Страсти по Марии - Бенцони Жюльетта - Страница 32
- Предыдущая
- 32/80
- Следующая
– То была моя вина, мадам! Я не должен был просить вас в вашем положении ехать в Лион!
Тем вечером он попросил приготовить ему место в ее спальне и провел с ней всю ночь: флакон Базилио в очередной раз был пущен в ход, а Людовик XIII поутру не переставал улыбаться. На Совете он непререкаемо обосновал свое присутствие в армии надобностью предотвратить споры командиров и воспрепятствовать дезертирству. Люди страдали от тифа – в то время его называли холерой, – не признававшего никаких границ. Король пожелал перебраться в Сен-Жан-де-Морьен. Прозвучали возражения, мол, ему ни в коем случае не следует вступать на земли Италии, на что король завил:
– Я это сделаю, даже если придется идти в одиночку, и никто не посмеет мне помешать.
Неуклюжий Марьяк накинулся на кардинала с обвинениями, мол, тот толкает короля к гибели, удовлетворяя при том лишь собственные амбиции. Совет закончился скандалом, а король отправился к стоявшим у границ войскам. В Касале дела были плохи: Туара выбивался из сил, а его противник Спинола агонизировал. В это время туда подоспел молодой Мазарини, и тринадцатого декабря ему удалось убедить противников заключить выгодное для всех перемирие. Тем временем повсюду, от Пьемонта до Лиона, свирепствовала чума. Существенно усилившееся окружение королевы-матери открыто обвиняло кардинала в желании погубить короля, задерживая его в разоренной местности. Однако были и успехи: герцог де Ла Форс наголову разбил савойцев и в качестве трофеев захватил их знамена.
Обеспокоенный распространяющейся заразой, кардинал присоединился к вернувшемуся в Лион королю. Через своих шпионов он знал и об усталости короля, и о царящем в городе климате.
Казалось, в первую очередь нужно было бы положить конец дворцовым пересудам и разобраться с заговором. Но кардинал не успел ничего предпринять, как наступила неожиданная развязка.
В субботу двадцать первого сентября по окончании Совета, собравшегося у королевы-матери в аббатстве Эней, короля прохватил озноб, у него началась жуткая мигрень, которая переросла в лихорадку. Он сел в карету кардинала, затем на барке пересек Саону с тем, чтобы добраться до епископата, и там слег. Состояние его было крайне тяжелое. Началась череда кровопусканий и примочек, ничего, конечно же, не давших: Людовик XIII страдал если и не от тифа, то по крайней мере от сильнейшего приступа дизентерии. И в тот же час старательно изображая сочувствие, пряча неуместную радость, объединилась вся придворная клика. В окружении обеих королев тут же началось формирование правительства, потенциальную вдову выдавали замуж за мужниного брата и готовили отставку кардиналу. Одни требовали его ссылки, другие – заточения в Бастилию, кто-то предлагал без снисхождения казнить кардинала, а кто-то – поручить мушкетерам размозжить ему голову, как это недавно было проделано с Кончини.
Последнюю деталь Мария узнала от Габриэля де Мальвиля, которого с радостью признала среди караульной стражи епископства и по окончании дежурства утащила его в сады, растущие на берегах Саоны, успев при этом заметить, что де Мальвиля эта встреча не слишком обрадовала. К тому же он не дал ей времени на расспросы.
– Мадам герцогиня оказывает бедному солдату большую честь, понапрасну растрачивая на него свое время, которое могла бы использовать с большей для себя пользой.
Его тон уязвлял, ирония колола, и Мария не удержалась:
– Так-то после длительной разлуки вы меня встречаете! Черт вас побери, Мальвиль, не скажете ли вы, что с вами?
– Со мной? Ничего. Просто удивлен, что вы в этот час не с королевой-матерью и не радуетесь вместе с ней скорой смерти нашего великого короля, не готовите королеву для его никчемного брата и не отрезаете для себя жирный кусок! Вы уже высказали свое мнение о дальнейшей судьбе кардинала? Ссылка, смерть?
– Но король пока еще жив, не слишком ли все это преждевременно?
– Однако все в процессе подготовки, и вам ли не знать об этом лучше, чем мне?
