Три господина ночи - Бенцони Жюльетта - Страница 12
- Предыдущая
- 12/47
- Следующая
Получив все это, Казанова добыл еще и трут из пройм своего камзола: у портных было принято подкладывать туда трут для того, чтобы на нежных шелковых тканях не оставалось пятен от пота. Потом сделал огниво из пряжки от пояса. И наконец, старая плошка, найденная на чердаке, помогла ему завершить творение, которым он по праву гордился… но которым не смог воспользоваться, потому что едва светильник был закончен, как у Джакомо появился сосед по камере, молодой парикмахер, обрюхативший дочку патриция.
Этот несчастный не обращал ни малейшего внимания на товарища по заключению. Дни и ночи напролет он только и делал, что стонал и плакал; впрочем, он больше оплакивал свою утраченную свободу, чем честь подруги. Но Казанова слишком хорошо был знаком с методами инквизиции, чтобы поверить в эту великую скорбь. Чересчур уж этот безутешный страдалец походил на «наседку»!
Впрочем, этот плаксивый парень надолго в камере Казановы не задержался. Его сменил еврей-ростовщик Габриэль Шалон. С ним Казанове уже приходилось иметь дело, и как раз его-то он знал слишком хорошо. При нем работа тоже не могла сдвинуться с места: Шалон мать родную продал бы только ради того, чтобы вернуться к своим денежкам.
К счастью, он тоже гостил в камере недолго, и к концу первого года заключения, в самом разгаре лета, Казанова увидел, что его работа подошла к концу. Ему оставалось пробить лишь потолок комнаты Кавалли, на эту операцию у него уйдет не больше часа. Итак, он решил бежать в ночь на 27 августа…
Увы, трижды увы! За два дня до назначенной даты к нему явился сияющий Лоренцо.
– Решено перевести вас в другую камеру, – расплывшись в улыбке, радостно сообщил он. – Теперь у вас будет два окна, сколько угодно воздуха и вид на всю Венецию.
Годом раньше подобное известие привело бы узника в восторг. Теперь же оно повергло его в отчаяние…
«Если бы я мог унести с собой дыру…» – напишет он позже в своих воспоминаниях.
Как бы там ни было, пришлось покориться. Новая «квартира» была куда лучше прежней, что и говорить, и к тому же Лоренцо сказал, что теперь арестант может получать книги. Но дыра-то осталась в старой камере!
Из-за нее Казанова чуть было не поссорился со своим тюремщиком, что было бы весьма прискорбно. Естественно, когда Лоренцо стал убирать прежнюю темницу, тайна раскрылась. И он, разъярившись, явился к своему постояльцу с обвинениями в предательстве и с требованием немедленно отдать инструменты, которыми он орудовал.
– У меня их уже нет, – хладнокровно заявил тот. – Впрочем, я вполне мог бы сказать, что это ты мне их доставил. На твоем месте я бы умолчал об этом открытии. Так было бы разумнее, если не хочешь нажить неприятностей.
Лоренцо внял благоразумному совету, заделал, как мог, отверстие, убрал мусор и зарыл топор войны, а Казанова снова принялся размышлять над тем, каким же способом ему все-таки бежать из тюрьмы.
Побег стал для него еще более нелегким делом, потому что теперь за ним пристально наблюдали, а его камеру каждый день осматривали и выстукивали. Что можно сделать в таких условиях? Но Казанова не был бы Казановой, если бы не нашел выхода из положения. Ему пришла в голову счастливая идея: можно ведь найти для побега товарища, который сделал бы всю работу за него. А надо-то всего-навсего – пробить дыру на этот раз не в полу, а в потолке, конечно, при условии, что камера сообщника расположена по соседству, приподнять один из свинцовых листов кровли, потом вернуться на чердак и проделать отверстие в потолке камеры Казановы. Но где взять такого самоотверженного друга?
Решение подсказал, сам того не ведая, все тот же верный Лоренцо. Сосед по заключению, монах, арестованный за то, что слишком усердно бегал за девушками, предложил одалживать Казанове книги, если тот тоже даст ему что-нибудь почитать. Монаха звали Марино Бальби, и Лоренцо говорил, что он силен, как Геркулес.
