некие видения – вроде тех, что открывались ему за темным занавесом Чак Мооль? Во всяком случае, стоит попробовать, решил Дженнак; если не затем, чтоб добиться каких-то результатов, то хотя бы…
Виски его вдруг окатило холодом; он вздрогнул и очнулся. Что-то случилось в мире, что-то начало меняться на этой плоской и безжизненной равнине, стиснутой зелеными стенами леса – то ли повеяло над ней ледяными ветрами, то ли воцарилась полная и пугающая тишина. В следующее мгновенье Дженнак осознал, что мошкара исчезла, будто бы унесенная ураганом, что стоит он по колени в грязи перед очередной промоиной, стиснув обеими руками копье, и что позади не слышится ни всплеска, ни вздоха.
– Приготовиться, – сказал он, и за спиной тут же наметилось движение. Хрирд, осторожно нащупывая ногой тропинку, продвинулся влево и встал в двух шагах от Дженнака, раскручивая на цепи тяжелый шипастый шар; Уртшига поднял копье, и двузубая тень наконечника протянулась к грязевому окну; наконец, щелкнул самострел Ирассы.
– Сохрани нас Священный Дуб и милость Кино Раа, – пробормотал он.
Дженнак кивнул, рассматривая черную блестящую поверхность промоины, которая вдруг начала собираться в длинный округлый валик и заворачиваться кверху – точь-в-точь как набегающая на берег волна. Правда, верхний ее край был треугольным, приподнятым в центре, с непонятным образованием, похожим на дряблый мешок или покрытый трещинами обломок базальта. От него в обе стороны пластались как бы темные кожистые крылья или гигантские плавники локтей десяти в длину; они влажно поблескивали, подрагивали, трепетали – и росли. Росли, пока мешок меж ними не навис над Дженнаком, словно каменное ядро, заложенное в чудовищную живую катапульту.
Он не сумел бы сказать, сколь велика эта тварь, непохожая на созданий земли и вод, лесов и гор, дня и ночи; быть может, туловище ее, такое же огромное, мощное и гибкое, как у морского змея, скрывала трясина, или вся она поднялась над черным вязким зеркалом, встала стеной, загораживая тропу и всматриваясь в Дженнака будто бы всем своим жутким, безголовым и безглазым телом. Солнце стояло высоко, лучи его тонули в угольно-черной плоти монстра, и Дженнак, с расстояния двадцати шагов, не видел ни грозно ощеренной пасти, ни смертоносных бивней, ни лап с остроконечными когтями, ни хвоста; только подобное мешку образование да короткий отросток под ним.
Эта пародия на хобот вытянулас, ь точно ствол метателя, а мешок вдруг начал раздуваться, увеличиваться в размерах, как атлийский воздушный шар; затем черная стена дрогнула и с уверенной неторопливостью покатила к Дженнаку в абсолютном молчании, не поднимая волн, не колыхая трав, не порождая ветра. Только тогда он осознал, что стоит словно замороженный, и люди его, все трое, тоже неподвижны и уставились на болотную тварь пустым взглядом.
Усилием воли сбросив наваждение, Дженнак оглянулся. На плече Уртшиги покачивалось копье, Ирасса обнимал оружие обеими руками, будто стан любимой девушки, кистень Хрирда полоскался в воде – он, пожалуй, выронил бы и рукоять, если б не затянутая над ним петля. Они спали; спали наяву, с раскрытыми глазами, не замечая ничего, а монстр подбирался к ним, как гриф к протухшей на солнце падали.
– Проснитесь! – крикнул Дженнак. – Проснитесь, во имя Одисса! Уртшига, бей копьем! Хрирд, подними оружие! Ирасса, стреляй! Стреляй, парень! В этот мешок!
Почему-то он знал, что бить надо именно туда, в раздутую выпуклость над червеобразным отростком, тяжело колыхавшуюся между гибких плавников. Воины его вроде бы очнулись, за спиной Дженнака звонко щелкнула тетива, но выстрел был сделан неверной рукой – железный шип лишь взрезал кожу чудища.
Оно завизжало. Визг был пронзительным, тонким и подымался все выше и выше, терзая слух – не вопль ярости или боли, а что-то иное, подобное удару, который наносит морской скат, стоит коснуться его руками. Конец, подумал Дженнак, ощущая, как череп его начинает распухать, как кровь распирает жилы и чьи-то невидимые безжалостные пальцы выдавливают глаза, сдирают кожу, впиваются в каждый нерв, в каждую частицу плоти. Он закричал от этой невыносимой муки, страшным ударом выбросил копье вверх и вперед, зная, что не промахнется, что прикончит эту болотную тварь, порождение ужаса и мрака.
- Предыдущая
- 36/88
- Следующая