– Ничего я не знаю, Мальвиль, кроме разве того, что вы нахал и совсем не знаете меня!
– Да ну? Разве не вы еще до событий в Нанте пытались похоронить короля, а вместо него дать нам жалкого труса без чести и совести? Вы и ваши друзья вскоре будете торжествовать, не отдавая себе, отчета в том, какую разруху вы оставите после себя. А я уеду к себе, и знаю, что я буду не один, кто поступит так же. Служить Гастону? Никогда!
Голос его гневно дрожал, в глазах стояли слезы. Мария была смущена и позабыла, что только что чуть было не разгневалась.
– Поверите вы в это или нет, не столь важно, но я думаю так же, как и вы, Габриэль! Это непристойное беспутство в то время, когда король борется со смертью, мне отвратительно. Бог знает, как я его не люблю, да и кардинала тоже, но последнему я обязана своим возвращением к королеве и...
– ...и за это вы ему признательны? – ухмыльнулся мушкетер.
– Может быть... Но все эти люди, заключившие союз против одного человека, когда король находится при смерти, отвратительны мне. Что касается королевы-матери, то не дай нам бог оказаться под ее правлением при посредничестве этого напыщенного глупца Марьяка...
Габриэль не скрыл своего удивления:
– Вот так новость! Вы, мадам, сочувствуете одиночеству человека, которого, как вы сами о том все время и заявляли, ненавидели? Никогда бы не поверил, что такое возможно...
– Я тоже, – предположила вслух Мария, сама не понимая, что заставило ее это сказать. Возможно, желание вновь обрести уважение этого прямого и бесхитростного человека, каким был давний ее паж. А может быть, дело было в том, что она не выносила Марьяка и ей стоило все большего труда сносить отвратительный характер Медичи, ее непомерное высокомерие. Мария, хотя до сих пор и испытывала некоторое удовольствие от противостояния королеве-матери, делала это лишь потому, что ей тягостно было видеть, как королева безвольно поддается этой старой мегере, которая никогда не делала для нее ничего хорошего.
В этот момент в конце аллеи вязов, стоящих вдоль берега реки, появился высокий мужчина в красном одеянии. Шел он медленно, с книгой в руке, может быть, с молитвенником. С приближением кардинала Мария смогла лучше разглядеть на его лице глубокие, не по возрасту, морщины. Он был бледен, с кругами от бессонницы под глазами, но стать оставалась гордой, спина прямой. Этот человек ясно сознавал грозящую ему опасность. Жизнь его держалась на угасающем дыхании другого человека – того, из дворца, однако у Марии возникло странное чувство: она была уверена, что для Ришелье вопрос жизни или смерти не был главным. Словно прочтя ее мысли, Мальвиль произнес:
– Завтра он может быть никем, а плоды всех его трудов будут брошены под ноги...
– Плоды его трудов? Сколь неподходящее слово для ненавистного политика.
– Ненавистного для вас, мадам, и тех господ, которые с нетерпением дожидаются смерти короля, потому что не видят вокруг ничего, кроме собственных интересов, но не интересов страны. Еще вчера Ришелье заставлял их дрожать. Сегодня его избегают, словно зачумленного. Завтра по пути на эшафот будут бросать в него камнями, гнилыми фруктами, грязью, если только не решат, прибегнув к помощи какого-нибудь пособника, прирезать в собственной комнате под покровом ночи. Не следует забывать, что он принц церкви и эшафот ему потребуется очень высокий!
Мария вздрогнула. После страшной смерти Шале слово «эшафот» вызывало в ней ужас. Кардинал был совсем близко, и Габриэль дотронулся до руки Марии:
– Нам лучше удалиться. Не стоит мешать его раздумьям...
– Я вижу, некоторым до этого нет никакого дела.
Действительно, в одном из окон дворца она заметила группу смотревших на Ришелье придворных льстецов. Слышен был и их смех. И это стало для Марии своего рода знаком: вместо того чтобы, как того советовал мушкетер, удалиться, она направилась к кардиналу и обратилась к нему.
– Простите, что прерываю ваши мысли, ваше высокопреосвященство, – сказала она своим прекрасным чистым голосом, – но мне хотелось бы узнать от вас последние известия о короле.
- Предыдущая
- 32/80
- Следующая