При помощи книг, кочевавших из одной камеры в другую, между узниками завязалась переписка. Бальби охотно согласился помочь Казанове и готов был бежать вместе с ним, но у него не было инструментов…
При посредстве Библии полупика перешла из рук в руки, и Бальби принялся долбить потолок. В камеру монаха не заглядывали, и к тому же он, по совету своего невидимого друга, попросил прислать и получил картинки с изображениями святых, которыми прикрывал следы своей работы. Через неделю над головой Казановы раздался условный сигнал: три легких удара…
Оставалось назначить время побега. После недолгих колебаний была выбрана ночь на 31 октября, потому что к этому времени инквизиторы обычно уезжали в свои поместья на материке, чтобы встретить там праздник Всех Святых, а Лоренцо, воспользовавшись их отсутствием, основательно напивался.
К девяти часам вечера Казанова едва мог справиться с волнением. Наконец часть потолка обрушилась, и показался здоровенный малый, который, несомненно, не блистал умом, зато обладал недюжинной силой. Не тратя времени на взаимные приветствия, сообщники прихватили каждый свой сверток с одеждой и веревки, которые им удалось скрутить из простыней и одеял, и вскарабкались на тюремную крышу.
Ночь была светлая, пришлось дожидаться, пока луна соизволит куда-нибудь спрятаться, но при ее свете Казанова разглядел слуховое окно, расположенное на середине ската крыши, который оказался не таким крутым, как он опасался. Беглецы с самой большой скоростью, на какую только были способны, поползли к спасительному окошку. Бальби при этом не переставал ворчать, потому что упустил свой сверток и он теперь покачивался на воде под мостом Вздохов.
Через открытое окошко они разглядели чердак, который оказался очень высоким – не меньше шести метров.
– Вам легко будет спуститься по веревке, – сказал Казанова, – но ее совершенно не к чему прикрепить, и я не смогу последовать за вами.
– Нет уж! – воскликнул тот. – Сначала спустите меня! А потом у вас будет достаточно времени поразмыслить над тем, как ко мне присоединиться.
Казанова начал косо посматривать на своего товарища, который оказался не совсем таким, каким он его себе представлял. Тем не менее он опустил сообщника на чердак и, избавившись от его бесконечных жалоб и упреков, принялся внимательно исследовать крышу. Удача ему улыбнулась: до него на крыше побывали рабочие и, кроме большого чана, оставили приставную лестницу, которая теперь лежала рядом с трубой.
Обрадованный беглец попытался подтащить ее к слуховому окну. Лестница оказалась тяжелой, но ему все же удалось засунуть внутрь один ее конец. Сделав неловкое движение, он поскользнулся и, тихо подвывая от страха, сполз по скату крыши. Еще немного – и он разбился бы о мостовую!..
Но удача редко изменяла Казанове: на этот раз ему спасла жизнь водосточная труба, за которую он уцепился. Правда, для того чтобы проделать обратный путь, пришлось собрать все силы. Наконец, мокрый от пота, дрожащий всем телом, он опять сидел на крыше и старался унять отчаянно колотившееся сердце.
Вскоре Джакомо смог снова вскарабкаться к слуховому окну, и только теперь ему удалось наконец просунуть в него лестницу. Бальби, который остался на чердаке, ее подхватил. Минутой позже Казанова уже был рядом с ним. Едва коснувшись пола, он упал без сознания…
Приведенный в чувство увесистыми пощечинами своего спутника, он немедленно вновь ощутил готовность к бою. Чердак, на котором они оба сейчас находились, уже не был тюрьмой. Отсюда можно было выбраться.
Дверь была заперта на замок, но все же верная полупика помогла без особого труда ее открыть. Они прошли коридором, спустились по лестнице и оказались в большом зале: там располагались архивы города Венеции. Отсюда небольшая каменная лестница вела в канцелярию. Но здесь тоже была дверь, и эта дверь так легко не отпиралась.
– Сейчас рассветет, – проворчал Бальби. – Если мы отсюда не выберемся, нас наверняка поймают.
– Нас не поймают. Я это знаю. Я в этом уверен… – возразил ему Казанова.
Замок на двери был крепким и никак не поддавался полупике. Тогда Джакомо взялся за деревянную филенку и сумел проделать в ней отверстие, в которое мог бы протиснуться человек. Но только протиснуться… не более того! Пролезая в пробитую Казановой дыру, беглецы исцарапались и порвали одежду. Сам Казанова, к примеру, выбрался оттуда совершенно ободранным, в лохмотьях. И на этом дело не кончилось, оставалось еще одно препятствие: парадная дверь, с которой было не справиться никакому инструменту!
- Предыдущая
- 12/47
- Следующая
