Гарем Ивана Грозного - Арсеньева Елена - Страница 22
- Предыдущая
- 22/136
- Следующая
Слава Богу! Если б сейчас слушать еще детский крик, совсем спятить можно.
Брат Данила и дядюшка Григорий Юрьевич мерили шагами комнату: один ходил от окна к печке, потом наоборот, другой – от алькова к другому окну. Хорошо еще, что полы в покоях Анастасии, не выносившей шума, были сплошь устелены коврами, привезенными из Казани, и звука захарьинских шагов слышно не было. Да и разговаривать здесь старались вполголоса, а то и шепотом: за стенкой лежал в постели больной царь.
Никита не мог постигнуть происходящего. Чтоб от какой-то пустяшной раны, пореза, можно сказать… При битвах казанских он навидался всяких ран, там ведь секлись, не ведая меры. От некоторых ранений люди помирали, не дождавшись подмоги, но порою исцелялись даже от самых страшных – только лишь с помощью своего брата – воина, бабок всяких, отнюдь не иноземных лекарей! А тут…
«На кол его, пса немецкого! – люто повел головой Никита. – Куда он только смотрел?!»
Ежели б Линзей оказался сейчас в пределах досягаемости, Никита придушил бы его – и глазом не моргнул, однако чертов сын архиятер хлопотал над царем в соседней опочивальне, и даже Никита, как ни был он молод, бесстрашен и вспыльчив, не спешил войти и поглядеть на незнакомо изменившееся лицо деверя, на котором смерть, чудилось, уже оставила свои мрачные следы.
Ему было страшно жаль Ивана: как же так, пожить всего лишь 22 года! Ему было отчаянно жаль любимую сестру-царицу и племянника, пусть и крикливого, конечно, и порою откровенно плаксивого, но все ж дети таковы! Однако больше всех было жаль себя. Себя – Никиту Захарьина, ибо смерть царя Ивана Васильевича означала для Захарьиных не просто крушение всех их устремлений и мечтаний, но и прямую гибель.
Еще несколько дней назад, когда сестра неосторожно проговорилась, что дела государя с каждой минутой становятся все хуже и хуже (до этого и она, и лекарь в два голоса наперебой заверяли всех, что Иван Васильевич вот-вот пойдет на поправку), Захарьины посыпали главу пеплом чисто внешне. На самом деле у каждого с новой силой загорелись честолюбивые замыслы.
Ведь выходило что? Выходило, что бояре присягают наследнику Дмитрию, а поскольку он лежит в пеленках, то правительницей становится его мать-царица. Но даже Никита, при всей любви к сестре, понимал, что она – отнюдь не Елена Глинская, которая власть держала покрепче любого мужика. И то ведь не удержала! Значит, надо извлечь уроки из былых ошибок и сразу подпереть пошатнувшийся трон сильными руками всех Захарьиных: Григория Юрьевича, Данилы да Никиты Романовичей и всех прочих, вплоть до того, что призвать Захарьиных тверских и даже шалопутного Ваську, который до сих пор слоняется не у дел, проматывая отцово наследство, к делу привлечь. Конечно, нелегко придется, так ведь есть для чего стараться!
Да, да, конечно, жалко Ивана Васильевича, однако… Андрей Михайлович Курбский, любивший иноземцев и зело наслышанный о всяких чужестранных обычаях, говаривал, что при смерти короля во Франции народ кричит: «Король умер! Да здравствует король!»
Отчего бы и у нас не закричать: «Умер царь – и да здравствует царевич!» А также его ближайшая родня и поддержка…
Так думали Захарьины дня три, ну, четыре назад и даже еще вчера были уверены в близости вожделенной власти. Сегодня же обстоятельства разительно и страшно переменились.
Дьяк Иван Михайлович Висковатый, лишь недавно появившийся при дворе, человек необычайно обязательный, большой буквоед и знаток всяческих крючкотворств, намекнул, что царю на всякий случай надобно подписать духовную. Это означало, что на выздоровление надежд не осталось, однако государь держался мужественно. Воля царева непременно должна быть изложена, и изложена ясно, чтоб избавиться от всяких могущих быть недоразумений.
Но когда духовную и крестоцеловальную запись вынесли в соседний покой, где собрались ближние бояре, настала тишина… Бояр, как приметил Никита, было чрезвычайно мало. Отсутствовали, ссылаясь на дела, князь Курбский, Алексей и Данила Адашевы, а также поп Сильвестр. Князь Курлятев-Оболенский и казначей Никита Афанасьевич Фуников-Курцев прислали сказать, что занедужили и явиться не могут.
