Сделка с дьяволом - Бенцони Жюльетта - Страница 25
- Предыдущая
- 25/69
- Следующая
Вскочив с кровати, не особенно заботясь о своей наготе, она подбежала к камину, взяла бумагу и, убедившись, что это точно она, поспешила спрятать ее в сумочку. Взгляд ее упал на письмо, лежавшее на подносе. Она развернула послание. «Ты можешь отправляться вызволять свою подругу, – писал Патрик Батлер, – я получил плату сполна. Теперь завтракай и одевайся. Карета ждет внизу, чтобы отвезти тебя в тюрьму. Но не воображай, что у нас с тобой все кончено. Когда единожды побываешь в раю, от него трудно отказаться. Мы еще увидимся…»
Вспомнив о своем унижении, она в ярости скомкала письмо и с отвращением зашвырнула его в угол. Поискав глазами, она увидела часы в оправе черного дерева с бронзой, стоящие на камине. Было девять часов, и она решительно прогнала из памяти ненавистный образ Патрика Батлера, чтобы думать только о радостной встрече, которая предстояла ей через час. Гортензия дорого заплатила за эту радость, но это не значит, что она не должна насладиться ею сполна…
Гортензия посмотрелась в зеркало. В нем отражалось лицо, показавшееся ей незнакомым: бледное, с печальными глазами, с заострившимися чертами. Это был образ женщины, только что вынесшей страшное испытание. Она попыталась улыбнуться своему отражению.
– Надо забыть обо всем, – громко приказала она себе… Но она знала, что это будет нелегко. Тем более что Батлер не собирался ослаблять хватку. Он ясно дал понять, что хотел бы увидеть ее вновь и скорее всего опять овладеть ею…
Тыльной стороной ладони она с яростным отвращением вытерла губы. То, что случилось, не должно больше никогда повториться, пусть даже ей придется пойти на убийство и хладнокровно уничтожить человека, заставившего ее пережить худшее из унижений…
Часы пробили половину десятого. Пора ехать. Гортензия оделась, взяла сумочку и направилась к двери. Дом как будто вымер. Звуки ее шагов гулко раздавались в тишине. Никто не встретился ей ни в галерее, ни на лестнице, ни в ледяной прихожей. Молчаливый лакей, казалось, сгинул вместе с хозяином.
Во дворе ждал экипаж. На облучке, спрятав голову в плечи, надвинув шляпу на нос, неподвижно сидел кучер. Он даже не повернул головы, когда молодая женщина поднялась и уселась на скамейку, только кивнул головой, когда она бросила ему:
– В тюрьму Ля Форс!
Не говоря ни слова, будто это был самый что ни на есть обычный адрес, кучер развернул лошадь. Ворота были распахнуты настежь, но, обернувшись, Гортензия увидела, как будто невидимая рука закрыла створки, едва кабриолет выехал на улицу. Ей хотелось верить, что это добрый знак: пусть эта страшная страница ее жизни закроется навсегда…
Бывший особняк герцогов де Ля Форс был превращен в тюрьму в 1780 году после перестройки, длившейся два года. Тюрьма эта, видевшая, как разорвали в клочья несчастную принцессу де Ламбаль во время печально известных сентябрьских погромов, выходила на небольшую улочку Балле, примыкавшую к улице Сент-Антуан. Путь сюда с острова Сен-Луи был недолгим, и, когда кабриолет, в котором ехала Гортензия, остановился у входа в тюрьму, не было еще и десяти часов.
Но ее опередили: рядом с хорошо знакомой молодой женщине каретой, окрашенной в черный и желтый цвета, скрестив руки на груди, стоял Тимур. Подле него Гортензия увидала Делакруа.
Оба мужчины двинулись ей навстречу, турок помог выйти из кабриолета, а Делакруа расплатился с кучером. Тимур довел Гортензию до кареты и помог ей подняться.
– Сегодня утром холодно. Тебе лучше ждать здесь, госпожа. Ты совсем закоченела, – добавил он, сунув ей под ноги одну из грелок, которые он предусмотрительно захватил из дому.
Гортензия действительно тряслась от холода, тем более что улица продувалась ледяным ветром, но в возбуждении от предстоящей встречи с подругой она не заметила этого. Лихорадочно пошарив в сумке, она вытащила королевское письмо и протянула его Делакруа, с тревогой следившему за ней.
– У вас неважный вид, – заметил художник, – вы часом не больны?
