Тайны архива графини А. - Арсаньев Александр - Страница 37

• Предыдущая
• 37/42
• Следующая

На мои вопросы о Наталье Павловне он не смог ответить мне ничего вразумительного. Судя по всему, это имя ему было неизвестно. Синицына хоронили только какие-то дальние родственники да приехавшие из Саратова представители какого-то благотворительного общества, членом которого, оказывается, был долгие годы Павел Семенович.

Поэтому похороны прошли скромно, по русскому обычаю Синицына помянули и в тот же день разъехались по домам.

Крестьяне, лишенные хозяина, пребывали в состоянии недоумения и неопределенности и на всякий случай бросили все полевые работы.

Поэтому они вторую неделю ходили друг другу в гости, поминали чуть ли не ежедневно погибшего хозяина, а все остальное время грелись на солнышке, отгоняя появившихся в большом количестве зеленых мух.

Еще недавно желавшие моей смерти, теперь они лениво провожали взглядами мой экипаж, не проявляя никаких признаков беспокойства.

Едва перекусив с дороги, и разложив вещи, я отправилась на маленькое деревенское кладбище, где в демократической близости находились господские и крестьянские могилы, мало отличаясь друг от друга по внешнему виду.

Меня неприятно поразило, что могила Личарды оказалась по левую руку от захоронения Павла Семеновича. И после смерти они остались неразлучны.

По пути я нарвала небольшой букетик скромных полевых цветов и положила его на еще не успевший осыпаться холмик под простым деревянным крестом.

Дул неприятный северный ветер с болот, и очень скоро я почувствовала легкий озноб и собралась в обратный путь, бросив почти случайный взгляд на личардову могилу. И остановилась как вкопанная.

На его могиле лежал уже почерневший и сморщенный, но некогда шикарный букет роз. И это при том, что на могиле Павла Семеновича не было ни цветочка.

В это трудно было поверить.

«Что за почитатель его трагического таланта объявился в этих местах?» – подумала я. – Даже если допустить, что какая-то безутешная крестьянка горько оплакивала его смерть, то вряд ли она принесла бы ему розы. В Синицыно они не растут, так откуда же им здесь взяться?»

Я подняла с могилы букет и убедилась, что стебли были обрезаны острым ножом, под правильным углом, а сам букет был обернут тоненькой траурной лентой.

Все говорило о том, что он был куплен в цветочной лавке, то есть привезен в Синицыно издалека. И сделано это было не раньше, чем два дня назад. Цветы повяли, но еще не засохли.

Вернув покойному его последнее достояние, я снова направилась к бурмистру.

– Что-нибудь не так? – угодливо спросил он, и его заплывшие глазки испуганно забегали из стороны в сторону.

– Нет-нет, – поспешила успокоить его я, – все хорошо. Я была на могиле у Павла Семеновича, отнесла цветов… Кто приезжал к вам на днях?

– К нам? – ответил он не сразу, соображая, не грозит ли мой вопрос ему какой-нибудь опасностью.

– Наверняка это кто-нибудь из моих знакомых, Павел Семенович был моим хорошим приятелем, и у нас было много общих друзей, и мне просто интересно… – как можно спокойнее, словно речь шла о простом любопытстве, добавила я.

И моя маленькая хитрость сработала.

– Понимаю, – ощерился он беззубым ртом, – разумеется…

Он больше походил на приказчика в городской лавке, чем на деревенского старосту. Возможно, он и занимался коммерцией до того, как им стал. В то время многие крестьяне заводили собственное дело, платя хозяевам оброк, а нажив капиталы, выкупали себя и свою родню. И становились уважаемыми коммерсантами.

У таких доморощенных негоциантов гонору было хоть отбавляй, чаще других они были не чисты на руку и подвизались на самым сомнительных поприщах.

Но и прогорали они чаще других, у иных ума не хватало, других жадность губила. Может, и этот вернулся в свою избушку, разорившись дотла или погорев на какой-нибудь афере.

Уж больно был плутоват.

