Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 44
- Предыдущая
- 44/88
- Следующая
Пока был жив Ахау Юга, его наследник занимался более важными и опасными делами, чем искусство торговли. Вернувшись из Иберы, отправился он в Юкату, в Храм Вещих Камней, который всякому благородному человеку полагалось посетить хотя бы единожды; затем поехал в северные леса, к повелителю Хараду – для разрешения спора за побережье Бескрайних Вод и города, находившиеся в ничейных землях между Тайонелом и Одиссаром. Ездил Дженнак туда не раз и даже принял участие в походах тайонельцев, сражавшихся с меднокожими дикарями из Края Тотемов и Лесных Владений. Казалось, Харад испытывал посланника, памятуя о том, что этот одиссарец взял жизнь Эйчида, младшего из его сыновей и великого воина. Убедившись, что победа та была не случайной и что Сын Сокола не уступит ни в чем Потомкам Волка, Харад сделался сговорчивым и скрепил договор о размежевании спорных земель. К Одиссару отошли богатые владения, княжества Тани-шу и Хида, отвоеванные в бескровной борьбе согласно заветам Чилам Баль. Ибо сказано в Книге Повседневного: спорьте, не хватаясь за оружие, спорьте, не проливая крови, спорьте, но приходите к согласию.
С Севером согласия удалось добиться, а вот с Югом так не получилось, ибо Ах-Шират, атлийский повелитель, был заносчив и горд сверх всякой меры. Пока Дженнак обретался у Харада и странствовал в заснеженных лесах Края Тотемов, южный одиссарский рубеж стерег Джиллор, воитель грозный и умелый, почитавшийся за лучшего накома в Срединных Землях. Сказано: если в полдень битва, точи чель на рассвете, – но сказано не о Джиллоре. Он точил клинок за десять дней, а то и за месяц, и был тот клинок подобен всплеску молнии над горами Коатля.
Но стоило затеяться большой войне, и Дженнак, а не Джиллор, очутился на берегах Хотокана с двадцатитысячным войском за спиной, как и полагалось наследнику и второму лицу в государстве. Хотокан, бурный и широкий поток, разделял атлийские и одиссарские земли, и, на взгляд самонадеянного Тегунче, главного из накомов Ах-Ширата, выглядел непреодолимым. Но Грхаб, кладезь военных хитростей, сказал, что любой сеннамит одолеет эту речушку с бурдюком из бычьей шкуры, а разве одиссарцы уступали сеннамитам? Конечно же, нет! И Хотокан остался за плечами вымокшего Дженнакова воинства, а впереди были атлы, и полегли они в том бою, как тростник под ножом плетельщика циновок. Впрочем, не в первый раз, ибо заносчивость и гордость боевой сноровки не заменяли.
А потом, как бывает всегда, оказалось, что речи победителя вдвое слаще речей побежденного, хоть мед их приправлен отравой, – но Ах-Шират, с братом своим Тегунче, съели и сладкое, и горькое, уступив одиссарскому наследнику правый берег Хотокана, где через год поднялись насыпи с крепостями, и от каждой той крепости был переброшен мост, чтобы не портить более бычьих шкур, переправляясь в бурливых водах. Это строительство было тяжким испытанием для Дженнака; вместе с воинами ломал он камень в атлийских горах, копал рвы, нырял в ледяную речную воду, забивая в дно сваи, обгорал на жестоком южном солнце, тесал бревна, ставил частокол и сажал перед ним ядовитый кактус тоаче. Но он не жаловался, ибо помнились ему слова, сказанные Унгир-Бреном, – про то, что милость богов бывает тяжелее их равнодушия, и про то, что лучше умереть расколотым нефритом, чем жить куском угля.
А еще говорил старый аххаль, будто в прежние времена кинну убивали; убивали в молодых годах, чтобы не достиг он слишком большой власти над людьми и, ожесточенный вечными своими утратами, не сделался для них столь же опасен, как огнедышащая гора в Шочи-ту-ах-чилат. Однако был способ сохранить жизнь кинну, жестокий способ, нелегкий, но единственный. Ибо спасти кинну от себя самого способны лишь мудрость и терпение; а за мудрость зрелых лет платят страданиями в юности…
И потому Дженнак не жаловался, а следовал своему пути и назначению, а когда минул четвертый год его искуса и дела в Тайонеле, Юкате и Коатле были завершены, вновь отправился за океан, но уже на одиссарских кораблях, крепких и вместительных, построенных заботами брата Джакарры. На сей раз флот Дженнака шел севернее и попал не к берегам Иберы и Лизира, а к большому острову, расположенному западнее материка и поросшему дремучими лесами, в коих жили светловолосые голубоглазые дикари. Так была открыта Бритайя, его судьба, его любовь, его Удел, который он выстроил собственными руками; и, как все полученное трудом и умом, был он Дженнаку дорог. Остался он в этих краях, но приходилось ему нередко плавать в Серанну и в другие места, в Лимучати, Юкату и порты кейтабцев, чтобы набрать людей, воинов и мастеров, рыбаков и земледельцев, и поведать купцам о новых морских путях и о богатствах Земель Восхода. Правда, главные события в Одиссаре случились без него: без него умер Унгир-Брен, старый аххаль и родич, и не пропел Дженнак Гимнов Прощания у его погребального костра; а спустя семь лет отправился в Великую Пустоту и Владыка Юга – как раз в тот день, когда сын его и наследник усмирял в Ближней Риканне шайки фарантов, гермиумов и скатаров.