– Нет, но я почти не спала эту ночь. Прошу вас, поторопитесь! Я не буду спокойна, пока не увижу Фелисию.
– Конечно.
Он взял документ, не подозревая, каких мук он стоил Гортензии, пересек узкую улочку, мостовая которой блестела от сырости, и позвонил в большой колокол, висевший у низенькой входной двери. В окошечке показалось лицо привратника. Делакруа что-то сказал ему, помахав бумагой. Человек кивнул и впустил художника, тщательно закрыв за ним дверь.
– Брр! – поежился Тимур, постукивая ногой об ногу. – Плохое место!
Это было правдой. Глядя на стены, сложенные из огромных, потемневших от времени камней, на слепые окна, забранные толстыми решетками, на дверь, пройти в которую можно было лишь согнувшись и чья облупившаяся краска хранила, казалось, следы крови, Гортензия невольно содрогнулась. Подумать только, ее подруга сидела здесь взаперти долгие недели! Никакая жертва не показалась чрезмерной по сравнению со счастьем вызволить Фелисию отсюда. Гортензия вдруг почувствовала себя лучше.
Прошли долгие минуты, а Делакруа все не возвращался. Несколько человек, в основном домохозяйки, спешащие на рынок Сен-Поль, прошли по улице. Посмотрев на роскошную карету, потом на тюрьму, они, не оглядываясь, спешили мимо. Одна старуха в помятом чепце даже плюнула, проходя мимо двери. У тюрем вообще дурная слава, а уж у этой тем более…
Вдруг Гортензии показалось, что в грязно-сером небе, предвещавшем скорый снег, промелькнул солнечный лучик: дверь открылась, выпуская Делакруа, который шел, поддерживая худенького и бледного юношу…
Тимур подскочил к ним, Гортензия пулей вылетела из кареты, чтобы помочь художнику. Но Тимур уже поднял на руки Фелисию как перышко и донес ее до кареты, где усадил с бесконечными предосторожностями, укрыв до подбородка широким меховым одеялом и сунув под ноги грелку. Тимур походил на мать, только что отыскавшую пропавшее дитя, и остальные не мешали его заботам. Они молча поднялись в карету. Гортензия наклонилась к подруге, собираясь поцеловать ее, но та отшатнулась:
– Я потом расцелуюсь с вами. А сейчас я вся провоняла! Но объясните мне, ради бога, как вы оказались здесь?
– Видок предупредил меня, и я приехала не мешкая.
Впервые за все эти месяцы Фелисия улыбнулась немного насмешливой, одной ей свойственной улыбкой.
– Этот всегда все знает! Но до чего же хорошо увидеть вас троих, увидеть дневной свет без решеток, услышать шум жизни… Я думала, да, я совсем было отчаялась когда-нибудь вновь увидеть все это…
Она внезапно разрыдалась. Это был естественный результат слишком долгого и тяжелого нервного напряжения, но у Гортензии защемило сердце. До чего же довели ее гордую Фелисию! И все по вине какого-то сумасшедшего! Она обняла спасенную узницу за плечи, которые показались ей необычно худыми и хрупкими. А ее лицо, обтянутое кожей цвета старой слоновой кости, на котором, казалось, остались одни глаза! И этот невыносимый запах плесени и грязи! Сердце Гортензии внезапно залила волна ненависти. За все причиненное им зло Батлер заслуживал смерти. Она с радостью убила бы его собственными руками!.. Но Фелисия очень скоро успокоилась. Она выпрямилась, вытерла глаза платком, вложенным ей в руку подругой, и коротко рассмеялась.
– Ну и картину я собой являю, бедные друзья мои! Отвезите меня поскорее домой, чтобы я могла опять стать самой собой!
Через два часа перед ними была уже почти прежняя Фелисия. С волосами черными как смоль, еще влажными после ванны, заплетенными и уложенными короной вокруг головы, закутанная в теплую кашемировую шаль, Фелисия сидела за маленьким столиком, придвинутым к камину в гостиной (столовая показалась им слишком торжественным местом для встречи старых друзей), и лакомилась с Гортензией и Делакруа всевозможными вкусными блюдами, приготовленными Ливией по старым римским рецептам. Единственной уступкой Франции был старый шамбертен, которым они запивали итальянские яства.
– Только не подумайте, что меня не кормили в Ля Форс, – пояснила она, – но самые изысканные блюда лишены вкуса, если они не приправлены воздухом свободы. Еда мне просто не лезла в горло.
- Предыдущая
- 25/69
- Следующая