– Меня такое любопытство разобрало, – решила я поменять тактику, – что, кажется, ничего не пожалею, лишь бы узнать кто это был. Это была женщина? – прищурив глаза, спросила я тоном капризной барыньки, пытаясь выглядеть как можно легкомысленнее.

– Ну, Алексей, – вспомнив его имя, пропела я, – не мучь меня, я тебя награжу…

– Как можно мучить такую добрую барыню, – расплылся в улыбке староста. – Отчего же не сказать, от меня не убудет. Да и награды никакой не надо, разве что на нашу бедность.

Пара монет в моей руке моментально сдвинули процесс с мертвой точки.

– Это вы имеете в виду, кто на кладбище то-есть приезжал, так я скажу…

Я достала еще пару монет.

– Жалко, что имени не знаю, а только по внешности. Похоже, из мещан она будет, или… боюсь соврать…

Часть мнет перекочевала в его руку.

– Да как же я забыл – точно, – хлопнул он себя по лысине. – Купеческого звания они будут… А может, и из жидов.

– А раньше ты ее никогда не видел?

– Не скажу… – смутился он, они платочек на головку надели, так что лица не видно.

– Хотя бы лет-то ей сколько, ты можешь сказать? – обиженно протянула.

– Это могу, – охотно кивнул он. – Ваших лет будут и по фигуре, извиняюсь, вашей комплекции.

– А хоть на чем она приехала – ты заметил?

– Как можно не заметить. Думаю… в карете.

– Думаешь или знаешь.

– Знаю. То есть… – он смутился и замолчал.

Я уже не надеялась что-нибудь от него услышать, но он неожиданно воскликнул:

– Ну не пешком же она сюда пришла? Чай не крестьянская баба, чтобы ножки-то топтать.

У меня вырвался вздох разочарования, и Алексей, испугавшись, что не получит больше ни копейки, отчаянно пытался вспомнить хоть что-нибудь приметное.

– У нее руки были в болячках, – неожиданно выпалил он.

– В каких болячках? – не поняла я.

– А будто покорябал ее кто, или содрала, – объяснил он и, демонстрируя мне, каким образом это могло произойти, чуть не до крови царапнул себя длинным желтым ногтем.

– Как же ты рассмотрел, она ведь, наверное, была в перчатках?

– Точно, только они у нее, извиняюсь, не совсем целые…

– Дырявые, что ли?

– Точно так-с…

Мы еще некоторое время разговаривали подобным образом, из моего ридикюля в его руку перекочевала почти вся мелочь, в результате я могла нарисовать портрет странной молодой особы в рваных перчатках, с дорогим букетом роз и с платочком на голове.

И я попыталась это сделать, как только вернулась от старосты.

На то, что у меня получилось, невозможно было смотреть без смеха. Я отбросила листок с рисунком, сочтя этот комический эффект результатом бесстыдного вранья и неумелого фантазирования небогатого на выдумку крестьянина.

И наверное забыла бы о нем, если бы не одно обстоятельство…

В дороге я немного простыла и вечером того же дня послала Степана в деревню за молоком. Через некоторое время он вернулся без молока, объяснив, что старуха, к которой он обратился, корову еще не доила, но обещала прислать горшочек с внуком.

В скором времени тот действительно прибежал с красными от холода ногами и в одной рубашонке.

Я усадила его с собой за стол и напоила горячим молоком. Он перестал стучать зубами и осмелел. На всякий случай я и его спросила, не видел ли он приезжавшей на днях барыни.

И к моему удивлению он тут же заявил, что какая-то «драная барыня» действительно третьего дня побывала на кладбище и что вышла она из болота.

Смеху ради я показала ему свой рисунок, увидев который, он захохотал, а потом спросил:

– Так что же вы спрашиваете, если знаете ее?

Проводив мальчика, я разгладила рисунок и спрятала подальше. Если он не пошутил, то это был точный портрет посетившей личардову могилу женщины.

Как вы догадываетесь – мне было о чем подумать в этот вечер.

• Предыдущая
• 37/42
• Следующая