Смерть светлорожденного сагамора всегда потрясение, для всех Великих Очагов, а тем более для близких его, где бы они ни находились, в Серанне или на краю света. И хоть не был Дженнак близок со своим суровым отцом, но вернулся в Хайан, простился с прахом умершего и вознес молитву на родной земле, чтобы дороги Джеданны в Чак Мооль были легкими и быстрыми. А потом посадил он на циновку власти брата Джиллора и увенчал его белыми перьями с серебряным солнечным диском; и опустился перед ним в позу покорности, склонив голову и разведя руки. И решение то было правильным. Ведь сказал же Унгир-Бренн, что кинну на исходе второго столетия может сделаться таким же страшным для людей, как огнедышащая гора в Шочи-ту-ах-чилат! Конечно, испытанное в юности дарует мудрость в зрелых годах, но кому ведомо, сколь тяжелы должны быть те испытания, чтобы огнедышащая гора не взорвалась?
И Дженнак отказался от верховной власти, стал не кецалем, а соколом, и летал где хотел, и жил как хотел, и не было в сердце его сожалений о свершенном. Он и сейчас бы полетел на алых крыльях «Хасса» в города ренигов, чтобы насладиться созерцанием невиданного, но время торопило: месяц Зноя перевалил за половину, а Че Чантар, премудрый владыка Арсоланы, ждал его в столице своей Инкале. И потому ренигский берег уплывал назад под жадными взорами Дженнака, а затем, в День Голубя, увидел он подобный башне утес с золотым солнечным диском и бурные воды пролива Теель-Кусам, соединявшего океан Востока с океаном Запада. Рядом с проливом была гавань, полная кораблей и гигантских морских плотов, дальше вздымались шпили и кровли славного города Лимучати, а за ним виднелся мост, переброшенный от скалы к скале над неистовым потоком, столь диким и буйным, что ни одно судно не могло его преодолеть. Разглядев все это, Дженнак возблагодарил Сеннама за успешное плавание и велел причаливать – но так, чтобы «Хасс» встал к пирсу в сумерках, когда все пять божественных оттенков сменяются серыми и черными цветами Коатля.
Корабль он покинул ночью, наказав Пакити, чтобы имя его не поминалось мореходами и воинами и чтобы ждали его здесь столько дней, сколько понадобится для совета с Че Чантаром. Лимучати был шумным городом, не похожим на усадьбу Кро'Тахи, запрятанную в лесных дебрях, и на прочие города Державы Солнца, где царили покой и нерушимый порядок. В этом порту, единственном арсоланском владении на берегах Ринкаса, половина жителей являлась людьми пришлыми, переселившимися с Островов, из Юкаты и близкой Рениги, из портов Перешейка и прочих мест, не исключая Коатля и даже Сеннама и Тайонела. Были тут торговцы и ремесленники, лекаря и переписчики мудрых книг, гребцы и моряки, нанимавшиеся в корабельные команды, и наемные же воины всяких племен, которых тоже брали на борт, чтобы защититься от кейтабских пиратов; были гадатели и прорицатели, странствующие жрецы и мастера, опытные в строительстве башен и стен, и метательных машин, и дорог, и мостов, и всего, что плавает по водам, от тростниковой лодки до огромного плота из бальсы, с двумя палубами и десятком мачт; были стеклодувы и гончары, плетельщики циновок и ковров, владельцы харчевен и гостевых домов, носильщики и погонщики, чьи ламы ходили с грузами к западному побережью; были певцы и музыканты, плясуны и повара, художники и ювелиры, ныряльщики и скороходы. Были, конечно, и лазутчики, а посему Дженнак не хотел появляться в Лимучати под своим именем, в уборе из белых перьев и в окружении сотни воинов. Надо ли знать Ах-Ширату или К°'ко'нате, что Великий Сахем Бритайи прибыл в Арсолану, чтобы посовещаться с ее владыкой, одолев путь, который соколу недоступен? Нет, не надо; пусть лазутчики думают, что одиссарский драммар привез из Иберы ящики с серебром, а увезет в Бритайю горшки едкого зелья да бочки с громовым порошком.
- Предыдущая
- 44/88
- Следующая