Ну, Бог с ним, с казначеем Фуниковым, насчет него Никита ничего не мог сказать наверное, однако отдал бы руку на отсечение, что Дмитрий Иванович Курлятев взял грех на душу и налгал царевым посланным. Сразу же после погибели Юрия Васильевича Глинского и отхода от двора Михаила Васильевича, когда Захарьины жадно расхватали опустевшие места и медленно, но верно прибрали к рукам власть, прежний товарищ Романа Юрьевича начал ссориться с его детьми и братом в открытую, ябедничал царю на родичей царицы Анастасии и всячески укреплял в других боярах вражду к новым временщикам, а сам чем дальше, тем больше сближался с Сильвестром и Алексеем Адашевым. Да Курлятев скорее бороду себе по волоску повыдергает, чем присягнет малолетке Дмитрию, а на самом деле – недругам своим Захарьиным!
Григорий Юрьевич вдруг прекратил свое бестолковое метание по комнате и резко стал, так что не успевший замедлить хода Данила Романович налетел на дядю и чертыхнулся.
– Обезумел народ! – проворчал старший Захарьин. – Обезумел! Когда помирал великий князь Василий Иванович, никто и пикнуть всерьез не посмел в пользу прочих наследников, помимо сына его, Ивана. Даже у Шуйских хватило совести молчать! А уж младший брат Василия, Юрий, больше имел прав на престол, чем нынешние второстепенные Старицкие! Ведь Владимир – сын не великого, а удельного князя!
При звуке этого имени Анастасия встрепенулась и принялась испуганно ломать свои заледеневшие пальцы.
Старицкие… Она сразу вспомнила хищный профиль княгини Ефросиньи и ее немилосердные руки, заплетавшие молодой царице косу после венчания. Старицкие опять зашевелились! Чуть только известия о болезни государевой просочились из Кремля и начали еще неуверенно бродить по Москве, Ефросинья с сыном, этим переростком Владимиром Андреевичем, покинула свою вотчину и объявилась в столице. Старицкие собирали своих боярских детей и раздавали им жалованье. Даже среди ближних бояр слышались шепотки о том, что присягать должно не законному престолонаследнику, а Старицкому. Да небось все эти годы Ефросинья спала и видела на троне своего сына, а по сути – себя!
В дверь робко стукнули.
Анастасия вскинула голову; Захарьины вытянули шеи, сразу сделавшись похожими на стайку испуганных гусей; сидевшая в уголке нянька наклонилась над спящим ребенком, как бы прикрывая его собой.
Вошел Иван Михайлович Висковатый – высокий, худой, с длинным умным лицом. Темные глаза его были непроницаемы, однако голос звучал участливо:
– Матушка-царица и вы, господа бояре, извольте проследовать к царю. Государь к себе всех зовет.
Анастасия так и полетела вон; прочие Захарьины, столкнувшись в дверях, ринулись за ней.
В малой приемной палате, примыкавшей к опочивальне царя, стены обиты зеленым сукном, а под сводчатые потолки подведена золотая кайма. Над дверьми и окнами нарисованы библейские бытья и травы узорные. По лавкам вдоль стен сидели разряженные бояре, однако Анастасия сразу приметила, что не все явились в парадном платье с изобилием золота, в котором положено было являться ко двору.
При виде царицы вставали, кланялись: кто с сочувствием и почтением, кто спесиво, кто – с плохо сдерживаемым злорадством.
Жгуче-черноволосый молодой человек с курчавой бородкой поспешно отошел от малого царского места, стоявшего в углу и являвшего собою деревянный трон под шатром на столбиках, причем каждой ножкой был диковинный, искусно выточенный зверь. Анастасии показалось, что он трогал сиденье, а может, и примерялся к нему! Однако тотчас сделал вид, что даже не заметил царицы. Точно так же равнодушно отвела взор и женщина с хищно-красивым лицом.
Князь Владимир Старицкий и его мать Ефросинья были необычайно похожи друг на друга и внешностью, и повадками, и злобным выражением глаз. Они остались на месте, даже когда все прочие бояре следом за царицей втянулись по одному в просторную государеву опочивальню. Рядом с ними топтался Дмитрий Федорович Палецкий, тесть царева брата Юрия Васильевича, и что-то говорил Владимиру с почтительным, просительным выражением. Заметив, что Анастасия на него смотрит, Палецкий смешался и торопливо прошмыгнул в опочивальню.
- Предыдущая
- 22/136
- Следующая
